Волхитка - Николай Гайдук

– Ну, зачем же здря? – сказал завхоз. – Повара из него отменный чаёк заваривать навострились.

– Чаёк – это, конечно, хорошо. Но медок, однако, будет лучше. Да, Яков Пахомыч? Купим в совхозе ульев десятка два, устроим пасеку. С медком-то и житьё послаще покажется нашим горемычным погорельцам.

Яков Пахомыч недовольно сопел. То скворечники, то ульи. Похоже, не соскучишься с этой «новой метлой»: будет всё время пылить перед носом. Равнодушный к работе, ленивый, но всё чаще и чаще беспокоемый доктором «не по делу», как ему казалось, завхоз и уволился бы – не впервой, но почему-то не хотелось покидать Горелый Бор. Ярыгину было трудно распутать узел своих ощущений и переживаний, да и не хотелось ему распутывать. А дело было вот в чём.

Не только преступника тянет на место преступления, но и потомка его может захлестнуть невидимым арканом и потащить куда-то за тридевять земель. Эта тяга таинственна и глубока. А на поверхности лишь плавают простые пустяковые причины: хочу туда, хочу сюда. Вроде сам себе хозяин, ан да нет – предки похозяйничали за тебя.

Один из Ярыгиных был в свое время охранником в лагере на месте Горелого Бора. Яков не докапывался до родовых корней, знал только одно: дед служил где-то в секрете возле золота и сгинул бесследно. Внук бестолково и много бродяжил по белому свету – от Сахалина до Мурманска, но нигде не хотелось кидать якоря: ни у моряков, ни у полярных летчиков, ни у строителей. А возле Горелого Бора заволновался. Заговорила кровь «малинового парня». Ярыгин у геологов работал в то время, тут неподалёку. Поранился на буровой и приехал в сумасшедший дом на перевязку. За высоким забором слышался то крик, то хохот, заставляющий содрогнуться не только человека, но и зверя в тайге поблизости. Яков после перевязки постоял во дворе, послушал дикий рев и ощутил под сердцем странное, пьянящее веселье. И подумал, что это просто-напросто от потери крови с ним сейчас творится «невероятный кайф». Однако дней через пять пришёл сменить бинты – и снова испытал то же самое пьянящее веселье. Не в силах отыскать причины, Ярыгин подмигнул медсестричке – понравилась. Потом увидел главного врача и мимоходом поинтересовался, не нужна ли «рабсила»?

Поначалу устроился он санитаром и вот что удивительно: с первого же дня Ярыгин стал вести себя в Горелом Бору как хозяин, возвратившийся из далёкой отлучки, за время которой его подзабыли и распустились, гады, дальше некуда. Войдя во вкус, этот громадный санитар раздавал направо и налево зуботычины, орал на всех подряд. И даже на своих коллег, на санитаров, он смотрел с каким-то ядовитым презрением и превосходством. В нём была та наглая уверенность, какая парализует всякого мало-мальски порядочного человека. Зло активно, вот в чём суть. Бывший главный врач – и тот стал подспудно побаиваться Ярыгина и сожалеть: взял на свою голову.

Впрочем, этот главный врач сожалел недолго. Врачи довольно скоро тут менялись друг за другом; кто-то сам увольнялся, а кого-то увольняли принудительно. Менялся и Яков Ярыгин. Сорвав свою разбойную охотку в санитарах, он пошёл на повышение – занял освободившееся место завхоза и попритих. Понял, что в один прекрасный день запросто могут турнуть из больнички, если главврачей и тех не милуют.

…Вот почему Ярыгин с недавних пор выбрал такую лукавую тактику – во всём соглашаться с новым главным врачом. Вот и сегодня утром, скрипнув зубами по поводу чёртовых ульев, он переборол себя и улыбнулся, а точнее – широко оскалился.

– Дело говорите, Горислав Николаич! Хорошее дело! Медок – человек! Я в позапрошлом годе советовал начальству: иван-чай, говорю, хочь косою коси, медонос такой, что ого-го… Дак меня ведь это… и слушать не схотели. – Ярыгин рукава чёрной рубахи закатал. – Когда в совхоз прикажете? Что? Прям нынче? Ну да, а что? И правильно! А на хрена откладывать на завтра? Едем, конечно!

Летом, пока тепло разнежилось повсюду, и на сеновале можно ночевать. И можно, и даже нужно – для здоровья тела и души.

Боголюбов с большим трудом, но всё-таки добился ремонта больницы. Заставил завхоза мотаться по району в поисках дорогой, добротной мебели. Столы и стулья завезли, шкафы и тумбочки. Новые люстры. Новые ковры, среди которых выделялись «Три богатыря». На окнах цветочные горшки закрасовались. Аквариум появился – созерцание рыбок хорошо успокаивает. Какие-то птички – расписные, заморские, что ли – с утра до вечера позванивали в клетках. В общем, обустроились не абы как – со вкусом.

