Долгие ночи - Абузар Айдамиров

Высокие каменные стены защитили город. Но дома тех, кто жил вне его стен, разграбили дочиста.

— Остопиралла! — невольно вырвалось у Арзу. — Как же мы теперь им в глаза смотреть будем?

— История очень неприятная.

— Кто зачинщики?

— Этого я не знаю. Говорят, какие-то люди мутили народ.

Призывали идти, чтобы добыть еды или погибнуть с оружием в руках. Когда же дошло до дела, во главе оказались Тарам и Довта.

— Сволочи! Все испортили, представили нас ворами и разбойниками. Если мы еще могли надеяться на хорошие земли и на мирную жизнь, то теперь все пропало. Кому захочется иметь дело с грабителями?

Арзу долго не мог успокоиться.

— Как настроены люди в целом? — спросил он, немного остыв.

— Большинство намерено вернуться. Кое-кто уже тронулся в обратный путь.

— А твое мнение?

— Я согласен с ними.

— Да, для нас теперь это единственно возможный выход, — твердо сказал Арзу. — До весны нам не дотянуть. Вернемся. Уж лучше в Сибири прожить год, чем один день здесь… Собери завтра аульских старшин и начальников отрядов. Будем решать все вместе…

Последние слова Арзу произнес почти засыпая. Но заснуть им не дал отчаянный мальчишеский крик:

— Арзу! Маккал! Дада умирает…

Болат уткнулся в горячее плечо Арзу и затрясся всем телом.

Данча умирал…

ГЛАВА V. ДАНЧА

Путь добрый тебе, мой милый журавль,

С птенцами, с подругой летишь прямиком,

Весной, как в родимую гавань — корабль,

К чинаре своей с прошлогодним гнездом…

О. Туманян

О ночь! Как длинна ты бываешь и жестока! Ни жалости в твоем мраке, ни милосердия. Холодны и безжизненны твои объятия.

Когда же ты кончишься, ночь? Под покровом твоей мглы раненый взывает о помощи, умирающий смотрит в бездушные глаза смерти.

Слышишь, как кричат больные дети, стонут безутешные матери, воют голодные звери. Почему же ты так безмолвна, ночь? Почему нет в тебе ни капли сострадания к голодным и измученным людям?

Может, ты знаешь, в чем вина их? Скажи, ибо люди о том не ведают. Вольную волю добывали, лучшую долю искали. Уповая на Бога, ютились в холодных саклях, мечтая о хлебе насущном.

Простирали к солнцу свои руки, но и небо над ними жестоко надсмеялось. Так кто же выведет их к свету? Обогреет?

Обласкает? Наполнит души новой надеждой? О ночь!

Нет, не по собственной воле устремились эти несчастные в неизвестный край, где им рай на земле посулили. И они черным людям поверили на слово. Черные люди сюда и загнали их обманом, сюда, под твой покров. О ночь!

Как ты холодна! И горячая кровь не струится по жилам, и сердце бьется все медленнее, потому что нет у ночи родины.

Прислушайся, ночь, к стонам мужчин, в безысходной тоске вопрошающих: "Аллах всемогущий, за что так жестоко, за какие грехи мы тобою наказаны? Смерть пощадила нас в бою справедливом, но обрекла на гибель позорную на чужбине. Приди же на помощь, всемогущий Аллах…"

О долгая черная ночь!.. Ты долга и тяжела, как думы о родине.

О страшная ночь! Избавь скорее от мучений того, кто ждет доброго солнца, глядя в лицо умирающего…

А Данча умирал… И он знал, что умирает. И что-то странное привиделось ему то ли в бреду, то ли наяву… Он один стоит живой и невредимый, а вокруг лежат тела товарищей. Какие-то белые облака ползут по земле и все ближе и ближе подступают к нему. Нет, это не облака, это солдаты. Стройными рядами наступают они на него, с головы до ног одетые во все белое.

И руки, и лица у солдат тоже белые. Только штыки черные. А Данча один. В стороне горит аул. Языки пламени извиваются вокруг него. Вот солдаты ускорили шаг. Они уже бегут. Данча размахивает саблей, но помочь ему некому. Он один. На всем белом свете. А из-под тел товарищей ручьями течет кровь. Данча видит лужи крови. Потом целое озеро. И по поверхности кровавого озера плавают тела воинов. И Данча стоит уже по колено в крови. Он оглядывается, но вокруг ни одной живой души. Поднимает глаза к небу. Вон Арзу летит на белом коне.

А кровь все поднимается и уже достает ему до подбородка.

