Долгие ночи - Абузар Айдамиров

Однажды, отсидевшись в лесу, возвращаются они в аул. И вдруг где-то совсем рядом раздался выстрел. Бута как стоял, так и рухнул. "Аллах, убили меня!" — только и успел воскликнуть.

Женщины засуетились, бросились к нему, спрашивают: "Что с тобой? Куда тебя ранило?" — "Пуля попала в самое сердце!" -

"Ой, несчастный, берег-берег свою душонку, да так и не сберег". Обнажили женщины его богатырскую грудь, а раны-то не находят. Только жука нашли ночного у него за пазухой. Женщины и навалились на Буту: "Держи свою пулю! Трус и от такой может подохнуть".

Дошла очередь до зандаковца.

— Однажды приехал в наш аул гость из Гойты, — начал он. — Гостит день, другой. Пора бы и домой уже ему собираться. Но он вот с чем обратился к хозяину: "Говорят, тут где-то живут еще одни наши сородичи. Сам подумай, приеду я домой, а меня спросят, видел ли я их? Что мне ответить? Покажи их мне, пожалуйста".

Вышли гость и хозяин на улицу, а навстречу идет хромой. "Вот человек вашего тейпа[86]", — показывает хозяин. Гость промолчал и прошел мимо. Хромой ему не понравился. Идут дальше.

Встречается горбун. "Вот тоже ваш человек". Гость покрутил головой и отвернулся. И тут впереди появился высокий, статный, добротно одетый мужчина, но немного косой. "А этот как, тоже наш?" — спрашивает гость. "Ваш", — отвечает хозяин. "Слушай, — говорит ему гость, — ты теперь ноги напрасно не бей, возвращайся, а своих сородичей я теперь и сам как-нибудь распознаю".

Когда смех затих, разговор незаметно перекинулся на военные темы. Вспомнили о временах шейха Мансура, Бейбулата, вспомнили чеченских наибов, истории их побед и поражений. И снова вернулись к настоящему дню.

— Напрасно пролили мы столько крови, — тяжело вздохнул молчавший до сих пор Касум. — Сколько людей погибло, сколько пропало без вести! Не счесть. А во имя чего? Что мы получили взамен? Как вспомню день, когда решился поехать сюда, застрелиться хочется. Да накажет Аллах бесчестных, надоумивших нас забраться в такой ад. Жену и троих детей Аллах по дороге прибрал. Двое теперь осталось, но и к ним уже стучится смерть.

Даже голод на родной земле — еще не голод, кенти. Дома хоть какой, а найдешь выход. А где и как его искать здесь? Куда пойти? Что предпринять? Подаяния просить? Не смогу!

Единственный выход — грабить по дорогам да воровать по домам…

— Ты прав, Касум, придется все добывать силой, — поддержал его Мовла, своровавший ночью полмешка ячменя с гумна турецкого бека. — Здешние турки и армяне поначалу нам помогали. Спасибо им. Теперь перестали. Может, надоело, а может, у самих ничего не осталось. Они будут теперь нас грабить, а мы — их. Как говорят, не тот хозяин башни, кто ее построил, а тот, кто ее завоевал.

Али недовольно поморщился.

— Плохие твои слова, Мовла, — упрекнул он. — Ты слышал, какая молва уже пошла про нас? Но разве мы воры? Нет. А отдельные грабежи и кражи позорят всех, создают неправильное представление о нас.

— Али, ты о чем? Да разве нас здесь хоть кто-нибудь за людей принимает?

— Грабят и воруют не от жира. Ты что же, советуешь с голоду подохнуть? Хватит, терпение-то почти уже иссякло. Издевались дома, теперь пригнали сюда для издевательств. Еще более худших.

— А обещали рай!

— Вон, наш мулла Нуркиши как спроваживал нас. Горы золотые сулил. А сам остался, не поехал с нами. Он наперед знал, что нас тут ожидало.

— А нас обманули Успанов Сайдулла, шалинский Хадиз и майртупский Жанар-Али. Тоже сладко пели, что султан Хонкары ждет нас, не дождется, — возмущались гехинцы. — Поверили, потащились за ними следом. А где они сейчас?

— Подпевать хозяину, на чьей арбе едут, они умеют. Муллы и наибы при Шамиле жили припеваючи, а при царских стали жить еще лучше. Они и тут как сыр в масле. Помните муллу Шахби? Он живет теперь в турецком ауле, шею отъел не в обхват, живот, как у женщины на сносях. Вокруг головы — девятиаршинная чалма, в руках — пятисотенные четки. Ни дать ни взять — ангел Божий.

И какое его собачье дело до нас? Он родного брата не пожалел.

— Говорят, он, бедняга, умер?

— Шахби его голодом уморил.

— Да трижды будь прокляты эти муллы! Научились читать Коран и водят нас, темных людей, за нос.