Не скрывая радости, доктор говорил:

– Золотые канделябры из эбена и новые ковры, отороченные алмазами, мы себе, конечно, не можем позволить, но всё-таки… Смотрите, коллеги дорогие! Совсем другой вид! – Боголюбов сиял как ребёнок. – А то живут бедняги – тюрьма тюрьмой. Здоровому человеку и то тяжело. Стены впитывают и отражают. И стены и предметы. Особенно – цветы. От злого человека даже вянут, если он рядом с ними долго побудет.

Завхоз то и дело кивал головой.

– Да, Горислав Николаич, теперь – красота! И не захочешь, да останесся пожить в таком дурдоме!.. Ну, шутю, конечно. Хорошо и в самом деле. Только – дороговато.

– На здоровье не экономят, Яков Пахомыч.

– В самую точку сказали, ага. Вот и я говорю нашим дунькам в столовой: тушёнку со сгущенкой не тягайте! У кого крадете, дармоеды?

– Что-о? – поразился Боголюбов, мрачнея. – А ну-ка, сейчас же позовите сюда этих Дунек…этих поваров. Или нет, не надо. Сам пойду.

Ярыгин спохватился; лишку болтанул, увлёкся подхалимажем.

– Горислав Николаич, – залебезил он, – я вам с глазу на глаз… как родному доверился. Вы уж меня не продавайте, а ещё отравят, окаянные!..

Боголюбов рот разинул.

– Вы это серьёзно?

И снова Ярыгин смутился.

– Ну, не отравят, дак по морде надают, – начал он выкручиваться, потея от волнения. – Ну, что вы так смотрите?.. Как первый год замужем…

По чистому коридору, пахнущему свежей краской, напористо шагая в столовую, доктор печалился. «Э-э, да у них тут Содом и Гоморра! Придётся, наверное, ставить вопрос в здравотделе. Надо срочно менять персонал! В следующий раз, как поеду в здравотдел, поговорю на эту тему обязательно. Куда это годится!»

А между тем, районный здравотдел был не в восторге от Боголюбова. Пасека, нежданно-негаданно расположившаяся в Горелом Бору, вызвала кривотолки в районном здравотделе – они там загудели не похуже растревоженного улья. Чудит Боголюбов, оригинальничает. Не с того конца работу начинает. Молодой, конечно, желторотый, пообтешется… Но пасека эта, как позднее выяснилось, не шла ни в какое сравнение с другими сумасбродствами молодого доктора.

Каково же было изумление в районном здравотделе, когда они узнали через полгода и через год: доктор – вместо того, чтобы лечить людей от беломанки – вместе со своими пациентами занимался… воскрешением беловодской сказки. Во всяком случае – серьёзно помогал. Строили какой-то «белый храм во ржи». Странный праздник для души устраивали: какую-то белую шляпу катали на больничной кляче вокруг сумасшедшего дома. Ходили все в косоворотках, русские песни хором пели по вечерам за самоваром на веранде – аж дубрава колется от громких сумасшедших голосов. А над воротами, говорят, доктор заставил завхоза укрепить плакат:

ВОЗРОЖДЕНИЕ РОДНОГО БЕЛОВОДЬЯ – ДОЛГ ВСЯКОГО НОРМАЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА!

Покосные поляны развернули за Горелым Бором, ключ-траву какую-то искали по ночам, чтобы клады в земле распечатать при помощи этой травы. Ночевьё на сеновале обустроили – запахом сена лечились. Дерево Жизни какое-то взялись выращивать. Иконки малевать учились. Из больничных простыней нашили парусов и натянули их на мачты бригантины, которую построили недавно без единого гвоздя – одними топорами. Капитан у них какой-то объявился – Рожа Ветров – краснорожий дядька, строгий, но справедливый… И птица попугай у них, и птица посмеши сидели в клетках. И жар-птица там была, и птица Феникс.

– Да-а! – загоревали в районном здравотделе. – Много всяких дурдомов на свете, но этот… главдурдом! Черт знает что…

Слухи, искаженные и приумноженные сплетнями, уже давно докатились и до краевого здравотдела.

– Не везет нам с этим Горелым Бором, – вздохнули в городе. – Если и дальше так дело пойдет – снова замену подыскивать будем. Пастырь уподобился стаду своему! Может, его в Горелый Бор надо было отправить лечиться, а не других лечить?.. Впрочем, поедем с плановой проверкой, узнаем, а то и приврать мастера.

Сегодня – в железный шумный век урбанизации – особенно сильно ощущаешь незаменимую прелесть провинциальных старых городов. Ухо твоё здесь не глохнет от грохота техники, толпящейся на мостовых. В глазах не рябит потоком бесчисленного народа, пробивающего путь себе локтями и сердитым словом, бьющим больнее локтя. В таких городах много неба над крышами – вещь необходимая любому и каждому, чтобы душа окрылялась. В перспективе улиц разноцветные картины – поле, речка, косогоры, березняк… Мы выросли на всём на этом, взошли, как на дрожжах. Но давно это было, быльём поросло. Мы сейчас потеряли основу основ, потому-то сухарь-человек и не в диковинку нашему времени: дрожжи те, да выпечка другая.