— Арзу! Арзу!.. — закричал Данча и открыл глаза. Холодным потом покрылось тело. Дыхание перехватило. Он протяжно застонал, и лицо его исказилось от боли. Данча судорожно пытался схватить воздух открытым ртом.

— Болат, Болат! Скорее зови Маккала! — страшно закричала Хеди.

Но жизнь, видимо, не желала так быстро покинуть тело Данчи.

Данча за всю свою жизнь ни разу не болел, если не считать ранений, заставлявших его подолгу лежать в постели. Но на чужбине болезнь настигла его…

Теперь Данча перестал метаться и лежал тихо. Прибежавшие Маккал и Арзу по его дыханию определили, что конец уже близок…

Маккал занял свое место у изголовья и начал шептать ясин.

Арзу подошел к окаменевшей Хеди.

— Не печалься, Хеди, — сказал он. — Данча крепкий. Он еще нас с тобой переживет.

— Ему ведь было лучше. Я думала, он уже поправляется.

— С помощью Аллаха поправится…

Хеди лишь горестно покачала головой.

— Мы уже приспособились, — с грустью выдохнул Маккал. — Снесем его в рощу. Передай Хеди, чтобы воды нагрела. И еще спроси у нее, может мыло найдется. Обычно на такой час каждый бережет для себя кусочек мыла и бязь для савана.

Тело Данчи положили на носилки и вчетвером — Маккал, Арзу, Мачиг и подоспевший Чора — понесли к роще. Там переложили его на дубовые ветки, освободили от одежды. Открылось тело, сплошь покрытое шрамами. На спине — две глубокие вмятины от сквозных ударов, полученных в штыковом бою. Одному Аллаху известно, как Данча остался жив после них. На правом боку резко проступали выломанные ребра.

— Он был мужчиной.

— Настоящий воин.

— Тело-то какое чистое, — проговорил Маккал с таким спокойствием, словно омывать покойников стало для него обычным делом. — Сколько их прошло через мои руки, да простит мне Аллах такие слова. Попадаются такие, что от него на десять шагов отойдешь, но все равно еще дальше бежать хочется. Что творится в бороде, под мышками. Представить столько насекомых и то жутко. Как муравьи кишат. Одного мне даже ножом пришлось скоблить. Столько этих паразитов развелось. Потом и на еду смотреть невозможно: тошнит. Неплохое средство при голоде, верно?

— Маккал, — Арзу поморщился, — давай о другом?

— Гляди, какой чувствительный! Уже тошнит? От одних моих слов?

Ай-яй-яй. А мне каково? Значит так, с сегодняшнего дня ты будешь главным моим помощником. Хеди, саван готов? — Маккал повернул голову, встретил переполненный горем взгляд женщины и потупился. — Не стану успокаивать тебя. Ты и не такое видела… Что поделаешь, Данча, Валлахи, настоящим конахом ты был, верным другом и добрым человеком. Счастье твое, что ты ушел раньше нас. Ибо, какие мучения ждут нас впереди, одному Аллаху известно…

Недолго собирали Данчу в последний путь. И в чужую землю опустили отважного воина. А та земля, которую он двадцать лет отстаивал и поливал своей кровью, так и осталась в его несбывшихся мечтах…

* * *

Тот день был особенно трудным. За ночь умерло слишком много, и мужчины, взявшие на себя заботы о захоронении, работали с самого рассвета, не разгибая спин и не выпуская из рук лопат.

Солнце уже стало клониться к закату, когда они, еле волоча от усталости ноги, потянулись к лагерю. Шли молча, отрешенные от всего, измученные и отупевшие, словно они и себя вместе со своими близкими похоронили там, на нежданно выросшем кладбище.

Ведь и они не чувствовали больше ничего, и у них не было уже сил ни думать, ни разговаривать. Правда, мертвым легче — завтра их уже никто и ничто не потревожит; ни слез, ни горя не знать им больше. Счастливые они! А вот им, мертвым от усталости, но еще двигающимся, и завтра предстояло делать то же самое…

Арзу, как всегда, шел впереди. Устал он не меньше других, и сил у него не больше, но о спасительном конце даже подумать не имеет права, потому что именно он, а никто другой, взвалил на себя бремя всей ответственности за жизни близких ему людей.

А раз так, значит, должен он устоять во что бы то ни стало.

Нечеловеческим усилием воли и безграничным мужеством он гнал от себя не только муки усталости и голода, но и болезни.

Железная стойкость этого человека помогала и остальным, служила примером, образцом. Благодаря ему люди не только держались на ногах, но и находили в себе силы продолжать бороться с подстерегавшей каждого смертью.