Мачиг, притулившийся под боком Маккала, нервно заерзал и дернул головой.

— Не говори так, Мовла, — он сделал предостерегающий жест рукой. — Не все муллы подлецы.

— Я согласен с тобой, Мачиг, и не говорю, что все муллы одинаковы, — устыдился Мовла Маккала. И поспешно добавил: — Вот ты совсем другой человек.

— Али прав, Мовла, — ответил Маккал. — И шариат, и наш обычай запрещают обижать слабого. Грабежи и воровство к добру не приведут. Вот вы напали на Муш. И чего же вы в результате добились? Да только того, что теперь местное население от нас отвернулось. Мы лишились и его помощи.

— Какая там была помощь? Крохи какие-то со стола…

— А ты ждал, что они восемнадцать тысяч душ безропотно возьмут на откорм? — спросил кто-то.

— Валлахи ва биллахи[87], турки и армяне — еще терпеливые народы!

— горячо воскликнул Маккал. — Ведь мы самовольно заняли их огромное пространство, где мы сейчас сидим. Берем у них, что приглянется. Как у родных дядей. Они нас жалеют и терпят. А вот мы терпеть не умеем. Нам даже не хватило терпения дождаться возвращения Арзу. Предупреждали вас, вы не послушались…

— Э-э, Маккал, голодный желудок не уговоришь. Ему не до проповедей. Он своего требует.

И Касуму не понравились наставления Маккала. Обезображенная правая щека его начала дергаться, а глаз налился кровью, что было первым признаком сильного волнения.

— Ты, Маккал, сказки здесь не рассказывай, — выпалил он.-

Нам их уже рассказали и жизнь сказочную посулили. Что же вышло на деле? А то, что мы стоим сейчас на краю могилы. Ни у тебя, ни у Арзу семей нет, потому вам легче не только терпеть, но и поучать других. Послушать вас, так нам одно остается: лишь умереть. Да еще воспеть славу выгнавшим нас с родной земли. Значит, со мной можно поступать, как с последней собакой, а я не имею права защитить себя? Меня приговаривают к медленной голодной смерти, и я должен говорить за то спасибо? Они люди, а я — червь? — крикнул Касум, ударив себя кулаком в грудь. — Нет! Во мне сидит зверь! И я буду беспощаден к тем, кто предал меня и наплевал мне в душу!

Маккал спокойно смотрел на Касума. Человек разуверился во всем, и ему было искренне жаль его.

— Да продлит Аллах твою жизнь, Касум. Только почему свою ненависть ты направляешь не в ту сторону? Причем здесь армяне и турки? Ты не знал их раньше. Точно так же и они ничего не знали о тебе. Нет, не турки и не армяне виноваты в твоем сегодняшнем несчастье.

— А кто же? Кто лишил меня глаза? Мовлу — руки? Усмана — ноги?

Кто нас забросил сюда? Ты думаешь, Маккал, если я не улем, то я дурак? Разве я не знал о существовании русских еще до того, как они со штыками ворвались в мой дом? Что я им плохого сделал, чем не угодил? Я сбежал не от счастья. Меня унижали и оскорбляли, отбирали последний кусок хлеба. За куском хлеба я приехал сюда. И вышло, что убежав от воды, попал под мельницу. Теперь я уверен, что в Сибири мне было бы лучше, чем здесь. — Касум умолк, уставившись горящим глазом на Маккала.

Все молчали.

Мачиг подбросил дров в костер. Через минуту огонь вспыхнул с новой силой. Мачиг отодвинулся назад.

— Что тебе ответить, Касум? — проговорил наконец Маккал. — Я такой же человек, как все. И я многого не понимаю. Но все мы в положении дичи, убегающей от охотника. И не только мы.

Вы видели здешние аулы. Они мало чем отличаются от наших.

Такие же, как у нас, лачуги. Но и среди них есть настоящие дома. А кто в них живет? Старосты, муллы, кадии, торговцы. Это в аулах. В городах — князья, генералы. Драконы, одним словом.

Но я-то о чем спрашивал? Кого из вас бедняк тронул хотя бы пальцем, обидел, оскорбил? С кем он не поделился своим последним? Так кто же тогда наш враг? Одно выходит — богатей.

И неважно, чьи они, наши или турецкие. Наверное, это им надо мстить, Касум.

Касум задумчиво глядел на пламя костра. Гнев его уже остыл.

— А кто такие мы, чтобы мстить царям и генералам?

Ничтожества… — Он поднял голову от колен. — Да и времени для этого у нас нет. Лично я, например, не знаю, доживу ли до завтра. Но жить рабом и нищим я больше не хочу.

Так теперь думали все переселенцы, Касум же лишь выражал их общее мнение. Маккал подыскивал слова утешения, но не находил.