Бабье лето - Адальберт Штифтер

— Желаю, чтобы счастье и благословение неба сопровождали тебя на том очень важном пути, на который ты встал, сын мой. Хотя ты выбирал и осмотрительно, хотя все условия для удачи и налицо, шаг этот остается серьезным и важным. Еще предстоит сойтись и сжиться друг с другом.

— Дай нам Бог, чтобы было так, как мы того осмеливаемся ожидать, — отвечал я, — я и не хотел составлять себе счастье, не спросив родителей и без того, чтобы их желание совпадало с моим. Сначала нужно было увериться во взаимности влечений. Когда это выяснилось, следовало узнать мнение близких и испросить у них разрешения, и потому-то я здесь.

— Отец говорит, — ответила она, — что все идет правильно, что дорога выровняется и что те вещи, которые в каждом союзе, а значит, и в этом поначалу не ладятся, сгладятся в данном случае скорее, чем во всяком другом. Но даже если бы он этого не сказал, я все равно знала бы это. Ты находился среди превосходных людей, но ты и так не сделал бы недостойного выбора, а если ты сделал выбор, значит, твоя душа добра и вскоре сольется с сердцем женщины, а твоя жизнь станет и ее жизнью. Не всем, не многим союзам этого рода суждено счастье. Я знаю большую часть города, да и достаточно насмотрелась на жизнь. Ты видел, в сущности, только наш брак. Пусть же и твой будет таким же счастливым, как мой с твоим достопочтенным отцом.

Я не ответил, мои глаза увлажнились.

— Клотильде будет теперь одиноко, — продолжала мать, — у нее нет других привязанностей, кроме нашего дома, кроме отца, матери и тебя.

— Матушка, — отвечал я, — когда ты увидишь Наталию, когда узнаешь, как она проста и справедлива, как устремлены ее помыслы к предметам возвышенным и значительным, как она естественна со всеми нами и насколько она лучше, чем я, ты будешь говорить уже не об одиночестве, а о союзе: у Клотильды станет одной привязанностью больше, чем теперь, и у тебя с отцом тоже. Но и Матильда, мой гостеприимец и весь круг этих людей тоже сблизятся с вами, и вы сблизитесь с ними, и то, что до сих пор было разделено, соединится.

— Я так это и представляла себе, сын мой, — ответила мать, — и думаю, что так оно и будет, но Клотильде придется изменить характер своей привязанности к тебе, и пусть бы все это прошло безболезненно.

К концу этих слов появилась и Клотильда. Она принесла мне розу и весело сказала, что дарит мне ее только затем, чтобы хоть как-то заменить все те розы, которых я не увижу в этом году в Асперхофе из-за своей поездки домой.

Только при этих словах я заметил, что в отцовском саду розы цвели, а в расположенном выше и открытом более резкому воздуху Асперхофе уже увяли. Я сказал об этом. Причину установили быстро. Асперхофские розы были весь день на солнце, да и уход за ними, и почва были там, наверное, лучше, а здесь, отчасти из-за деревьев, которые при недостатке места пришлось посадить теснее, отчасти из-за стен ближайших и более отдаленных домов, было много тени.

Я взял эту розу и сказал, что Клотильда сослужила бы моему гостеприимцу дурную службу, если бы сорвала розу в его саду.

— Там бы я на это не осмелилась, — отвечала она. Мы постояли у мраморного фонтана. Клотильда показала мне, что сделали по указанию отца весной, чтобы улучшить сток воды и украсить фонтан. Я увидел, как прекрасно и целесообразно он все устроил и сколь многому я могу у него поучиться. Я заранее порадовался недалекому уже времени, когда отец встретится с моим гостеприимцем.

Когда мы уходили от фонтана, Клотильда отвела меня к площадке, откуда открывался вид на окрестности и которую решили снабдить парапетом. Парапет был частично готов. Каменная его кладка была покрыта привезенными мною плитами, а по бокам облицована мрамором, который добыл отец. Мои карнизы и консоли тоже пошли в дело. Но я видел, что мрамора нужно еще много, и обещал, что постараюсь, чтобы весь парапет был облицован однородными плитами.

— Видишь, мы и вдалеке думаем о тебе и хотим сделать тебе что-то приятное, — сказала Клотильда.

— Я никогда в этом не сомневался, — отвечал я, — и тоже думаю о вас, как то доказывают мои письма.

— Остался бы ты здесь как-нибудь на все лето, — сказала она.

— Кто знает, что будет, — ответил я.

Когда стало смеркаться, из города вернулся отец, и мы сели ужинать в оружейном домике. Поскольку дни стояли очень долгие и полная темнота наступала довольно поздно, в домике со стеклянными стенками мы не сидели при уютном свете лампы так долго, как осенью, когда я возвращался к своим после летних работ. К тому же в этот теплый вечер многие из окошек были отворены, на сквозняке шелестел плющ, и пламя в лампе неприятно мигало. Мы разошлись и отправились на покой.

