Долгие ночи - Абузар Айдамиров

Накинем ветер, как бурку,

Постелью возьмем мы камни,

Подушками — корни сосны.

Проклятье царям и рабам их,

Собакам лохматым и бурым.

Их кровью заставим мочиться,

Когда доживем до весны.

— Выше головы, кенти! Свобода или смерть!

…Костры мы поставим в пещерах.

И наших шашек концами

Усилим огонь их, и пулями

Пробитые башлыки

Накинем на сыновей мы.

Пускай они за отцами

С врагами схватятся в битве,

Когда умрут старики…

Песня неслась вслед за Кюри, пустившим коня вскачь через Мичик. Поднявшись на противоположный берег, он осадил коня.

Кюри вытащил пистолет и тоже поднял его над головой.

— Свобода или смерть! — крикнул он и нажал на курок.

Голоса друзей все еще звучали в ушах Кюри, во весь опор скакавшего по дороге к Шали.

С этой песней уходили в бой их отцы, с этой песней пойдут в бой и они.

Алибек смотрел вслед Кюри до тех пор, пока тот не скрылся из виду. Лишь только тогда пухлые его губы дрогнули, а по щекам скатились две слезинки.

И кто бы мог предположить, что именно вот этот смуглый мальчишка с круглым добродушным лицом через двенадцать лет встанет во главе последнего, самого крупного восстания, освободит горную Чечню, вот здесь, на этом самом месте, перейдет Мичик, выйдет на равнинную Чечню и после длительной борьбы будет разбит и повешен в Грозном…

…Мутная Мичик текла так же спокойно. Она уже не раз слышала и эту песню, и грохот орудий, и лязг железа и стали, и стоны раненых, и умирающих. Все слышала и видела эта маленькая речушка. И удивить ее было уже нечем…

Часть третья. ЧЕРНЫЕ ДНИ

ИЗБОРОЗДИЛ Я МНОГО БУРНЫХ ВОД,

БЫВАЛ У ТУРОК, ЕЗДИЛ Я К АРАБАМ.

БЕДНЯК ПОВСЮДУ КАК БЕДНЯК ЖИВЕТ,

И СИЛЬНЫЙ ИЗМЫВАЕТСЯ НАД СЛАБЫМ.

Кязим Мечиев

ГЛАВА I. ПЯТЫЙ КАВКАЗСКИЙ ВЕЧЕР

(Вместо пролога)

Преступление властителей нельзя вменять в вину тем, над кем они властвуют…

В. Гюго

В то время, когда пять тысяч чеченских семей были в дороге на чужбину, на другом конце империи, в блистающем роскошью и ужасающем нищетой Петербурге, в доме героя Кавказской войны генерал-майора Викентия Михайловича Козловского собрались его боевые товарищи.

У парадных дверей выстроились ряды фаэтонов и карет, кучера с любопытством поглядывали на окна генеральского дома и тихо переговаривались между собой, переминаясь с ноги на ногу.

У входа гостей встречали слуги в пышных ливреях. В гостиной в позолоченных канделябрах и люстрах горели сотни свечей.

Столы ломились от яств и напитков. Французское шампанское и коньяк, русская смирновская водка, вина во всевозможных бутылках и графинах. Все — для гостей. Гости были одеты соответственно торжественному случаю. Бравые генералы — в парадных мундирах, штатские — в черных сюртуках и фраках, о дамах и говорить нечего.

Сегодня на свой очередной, уже пятый, вечер собрались герои Кавказской войны. Бывшие наместники Кавказа: Михаил Семенович Воронцов, Николай Николаевич Муравьев, Александр Иванович Барятинский, Григорий Дмитриевич Орбелиани; бывшие начальники Терской области: Николай Иванович Евдокимов, Дмитрий Иванович Святополк-Мирский, военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, генералы Бебутов, Тер-Гукасов, Лазарев, Геймам, Засс, князь Дондуков-Корсаков, братья Николаи.

Пришли историки-летописцы Кавказской войны — тайный советник, академик Российской академии Адольф Петрович Берже, Николай Федорович Дубровин, Арнольд Львович Зиссерман, Ростислав Андреевич Фадеев, художник князь Гагарин, ученый-нумизмат генерал-лейтенант Бартоломей, полковник Вейденбаум и другие.

Общество украшали величественные дамы и блистательные, искрящиеся юностью барышни.

Наступила торжественная минута.

Инициатор и организатор кавказских вечеров, их бессменный председатель и тамада, известный писатель граф Владимир Александрович Соллогуб грузно поднялся со своего места и взял со стола сверкающий хрустальными гранями бокал с вином.

