Орбинавты - Марк Далет

Может быть, я могу если не спасти, то хоть как-то помочь людям коки и остальным таино? Зная оба языка, понимая два разных способа мышления, владея волшебным даром менять недавние события, улучшая то, что не получилось с первого раза… Если постараюсь, смогу убедить христиан прислушаться ко мне — человеку благородного происхождения, представителю старинного рода леонских дворян. И опять же, если постараюсь, смогу убедить касиков и нитаино острова прислушаться ко мне — бехике, разговаривающему с духами.

Может быть, обе стороны прислушаются ко мне, и я смогу предотвратить столкновение?!

Эта мысль приводит меня в такое волнение, что я больше не в силах держать глаза закрытыми. Покачивающиеся в сумраке фигуры людей становятся подвижным фоном для окружающих меня, меняющих очертания, подрагивающих статуэток. Перед глазами проносятся непонятные искры и вспышки. Они напомнили мне огни ночного лагеря, осадившего расположенный на холмах город с зубчатыми башнями и крепостями.

Глаза вновь закрыты. Теперь я слышу не барабаны, а пушечные залпы. Словно откуда-то сверху наблюдаю подернутое клубами дыма поле боя, скачущих всадников, сшибающихся друг с другом, движимых одной лишь целью — убивать! Проломленные черепа людей, упавшие, бьющие ногами лошади, раскиданные трупы рыцарей и солдат. Боевые слоны Ганнибала, фаланги Александра Македонского, римские центурионы, свирепые германцы, нашествие мусульман на Иберийский полуостров, торжество Реконкисты — все сражения и битвы, о которых я когда-либо слышал или читал, словно одновременно встают перед моим взором.

Какая невыносимая мука! Сколько людей в одночасье лишаются жизни или становятся калеками с отрубленными руками, ногами, лишившись глаза или языка! Как это все можно вынести?!

А каково тем, кто наблюдает вражеский лагерь со стен голодающего города?! Я — женщина с высохшими от голода внутренностями в осажденной Гранаде. Я — ребенок, пытающийся поймать крысу, чтобы разорвать ее на части и съесть раньше, чем заметит моя собственная мать, потому что я боюсь, что мне тогда не хватит еды, чтобы дожить до завтрашнего дня.

Какой-то внутренний толчок выводит меня из этого странного и нестерпимого состояния, и я вспоминаю, что при осаде Гранады находился на другой стороне. Участвовал в ночных патрулях, не давая жителям окрестных деревень доставить в город продовольствие. Слышал вокруг себя разговоры ветеранов о том, как победители обращались с жителями захваченных городов, о том, как торжествующие католики отправляли сотни еще вчера свободных людей на невольничьи рынки Европы.

Я начинаю более отчетливо осознавать реальность угрозы, нависшей над индейцами этих островов. Вспоминаю выражения лиц моих соотечественников, когда они презрительно называют таино животными. Для доброго христианина эти голые язычники действительно не люди. Их можно заставлять работать до полного истощения на золотых приисках. Им можно рубить руки, если они не приносят установленную дневную норму золота. У них можно отнимать жен. Их детям можно разбивать головы на глазах у родителей — просто ради потехи.

Что-то из этих видений — просто мои фантазии, ничего этого на моем веку еще не было, но я почему-то не сомневаюсь, что еще услышу такие истории на самом деле!

Кто будет считаться с чувствами туземцев, не умеющих читать и писать и не прячущих частей тела, которые считаются у нас «срамными»? Те самые люди, которые на своей родине встречают ревом восторга костры аутодафе? Доносчик Марио, отправивший на смерть пожилого, уважаемого аптекаря, будет жалеть обнаженного темнокожего рыбака с Гаити или Борикена?

И тут меня пронзает воспоминание, стыд от которого застилает глаза и стискивает сердце.

Фелипе де Фуэнтес делится с сыном своей мечтой о том, что Кастилия станет морской державой, подобно Португалии, и будет открывать и присоединять к себе заморские территории. А маленький Манолито воображает, как он бок о бок с отважными друзьями сражается под знаменами Кастилии со свирепыми, вооруженными копьями, толстогубыми дикарями.

Эта картина всплывает передо мною со всей яркостью, только вместо курчавого африканца я вижу перед собой простодушного Арасибо с маленьким шрамом над глазом, противостоящего своими стрелами пушкам, мушкетам и рыцарским отрядам. Я вижу, как всадники ордена Сантьяго расправляются с отважным Дагуао, как они наносят сверху безжалостные, рубящие удары мечами по обнаженным шеям хлипкого Таигуасе и увальня Гуарико, как ополченцы арагонского короля врываются в селение «дикарей». Соломенные хижины объяты пламенем, доблестные конкистадоры выволакивают оттуда старого бехике и его жену, а на площадке для игры в мяч закованные в броню кони топчут копытами Зуимако, пытающуюся спасти семилетнюю сестренку Гуаякариму.

