Время Андропова - Никита Васильевич Петров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вообще-то и до Коровяковой Брежнев мог посадить за товарищеский стол какую-нибудь приглянувшуюся ему красотку. Петр Шелест описал такую сценку, случившуюся в сентябре 1971 года (Брежнев пригласил его на утиную охоту в Завидово, вместе с ним были Подгорный, Гречко, Машеров, Полянский и Демичев): «После первого дня охоты, вечером, когда за столом изрядно выпили, Брежнев пригласил к столу какую-то девку — все время лизался с ней и буквально распустил слюни, а затем исчез с ней на всю ночь. На второй день охоты Брежнев взял к себе в лодку свою ночную спутницу. Подобные “эксперименты” он повторял каждый раз, на любой охоте»[1192]. Вряд ли тогда Шелест высказывал Брежневу свое неодобрение, но, наверное, выдал себя взглядом или жестом. Шелеста в мае 1972 года сняли с поста первого секретаря ЦК КП Украины, в апреле 1973 года вывели из Политбюро и отправили на пенсию. В Киеве шутили: «Знаете, зачем в городе деревья подрезали? — А чтоб не шелестели!».
Пострадал, и пишут, что «не без участия» Коровяковой, многолетний помощник Брежнева Георгий Цуканов[1193]. Брежнев оставил его помощником, но отдалил от себя. Проявилось это просто и наглядно — стал «меньше вхож» и отселили подальше от кабинета шефа: «В результате какой-то интриги, где были задеты личные чувства Брежнева, он потерял свое место первого помощника. Его переместили из кабинета, что был напротив брежневского, на шестой этаж, где он получил комнатку, обставленную жалкой мебелью дотошными работниками Управления делами ЦК»[1194].
Перед поездкой в Хельсинки Брежнев находился в состоянии мышечной астении и депрессии. Андропов переживал. Разработанный «план дезинформации общественного мнения в отношении здоровья Брежнева рушился»[1195]. Но так или иначе, на совещании в Хельсинки с 30 июля по 1 августа 1975 года Брежнев как-то продержался. Конечно, рядом с ним были врачи, и Чазов прилагал все усилия для поддержания активности лидера.
Вернувшись в Москву, Брежнев тут же улетел в Крым к себе на дачу в Нижнюю Ореанду. Опять принимал успокаивающие средства и в результате «астения, депрессия, нарастающая мышечная слабость, доходящая до прострации»[1196]. Врачи ничего не могли сделать. Андропов сам отправился в Крым, чтобы увидеть все своими глазами. Вернулся Андропов в удрученном состоянии и согласился с Чазовым, что следует проинформировать Политбюро. Но не официальной бумагой, а менее формально и не всех. Андропов вызвался сам поговорить лишь с Сусловым[1197].
Нарастало напряжение и в рядах Политбюро. Андропов поговорил о здоровье Брежнева с Сусловым, но тот был весьма недоволен, не желал включаться в дело и портить отношения с Брежневым. А вот Подгорный проявил большой интерес к здоровью Брежнева. Но Чазова расспрашивать не стал, а сам отправился в больницу, когда Брежнева туда положили после возвращения из Крыма. Несмотря на долгие препирательства и угрозы, Чазов не пустил Подгорного в палату[1198]. Но это было как раз именно то, что пугало Андропова. Ситуация выходила из-под контроля.
Теперь уже было, о чем серьезно тревожиться:
«“Что же делать? — не раз спрашивал Андропов, обращаясь больше к самому себе. — Подгорный может рваться к власти”. Политически наивный, не разбирающийся в иерархии руководства, во внутренних пружинах, управляющих Политбюро, я совершенно искренне, не задумываясь, заметил: “Юрий Владимирович, но почему обязательно Подгорный? Неужели не может быть другой руководитель — вот вы, например?” “Больше никогда и нигде об этом не говорите, еще подумают, что это исходит от меня, — ответил Андропов. — Есть Суслов, есть Подгорный, есть Косыгин, есть Кириленко. Нам надо думать об одном: как поднимать Брежнева. Остается одно — собрать весь материал с разговорами и мнениями о его болезни, недееспособности, возможной замене. При всей своей апатии лишаться поста лидера партии и государства он не захочет, и на этой политической амбиции надо сыграть”»[1199].
Ю.В. Андропов и М.С. Горбачев
1970-е
[РГАНИ. Ф. 82. Оп. 1. Д. 109]
И действительно, Брежнева вдруг проняло. Он приободрился, заговорил о предстоящем съезде, был готов выполнять условия Чазова и согласился уехать на время подготовки к съезду в Завидово и ограничить круг общения. Главное, что удалось Андропову и Чазову — они удалили из Завидово медсестру Коровякову. Публично, при многочисленной охране в присутствии Чазова, Брежневу устроили короткое прощание с медсестрой, не дав ей сказать ничего личного, не то Брежнев расчувствуется и все пойдет прахом. Но все прошло гладко. Как вспоминал лечащий врач Брежнева: «Расставание далось Брежневу тяжело. Страдал, тосковал, спрашивал про Нину. Потом как-то быстро состарился»[1200].
Андропов требовал от своих подчиненных с особым вниманием относиться к охране членов высшего руководства при их выездах на места. Тут понятно — все меры охраны. Внимание Андропова к этим вопросам было даже преувеличенным. Андропов, как это знали начальники территориальных органов КГБ, считал, «что это более важно, чем разоблачение любого агента, потому что чревато несравнимым ущербом для страны»[1201].
Отдыхая на курортах Ставропольского края, Андропов обратил внимание на первого секретаря крайкома Михаила Горбачева и сдружился с ним. Он отмечал хорошие деловые качества молодого партийного работника, его таланты, характер и умение ладить с людьми. Когда летом 1978 года умер член Политбюро и секретарь ЦК Федор Кулаков, отвечавший за сельское хозяйство, на освободившуюся вакансию рассматривались несколько кандидатур, в их числе Горбачева. Брежнев как-то спокойно и без особых эмоций воспринял внезапную смерть Кулакова, лишь меланхолично заметил: «Жалко Федю, хороший был человек и специалист отменный. Кто его теперь заменит?»[1202].
Рабочий день Андропова начинался рано — в будние дни приезжал на работу в 8:30–8:45 и уезжал после просмотра информационной программы «Время» в 21:30–21:45, а по субботам работал с 11–12 утра до 17 часов[1203]. Андропова в отличие от других членов Политбюро можно было застать на рабочем месте и по субботам. Это роднило его с Дмитрием Устиновым, да они и были хорошими друзьями, сблизились когда еще оба были секретарями ЦК[1204]. Как пишет Чазов: «Лишь два человека — Устинов, в силу стереотипа, сложившегося со сталинских
