Откровенно. Автобиография - Андре Агасси

Я смотрю на Брэда. 15 часов 37 минут? Чтобы я там сходил с ума по Штефи? Нет уж, спасибо!

Отстегиваю ремень и встаю.

— Ты куда?

— На выход.

— Не будь дураком. Садись. Расслабься. Мы вместе. Полетели играть.

Я вновь падаю на сиденье, заказываю две порции водки, принимаю снотворную таблетку, — и вот перелет, длившийся, казалось, целый месяц, закончен: мы прибыли на другой край земли. Я сижу в машине, мчащейся по шоссе сквозь Гонконг, и рассматриваю через окно громаду Международного финансового центра.

Звоню Перри, чтобы узнать, как продвигается мой развод.

— Юристы обсуждают детали, — отвечает тот. — А пока вам с Брук следует поработать над совместным заявлением.

Мы шлем факсы туда-сюда. Моя команда, ее команда. Текст вычитывают по очереди юристы и редакторы. То, что началось с факса, им же и заканчивается.

Наконец, Перри говорит, что заявление скоро будет опубликовано. Оно может появиться в газетах со дня на день.

Мы с Брэдом каждое утро спускаемся в гостиничный холл и скупаем все газеты, чтобы во время завтрака бегло просматривать страницу за страницей, выискивая нужный заголовок. Впервые в жизни я не могу дождаться, когда в прессе появится история о моей личной жизни. Каждое утро повторяю молитву: «Господи, пусть именно сегодня Штефи узнает, что я свободен».

Дни идут, но сообщения нет. Это почти так же тяжело, как ждать звонка от Штефи. Если бы у меня на голове были волосы, я бы уже начал их рвать. И вот наконец на обложке People вижу наше с Брук фото. Заголовок гласит: «Нежданное расставание». На календаре — 26 апреля 1999 года, три дня до дня моего рождения, почти два года со дня нашей свадьбы.

Возрожденный, обновленный, я выигрываю турнир в Гонконге, но в самолете по пути домой не могу пошевелить рукой. Прямо из аэропорта спешу к Джилу. Он осматривает мое плечо, хмурится.

— Быть может, нам придется пропустить весь грунтовый сезон.

— Нет-нет-нет! — восклицает Брэд. — Нам нужно быть в Риме на Открытом чемпионате Италии.

— Ну пожалуйста! Я никогда не выиграю его. Может, забудем?

— Нет, — возражает Брэд. — Полетели-ка в Рим, там посмотрим, как поведет себя твое плечо. Ты ведь и в Гонконг не хотел, так? Но выиграл же! Мне кажется, процесс пошел.

Позволяю затащить себя в самолет, но в Риме проигрываю в третьем круге Рафтеру, которого победил совсем недавно в Индиан-Уэллс. Сейчас мне действительно больше всего хочется притормозить. При этом Брэд убеждает, что я должен принять участие в Международном командном турнире в Германии. У меня нет сил с ним спорить.

В Германии холодно и уныло, играть тяжело. Я почти готов убить Брэда: не могу простить, что ему удалось затащить меня в Дюссельдорф с больным плечом. В середине первого сета, проигрывая 3–4, я понимаю, что не в состоянии взмахнуть ракеткой. Отказываюсь от продолжения матча. «Мы едем домой, — говорю я Брэду. — Мне нужно заняться плечом. А кроме того, я собираюсь решить все вопросы со Штефи».

Когда мы садимся на борт самолета, следующего из Франкфурта в Сан-Франциско, я упорно молчу, я зол до безумия. В конце концов не выдерживаю:

— Вот что, Брэд. Я не спал всю ночь из-за этого чертова плеча. Сейчас я приму две таблетки снотворного и не услышу тебя в следующие двенадцать часов. А когда мы приземлимся, первое, что ты сделаешь, — снимешь меня с участия в Открытом чемпионате Франции.

Он два часа тратит на уговоры. «Ты не едешь в Вегас, — говорит он. — Не будешь сниматься с турнира. Поедешь в Сан-Франциско, ко мне домой. У меня есть гостевой домик с камином и дровами, как ты любишь. А потом мы полетим в Париж — играть. Это единственный Шлем, которого у тебя еще не было, и ты хочешь его завоевать, но не сможешь этого сделать, если не будешь играть».

— Чемпионат Франции? Ты шутишь. Этот поезд ушел.

— Откуда ты знаешь? Кто сказал, что этот год — не твой?

— Я сказал. Это не мой год.

— Послушай, ты лишь сейчас начал время от времени напоминать того спортсмена, которым был когда-то. Хотя бы поэтому мы должны остаться.

В его словах есть зерно истины. Конечно, мысль о том, что я могу выиграть Чемпионат Франции, — утопия. Но, если я снимусь с Чемпионата, мне будет легче сняться с Уимблдона. А там и год на исходе. А значит — прощай, возвращение, здравствуй, пенсия.

Когда мы приземлились в Сан-Франциско, я чувствовал такую усталость, что был не в состоянии спорить. Сел в машину Брэда, он отвез меня к себе и устроил в гостевом доме. Я проспал двенадцать часов, а проснувшись, увидел у постели мануального терапевта.

— Это не сработает, — заверяю я.

— Сработает, — возражает Брэд.

Хожу на процедуры дважды в день. Остальное время смотрю в одну точку и поддерживаю огонь в камине. К пятнице мне действительно становится лучше. Брэд улыбается. Мы тренируемся на корте на его заднем дворе: играем двадцать минут, затем я пробиваю несколько подач подряд.

— Звони Джилу, — говорю я. — Мы летим в Париж.

В НАШЕМ ПАРИЖСКОМ ОТЕЛЕ Брэд просматривает турнирную сетку.

— Как тебе? — интересуюсь я.

Молчание.

— Брэд?

— Хуже не бывает.

— Серьезно?

— Кошмар. В первом круге ты встречаешься с Франко Скиллари, левшой из Аргентины. Он, кажется, самый крутой из несеяных игроков на этом турнире. Большой специалист по грунтовым кортам.

— И зачем только ты меня сюда притащил?

Мы тренируемся всю субботу и воскресенье. В понедельник начинается турнир. В раздевалке, перевязывая ноги, вспоминаю, что забыл положить в сумку белье. Матч через пять минут. Разрешено ли играть без нижнего белья? Я не знаю даже, возможно ли это физически.

Брэд в шутку предлагает одолжить свое.

Мне еще никогда настолько не хотелось выиграть.

«Прекрасно, — думаю. — Я не собирался приезжать на этот турнир. Мне нечего здесь делать. В первом же круге я должен играть с крутым спецом по грунту, да еще и на центральном корте. И почему бы при таком раскладе, спрашивается, не выйти на матч без белья?»

На стадионе собрались шестнадцать тысяч болельщиков, которые орут, будто крестьяне, штурмующие Версаль. Не успев вспотеть, я уже проигрываю сет и теряю подачу. Бросаю взгляд на свою ложу, нахожу глазами Брэда и Джила: «Помогите!» Брэд смотрит на меня с каменным лицом: мол, помоги себе сам.

Подтягиваю шорты, вдыхаю как можно глубже и медленно выпускаю воздух из легких. Говорю себе: хуже все равно не будет. Надо выиграть только один сет. Вырвать сет у такого парня для тебя уже достижение. Постарайся, пожалуйста.

Когда задача упрощается, она кажется более достижимой, хотя автоматически превращает меня в неудачника. Я начинаю бить слева, использовать свои сильные удары. В публике смятение: здесь от меня давно не видели хорошей игры. Надо сказать, я сам в недоумении.