На следующий день, ранним утром, Клотильда пришла ко мне. Когда я на ее стук открыл дверь и она вошла, по лицу ее было видно, что мать говорила с ней о моих делах. Она посмотрела на меня, подошла ко мне, бросилась мне на шею и залилась слезами. Я дал ей поплакать, а потом ласково спросил:

— Клотильда, что с тобой?

— Мне хорошо и больно, — ответила она, и я отвел ее к дивану, на который опустился с ней рядом.

— Ты, стало быть, все знаешь?

— Все знаю. Почему ты не сказал это мне раньше?

— Я же должен был прежде поговорить с родителями, а кроме того, Клотильда, как раз перед тобой у меня было меньше всего храбрости.

— А почему ты ничего не говорил в прошлые годы?

— Потому что нечего было говорить. Только теперь у нас произошло объяснение, и я поспешил сюда открыться своим родным. Когда это чувство принадлежало только мне и будущее было неведомо, я не мог говорить, потому что мне казалось, что это не по-мужски, и потому что чувствам, от которых, может быть, вскоре придется совсем отказаться, нельзя давать волю словами.

— Я всегда об этом догадывалась, — сказала Клотильда, — и всегда желала тебе высшего счастья. Наверное, она очень добра, очень мила, очень верна. Хочу лишь одного — чтобы она любила тебя так же, как я.

— Клотильда, — отвечал я, — ты увидишь ее, познакомишься с ней, полюбишь ее. И если она любит меня любовью не сестринской, не врожденной, то любит другой любовью, которая тоже будет умножать мое счастье, твое счастье, счастье наших родителей.

— Когда ты о ней рассказывал, хотя ты говорил мало, и именно оттого, что ты говорил мало, — продолжала Клотильда, — я часто думала, что тут могла бы возникнуть близость, что очень желательно, чтобы ты завоевал ее симпатию, что из этого мог бы выйти лучший союз, чем через соединение с какой-либо девушкой из нашего города или какой-то другой.

— И так оно и вышло.

— Почему ты не писал ее портретов? — спросила Клотильда.

— Потому что просить ее об этом мне было так же трудно или еще труднее, чем тебя, или мать, или отца. Я не решался на это, — отвечал я.

— Будь же доволен и счастлив до глубокой старости и никогда ни в самой малой степени не жалей о том, что сделал этот шаг, — сказала она.

— Думаю, что не пожалею, и от души благодарю тебя, моя дорогая, моя любимая Клотильда, за твои пожелания, — ответил я.

Вытерев слезы платком, она как бы собралась с мыслями и ласково посмотрела на меня.

— Кто теперь будет со мной рисовать, читать испанские книги, играть на цитре, кому расскажу все, что у меня на душе? — сказала она через несколько мгновений.

— Мне. Клотильда, — отвечал я. — Всем, чем я был прежде, я и останусь. Читать, рисовать, играть на цитре ты будешь с Наталией. И доверяться ты будешь ей, и устраивать вместе с нею все, что до сих нор устраивала вместе со мной. Как только ты познакомишься с нею, ты поймешь, что я сказал правду.

— Очень хочу поскорее увидеть ее, — сказала Клотильда.

— Ты увидишь ее скоро, — отвечал я, — теперь завяжется связь нашей семьи с людьми, у которых я так часто бывал. Я и сам хочу, чтобы ты увидела ее как можно скорее.

— Но до того ты должен побольше рассказать мне о ней и, если возможно, привезти ее портрет, — сказала Клотильда.

— Расскажу, — отвечал я, — теперь, когда все сказано, мне будет очень приятно дать волю словам, с тобою мне будет легче говорить об этом союзе, чем с нею самой. Смогу ли я привезти или прислать тебе ее портрет, не знаю. При возможности я это сделаю. Но возможно это только в том случае, если ее портрет существует и мне дадут его или рисунок с него. Тогда пусть он останется у тебя до тех пор, пока ты не встретишься с нею самой и мы не начнем жить в дружеском союзе. Но наконец, Клотильда…

— Наконец?

— Наконец придет ведь и время, когда ты уйдешь от нас, не душою, но частью твоих привязанностей, то есть когда и ты заключишь некий важный союз.

— Никогда, никогда я не сделаю этого, — воскликнула она с жаром, — я злилась бы на него, на того, кто увел бы мою душу отсюда. Я люблю только отца, мать и тебя. Я люблю этот тихий дом и всех, кто по праву бывает в нем, я люблю то, что он содержит в себе, обстановку, которая постепенно в нем складывается, я буду любить Наталию и ее близких, но никогда не полюблю чужого человека, который захочет отнять меня от вас.