Откровенно. Автобиография - Андре Агасси

В машине Брук продолжает плакать.

— Я несчастна, — всхлипывает она. — Мы несчастны. И я не знаю, сможем ли мы быть счастливыми, если останемся вместе.

Вот, значит, что. Вот оно.

Я вхожу в дом, словно зомби. Достаю костюм из гардероба: вещи там расположены в столь идеальном порядке, что на это страшновато смотреть. Начинаю понимать, как тяжело, должно быть, приходилось Брук, вынужденной жить с моими поражениями, приступами молчания, взлетами и падениями. Но, кроме того, замечаю: в этом гардеробе моим вещам отведено до смешного мало места. Что ж, символично. Я вспоминаю слова Джей Пи: «Это не твой дом».

Хватаю несколько вешалок со своей одеждой и спускаюсь вниз.

Брук сидит на кухне, всхлипывая. Не плачет, как в ресторане и в машине, а всхлипывает. Она сидит у разделочного стола на табурете, как на островке. Снова на острове. Так или иначе, проводить время вместе нам удается только на островах. И мы сами — острова. Два острова. Не могу вспомнить, когда было иначе.

— Что ты делаешь? — спрашивает она. — Что происходит?

— Ты о чем? Я ухожу.

— На улице дождь. Подожди до утра.

— Зачем? Надо жить настоящим.

Я собираю самое необходимое: одежду, блендер, ямайский кофе, френч пресс — и подарок, который недавно сделала мне Брук. Это та самая пугающая картина, которая много лет назад так поразила нас с Фили в Лувре. Она заплатила художнику, чтобы он сделал точную копию. Я смотрю на мужчину, который хватается за скалу. Как ему удалось до сих пор не упасть? Забрасываю вещи на заднее сиденье авто — недавно купленного «кадиллака» с откидной крышей. Он сделан в 1976-м — последнем году, когда выпускались машины этой серии. Машина ослепительно-белого цвета — поэтому я назвал ее Лили. Поворачиваю ключ в замке зажигания, и на приборной панели загораются огоньки, как на корпусе старого телевизора. На одометре 37 тысяч километров. Лили — моя полная противоположность. Старая, но с небольшим пробегом.

Я вылетаю на шоссе.

В километре от дома начинаю плакать. Сквозь слезы и наползающий туман едва могу разглядеть хромированную фигурку на капоте своей машины. Но продолжаю ехать до самого Сан-Бернардино. К этому времени туман сменился снегом, и проезд через горы закрыли. Я звоню Перри, чтобы узнать, существует ли другой путь в Вегас.

— Что случилось? — встревожился он.

— Мы расстаемся, — объясняю я. — Между нами все кончено.

Я вспоминаю день, когда расстался с Венди, как я, в расстроенных чувствах, припарковавшись у обочины, названивал Перри. Думаю о том, сколько всего произошло с тех пор, и вот я вновь, выйдя из припаркованной неподалеку машины, звоню Перри, сердце мое разбито.

Перри объясняет: другого пути в Вегас нет, так что мне теперь придется развернуться и, двигаясь к побережью, остановиться в первом же мотеле, где найдется свободная комната. Я еду медленно, пробиваясь сквозь снег. Машину то и дело заносит на скользкой дороге. Торможу у каждого мотеля, однако нигде нет свободных номеров. Наконец удается отхватить комнату в каком-то клоповнике в забытой богом калифорнийской глубинке. Я укладываюсь поверх вонючего покрывала и начинаю диалог с самим собой. Как, черт возьми, тебя занесло в эту дыру? Как ты дошел до такой жизни? Откуда столь обостренная реакция? Твой брак далек от совершенства, ты даже не знаешь, зачем женился и хотел ли ты этого на самом деле. Так почему же мысль о том, что все кончено, настолько тебя шокировала?

Потому что ты ненавидишь проигрывать. А развод — жестокое поражение. Но ты много раз страдал от жестоких поражений — чем же это отличается от других? Потому что даже не представляешь, что можно изменить к лучшему по результатам этого поражения.

Я ЗВОНЮ БРУК через три дня. Я раскаиваюсь, она непреклонна.

— Нам обоим нужно время подумать, — объявляет она. — Разобраться в себе, и в это время нам не следует общаться.

— Разобраться в себе? Что это значит? И как долго это будет длиться?

— Три недели.

— Три? Откуда эта цифра?

Она не отвечает. Предлагает мне использовать это время, чтобы посетить психотерапевта.

ТЕРАПЕВТ — маленькая темная женщина — сидит в маленьком темном офисе в Вегасе. Я ерзаю на двухместном диванчике, такие в кино называют «местами для поцелуев», — в моем случае это название звучит отчетливо иронично. Она слушает меня, не перебивая. Я бы предпочел, чтобы она перебивала. Хочу ответов. Чем дольше я говорю, тем острее ощущение, что общаюсь сам с собой. Как всегда. Так нельзя спасти брак. Браки не сохраняются, и проблемы не решаются, когда говорит кто-то один.

Позже, ночью, просыпаюсь на полу. У меня затекла спина. Я иду в гостиную, где устраиваюсь на кушетке с блокнотом и ручкой. Страница за страницей пишу письмо Брук. Еще одно покаянное послание, сочиненное мной, но в этот раз все правда. Утром отправляю его Брук по факсу. Я вижу, как страницы блокнота ползут через аппарат, и вспоминаю, как все начиналось пять лет назад, как я отправлял факсы через аппарат Фили, как перехватывало у меня дыхание в ожидании остроумных, полных кокетства записок, отправленных мне из какой-то африканской хижины.

Мне никто не отвечает.

Я вновь отправляю письмо по факсу. И еще раз.

Но Брук не в Африке. Она гораздо дальше.

Набираю ее номер:

— Я помню, что ты сказала про три недели, но мне необходимо с тобой поговорить. Думаю, нам нужно встретиться и решить все эти наши проблемы вместе.

— Ох, Андре, — отвечает она.

Я жду.

— Ох, Андре, — повторяет она. — Ты совершенно не понимаешь. Это не «наши» проблемы. Это твои проблемы и мои проблемы. Отдельно.

Я отвечаю, что она кругом права и я действительно ничего не понимаю. Не понимаю, как мы до этого дошли. Признаюсь, каким несчастным чувствовал себя все это время. Прошу прощения за то, что мы так отдалились друг от друга, что был так холоден с ней. Рассказываю ей о постоянной круговерти, о центробежной силе, без которой не бывает этой проклятой жизни в теннисе, о поисках себя, о постоянных монологах, звучащих у меня в голове, о депрессии. Я говорю обо всем, что у меня на сердце, но слова выходят топорными, нескладными, невразумительными. Это неудобно, но необходимо, потому что я не хочу терять ее, я и так терял слишком много, и уверен, что, если буду честен с ней, она даст мне еще один шанс.

Однако она отвечает, что сожалеет о моих страданиях, но ничем не может помочь. Она не в состоянии решить мои проблемы. Решить их могу только я.

Слушая гудки в трубке, понимаю, что получил окончательную отставку. Я спокоен. Теперь этот телефонный звонок кажется мне похожим на резкое, быстрое рукопожатие, которым обменялись у сетки два не подошедших друг другу партнера.