Я встаю с залитым слезами лицом. Открываю глаза, и кто-то берет меня за руку и выводит из хижины. Меня приветствуют участники праздника арейто, который на сей раз проводится в мою честь. От отсветов пылающего над островом зарева заката разрисованные в разные цвета человеческие тела кажутся еще более причудливыми, но за этой причудливостью я вижу знакомые улыбающиеся лица.

Мне снова приходит в голову мысль, что нигде и никогда я не встречал столь же дружелюбного и незлобивого сообщества, как эти люди, считающие себя родственниками лягушек. И мне кажется, что когда-то, еще до того, как родился Мануэлем де Фуэнтесом, я жил среди таино и был таким же, как и они.

Вероятно, действие порошка еще не закончилось.

Пройдя обряд бехике, мой ученик Равака сообщил, что принял решение остаться на острове и со временем стать бехике народа коки.

Сразу после этого он попросил разрешения привести в наше жилище юную девушку, которая жила с ним в одном бохио, девушку из нашего народа.

— Знают ли родители Зуимако о вашем желании быть вместе? — спросил я, намереваясь спросить также и о согласии самой девушки.

Но второго вопроса задавать не пришлось, ибо Равака молвил:

— Родители Зуимако знают о нашем союзе.

Теперь в трапезах участвует и моя девочка-жена.

Как выяснилось, никакого представления о таинстве брака здесь нет и, соответственно, нет и обрядов венчания. Просто мужчина и женщина с разрешения родителей начинают жить вместе, и у них рождаются дети.

Трудности, связанные с моим нежеланием заниматься любовью напоказ, теперь разрешились. Здесь, в жилище бехике, людей мало, и найти такое время, когда никого нет, совсем нетрудно. Посторонние просто так, без дела, в отсутствие знахаря сюда не зайдут — это было бы проявлением неуважения к Маникатексу.

Правда, несколько раз в неурочный час возвращался кто-нибудь из семьи бехике, но тогда я менял реальность, и в новом витке мы прекращали любовные утехи до того, как кто-то мог стать их свидетелем.

Во время трапез Зуимако, беря с меня пример, преодолевает робость и вносит свою лепту в общий разговор.

— Почему ты не спрашиваешь, откуда берутся дети? — обращается ко мне бехике.

Похоже, Маникатекс намерен поведать какое-то интересное старинное сказание на эту тему. Что-нибудь вроде того, что однажды Солнце встретилось с Морем в подземной пещере и от их слияния родились первые люди. Настраиваясь на эпический лад, я спрашиваю:

— Откуда берутся дети?

Однако мой наставник ничего такого не рассказывает. Вместо этого он обводит участников трапезы испытующим взором и выносит вердикт:

— Это знает Зуимако.

Добрым людям таино неведом стыд, потому что они невинны. Девочка-жена с бесстыдной и невинной улыбкой кладет мою ладонь на свой аккуратный, пока еще плоский, коричневый живот.

…Мой календарь на листьях тропического растения показывает, что сейчас апрель 1494 года.

Глава 16

Рвутся тонкие звенья оков,Опрометчивый грохот подковТяжелеет на дальней дороге,И, к досаде искусных стрелков,Ускользает олень быстроногий.

В апреле 1494 года, когда среди листьев лавра уже пробились невзрачные желтоватые цветы, в воротах ограды Каса де Фуэнтес появился невысокий горбоносый человек. Он представился как Армандо Боканегра и попросил разрешения повидать сеньора Хосе Круса. Эмилио привел Пепе, и тот радостно обнял гостя. Затем, обратившись к Росарио, сказал ей, что служил вместе с Боканегрой под Гранадой.

— Значит, вашим командиром был мой сын? — любезно поинтересовалась Росарио.

— Нет, сеньора, — ответил Боканегра, отвесив поклон. — Нашим отрядом командовал дон Гильермо Энтре-Риос, но с доном Мануэлем я, разумеется, тоже знаком.

Говоря это, Боканегра недоумевающе смотрел на молодую красавицу. Вероятно, ему хотелось спросить, не разыгрывают ли его собеседники и не является ли Росарио младшей сестрой дона Мануэля, но он не решился это сделать.