— Милостивые государи! Милостивые государыни! Сегодня минуло ровно два года с того памятного дня, когда наше собрание имело честь провожать в этой комнате царственного наместника на достославный подвиг. Уже тогда все мы единодушно предрекали ему громкую славу, а Кавказу — покой и мир. Я вновь слышу сказанные тогда слова нашего уважаемого Дмитрия Алексеевича Милютина, обращенные в тот вечер к царственному наместнику:

"В горных трущобах, где прежде лилась кровь, ныне устроено правильное управление, открыты суды, пролагаются великолепные дороги, свирепые лезгины бросили оружие и страстно предались земледелию, торговле, впервые горцы начали учиться писать и читать на своих языках. Но осталась западная оконечность Кавказских гор, где еще льется русская кровь, где еще не укрощена первобытная дикость обывателей тех далеких мест.

Положить и там конец кровопролитию, окончательно завершить тысячелетнюю непрерывную войну и посеять в том краю семена гражданственности — вот та задача, решение которой провидением предназначается Вашему Императорскому Высочеству! Вождь оправдал доверие! Предсказание сбылось! Кавказская война окончилась. Прежние надежды уже обернулись явью. На Кавказе — мир. Но куплен он дорогой ценой. Все долины Кавказа, все кавказские ущелья засеяны русскими костями. Теперь на Кавказе нет ни одного места, ни одного уголка, где бы русский воин ни написал своей кровью строки великого урока неустрашимости и самоотверженности. С именами великих Цицианова, Котляревского, Ермолова, Паскевича, Розена, Воронцова и Барятинского нами связываются незабвенные военные и гражданские подвиги, имевшие один общий источник — любовь к Кавказу.

Все встали, обратив восхищенные взоры к некоторым присутствующим на вечере героям и аплодируя их достославным подвигам.

Между тем Соллогуб продолжал.

— Кавказ и мир — вот два слова, привыкнуть к которым пока никто из нас еще никак не может. Как-то даже не верится, что ныне Кавказ — без войны, а война без Кавказа! Но отчего же к нашей радости примешивается и какое-то скрытое сожаление? Мы торжествуем победу, но вместе с тем нам кажется, что мы расстаемся с чем-то привычным, дорогим, любимым, что мы хороним в себе непередаваемое и странное чувство ушедшей светлой молодости. Рассудок радуется, сердце — печалится. На то оно и сердце, оно печалится потому, что привыкло стремиться к вечно новым и необычным впечатлениям. Оно предугадывает, что за нынешними мирными заботами поблекнет и исчезнет прежняя удаль боевой жизни. Оно заранее тоскует, что ничто уже не заменит той опасной, дикой увлекательной и самобытной поэзии, той широты острых ощущений, которыми была наполнена вдосталь вся долгая Кавказская война.

Лица мужчин подернулись глубокой печалью. Дамы горестно вздыхали и прикладывали к глазам надушенные платочки.

— Кому из нас не памятна живописная батальная хроника сей шестидесятилетней драмы… Вот вдоль отвесных обрывов узкими тропинками тянутся отряды. По склонам гор карабкаются цепи, лишь изредка горнисты подают сигналы. Вдруг на опушке изумрудного леса заклубились серые дымки. Щелкнули винтовки горцев. Грохнули солдатские ружья. Завязалась перестрелка.

Впереди брызжет огнем и сверкает сталью завал горцев. Ударил барабан. Раздалось "Ура!" Гикнули и горцы. Пули посыпались все чаще, чаще, чаще… Все громче и громче крики. Блеснули штыки, скрестились шашки. И вот уже ревет и стонет рукопашная схватка! Льется кровь, иные падают, но русские уже на завале.

Мюриды отброшены, они рассыпались по кустам. И снова водворяется тишина, и снова тянутся отряды по лесам и оврагам, вдоль скал и обрывов, над бешеными потоками, под нависшими шапками суровых снежных вершин…

Не верится, что можно было покорить такую страну, где на протяжении тысячи ста верст каждый куст был засадой, каждая каменная глыба — крепостью. И тем не менее, чудо свершилось!

Кавказские горы взяты! На Кавказе мир… Так что же завоевало Кавказ? Кого благодарить? Кому воздать славу? Так вот, славу, милостивые государи и государыни, следует воздать прежде всего великому чувству русского самоотвержения! Вот оно-то и завоевало Кавказ!

Худая эксцентричная баронесса Николаи пронзительно воскликнула:

— Кавказскому воинству слава!

— Слава!

— Браво!

— Виват!