С крыла на крыло - Игорь Шелест

 Вдруг мою машину кто-то чуть тронул за конец крыла.

 И в следующий момент Александров могильным заступом:

 - Командир, опять... обрыв шланга.

 - Черт возьми!!! - Когда он это выдавил, мое сердце успело оторваться и улететь.

 Пытаюсь скривить подобие улыбки. А в голове только одно: "Я командир, и мы идем на высоте 7000 метров; за мной наблюдают одиннадцать пар глаз!"

 Нужно улыбаться, будто это самое обыкновенное наше занятие: рвать шланги в мелкие клочья и разбрасывать их по полям, по лесам на удивление людям.

 И я улыбнулся, как говорится в одной пьесе, "из-под колес"... Даже не потеря второго шланга сразила напрочь, это поправить можно: встанем всем экипажем к ДИПу и будем вертеть в руках длиннющий шланг, пока Иван Сидоров не завальцует все соединения.

 Сразила меня необъяснимость обрыва. Повторилось точь-в-точь как прошлый раз, а мы ли не искали? Хоть не садись на землю! Что делать дальше?..

 - Вот какая неудача, - промолвил Чистяков.

 - Сделаем... Ерунда! Черепанов, вы все засняли?

 - Да, командир.

 - Бортинженер, - скомандовал я, - прибрать газы и держать давление в кабинах. Пошли на снижение восвояси.

 Мы сидим в маленьком просмотровом зале. Теперь я не занят управлением и вижу все, чего не мог увидеть в полете.

 Передо мной экран, а кажется, сижу в хвостовой кабине: видны впереди крылья обоих самолетов.

 Вот он, шланг, ползет удавом, прогнувшись под действием воздушного потока, и устремляется вперед, к моему крылу.

 "Но как это медленно, с ума сойти! - думаю все же с досадой. - Нужно увеличить скорость по крайней мере в два, а то и в три раза. Меньше степень редукции - больше мощность!"

 Васянин говорит:

 - Обрати внимание: эти паузы - не просто остановки. Похоже, тут пробуксовка в муфте-фрикционе...

 Я присмотрелся. И впрямь - не только задержки, но и крохотные отпуски назад, еле уловимые на глаз.

 Володя Александров сидит под боком в темноте, спрашиваю:

 - Ты не отпускал?

 - Нет... что ты! Она чуть пробуксовывала, это верно.

 Мы смотрим еще немного, и вдруг - тот самый страшный момент...

 В мгновение ока шланг, подошедший было уже к моему крылу, вновь замер, отпрянул и полетел назад, разрываясь на части. Мы видим его куски на кадре, и только... Я как будто опять почувствовал тот легкий толчок крыла. И вижу на экране: замок сцепки целехонек, покачиваясь, прячется в крыло.

 - Та же история - проскочило кольцо, - сказал Васянин.

 - Не может лошадь проскочить сквозь хомут... Сам знаешь, как испытывали прошлый раз: все рвется и не проскакивает!

 - И все же это так, - улыбнулся Виктор.

 Опять, в который раз, мы смотрим этот самодельный фильм: немой, без надписей, без фамилий режиссера, оператора, без главных "артистов", - пока дела идут так, что лучше оставаться всем в тени. Оваций не нужно.

 - Давайте прокрутим очень медленно, - говорю киномеханику. - Пожалуйста, когда я вам скажу, остановите "мартышку", - он сам так называет свой аппарат.

 - Ладно.

 Все медленно разворачивается. Так может быть только в кино: все вновь "воскресло", все вновь цело. Опять "летим".

 Я жду, когда подойдет тот самый миг... Вот он!..

 - Стоп! Чуть проверните... Так!

 Вот оно, мгновение! Похоже, что кольцо действительно слетело... Шланг застыл...

 Еще немного вперед... Довольно.

 - Удар хлыста, - говорит Васянин. - Здесь не выдержит и стальная цепь.

 - Да. Выходит, разрыв - следствие, а не причина. Здесь саморасцепка...

 "Спасибо великое тебе, кино", - думаю вставая.

 - Однако почему? Здесь думать надо.

 - Пошли в лес, - предложил Васянин, - побродим. Нужно, чтобы все вылетело из головы.

 Изобретателя ожесточают неудачи - во всяком деле их куда больше, чем удач, иначе было бы все просто. Именно в тот период нашей работы я вспомнил Фищука с вечно воспаленными глазами. Мне стало неловко: я когда-то относился к нему неприязненно. Теперь я понял: этот чудак лез из кожи вон, стараясь для людей, - не спал, питался бог знает как, работал сутками и - не ради денег.

 Именно в период неудач мне стало ясно, что такое одержимость. Человек во власти идеи безраздельно, не замечает ничего другого. Кто-то смеется, разговаривают, гудят моторы - он ничего не слышит.

 Дня ему вечно мало. Готов работать даже во сне. Долго лежит в темноте - словно на потолке вдруг проецируется суть капризного устройства.

 Прошло время - боюсь неточности. Все же сдается, что именно во сне явилась мне разгадка странного проскакивания пресловутого кольца. Помнится, сперва я видел все тот же фильм. Только в цветном изображении. Любопытно: любая чепуха во сне естественна. Ничто нас не удивляет. Малиновое небо в косую полоску, должно быть, символизировало рассвет и облака. Сам я, кажется, сидел в синем камзоле и колпаке верхом на фюзеляже, смотрел в подзорную трубу. Вот два серебряных крыла и между ними петлей шланг. Подкрадывается к моему крылу. Осталось метра полтора. Вот начинается: отпрянул чуть назад!.. И я увидел, как стальные упоры шмыгнули в замок... Проснулся, сердце колотится... "Инерция?.. А почему бы и нет. Против сильной пружины - граммы подвижных деталей, умноженные на ускорение..."

 В чем есть бегу к столу. Где линейка? Часам к восьми утра я начертил разрез замка в масштабе десять к одному.

 Примчавшись на аэродром, рассказал друзьям о "вещем сне". Смеяться было им, видно, неловко - они лишь улыбались, посматривая друг на друга.

 Виктор Васянин взял чертеж, долго рассматривал его. Сказал серьезно:

 - Давай попросим Бориса Михайловича Венкова, он быстро сделает новый замок.

 - Сейчас продеталируем, навалимся все вместе, - говорю Квятковскому. - Юра, пиши наряд Венкову.

 Закуривая, Виктор сказал:

 - Раздеталируем и работать сегодня больше - дудки! - он засмеялся. - Ляжем все спать, так продуктивней будет! 

 Я был свидетелем становления испытателя-универсала Юрия Александровича Гарнаева.

 Он проводил испытания современных сверхзвуковых самолетов, экспериментальных машин и разнообразных вертолетов. Путь его к успеху был нелегким и потребовал колоссальной энергии и беззаветной любви к своему делу.

 Юрий Александрович погиб на юге Франции, при тушении лесного пожара. Его будут помнить не только русские, но и французы. Он сделал свою летную работу подвигом жизни.

 Впервые я услышал о нем летом пятидесятого года. Разговор произошел рано утром в раздевалке, окна ее выходили на площадь между двумя ангарами. День намечался летный, и чувствовалась деловитость и озабоченность людей, снующих между мастерскими и аэродромом.