Следствие не закончено - Юрий Лаптев

Нужно сказать, что и до этого события вопрос о поведении знатного комбайнера обсуждался даже в райкоме. Однако, несмотря на то, что на бюро прозвучали голоса, резко осуждающие Александра Балашова, решение было смазано несколько раз повторенным словом «учитывая»: учитывая самоотверженную работу, учитывая чистосердечное раскаяние и столь же чистосердечное обещание… Словом, товарищи учли все, что в той или иной мере шло в оправдание.

А вот того, что член партии Александр Балашов в последнее время почти совсем забросил семью и спутался с легкомысленной вдовой недавно умершего директора маслозавода Надеждой Лагутиной, — это неблаговидное обстоятельство члены бюро почему-то упустили из виду. Не учли товарищи! А ведь почти каждый из них понимал, что все это явления одного и того же порядка и определяются одним и тем же словом — распущенность!

Почти полных два дня «обмывал» Александр Тимофеевич орден под гостеприимным кровом питейного заведения своего дядюшки. Сначала со знатным комбайнером гуляли люди самостоятельные, его товарищи по МТС — агроном, старший механик мастерской, два бригадира тракторных бригад и второй комбайнер, Иван Иванович Луковцев, бесхитростно завидовавший Балашову. Кроме того, в течение дня в чайную забегали поздравить награжденного некоторые работники районных учреждений. И даже второй секретарь райкома Петр Петрович Фролов зашел в «Балашовку», сопровождаемый редактором районной газеты. Фролов звонко чокнулся со знатным комбайнером граненым стаканчиком, вместо закуски понюхал корочку и ушел домой обедать, провожаемый одобрительными возгласами уже порядочно захмелевших собутыльников:

— Вот это правильный секретарь!

— Петр Петрович, он, брат, политику понимает!

— Ну, так ведь на то поставлен человек.

Уходя, Фролов поманил к себе заведующего чайной, вывел его под руку на крыльцо и здесь сказал наставительно:

— Я должен предупредить вас, Яков Прохорович, чтобы все было, как говорится, чинно-благородно!

— Насчет этого, товарищ Фролов, можете быть спокойны, — заверил секретаря Балаш-старший. — Ведь Александр Тимофеевич мне человек не чужой, так что мы сами не допустим ничего такого… излишнего.

И действительно, в первый день гулянки выпито, правда, было много, но все собутыльники вели себя «в рамках». Пели. Поначалу довольно согласно, потом начали галдеть вразброд. От пьяной полноты чувств тыкались друг в друга лицами, божились. Незадачливый комбайнер Иван Иванович Луковцев, стараясь перекричать гармонь, пространно и невразумительно объяснял Балашову причину своих неудач, кстати и некстати повторяя:

— Правительство, брат, все понимает, ты у нас в МТС рупь, а мы гривенники!

К вечеру в отдельной комнате, где пировала компания, появились женщины. Это пришли поздравить брательника две дочери Якова Прохоровича — жена районного прокурора Раиса и старшая, Антонина, прибывшая специально для этой цели из области на мужниной «Победе». Вместе с сестрами проникла в «Макеевку» и вдова Надежда Лагутина — женщина ростом невысокая, но в теле, с бездумным лицом и бесстыдно завлекательными глазами.

Появление трех женщин, молодых, красивых и нарядных, которых сопроводил в «Макеевку» сам Яков Прохорович, внесло новую струю оживления и заставило подтянуться распустивших было языки гуляк. А на столе появились бутылки с легким вином и тарелки с конфетами и печеньем.

Пропустив за здоровье двоюродного братца по паре лафитников портвейну, Раиса и Антонина переглянулись и завели одинаково низкими голосами старинную песню:

Поехал казак на чужбину далекуюНа верном коне на своем вороном…

Пели сестры протяжно и задумчиво. Со второго куплета им заливисто начала подтягивать вдова. А все мужчины сидели смирно И слушали.

Пускай на кургане калина роднаяРастет и красуется в жарком цвету.

Но как только закончилась хорошая песня, снова ядовито забулькала разливаемая но стаканам водка и снова в густом табачном чаду разгорелся бестолковый галдеж:

— Ты, Александр Тимофеевич, у нас в МТС рупь, а мы гривенники!..

Уже в первый день гулянки кое-кому показалось странным, что сам виновник торжества был «вроде как не в себе». Сидит и молчит. И вино сегодня на Балаша будто не действовало, хотя пил он много и так же много и неразборчиво ел. Смущало некоторых собутыльников и то, что Александр Тимофеевич вдруг, словно спохватившись, нацеливался в их лица своими недобрыми, редко мигающими, как у хищной птицы, глазами, словно обругать собрался.

Не развеселило Балаша и появление Надежды Лагутиной, хотя эта женщина обычно умела влиять на настроение своего мрачноватого дружка.

А настроение комбайнеру испортил на весь день его старательный и молчаливый помощник на комбайне и родной сын Балашов Василий Александрович.

Это он остановил на второе утро Александра Тимофеевича у входа в «Балашовку» и, глядя в лицо отца угрюмо-осуждающими глазами, сказал:

— Домой зашли бы, батя. Хоть ненадолго.

— Для какой цели-надобности?

— Мамаша просила. И дочкам повидать вас охота по такому случаю. Ваши ведь.

— А то они меня год не видели! — Старший Балаш сердито хохотнул, пытаясь скрыть этим свое смущение.

— Если и сегодня не придете, я напишу на вас заявление Павлу Трофимовичу, — сказал Балаш-младший.

— Ты что?.. Отцу грозишь?

— Сегодня подожду, а завтра утром пойду в райком! — еще тверже подтвердил Вася.

— Ах ты гаденыш! — гневно вскипел Александр Тимофеевич и даже поднял было на сына свою тяжелую руку, но…

И как это он не замечал до сих пор, что сын почти сравнялся с ним ростом. А лицом походит на деда Тимофея. Да и взгляд у Василия, как у всех Балашей, в ату минуту стал пристальным и недобрым.

— Отца моего пока что никто не называл гадом, так почему же я гаденыш? — сказал Вася, повернулся и, как-то неуверенно ступая, пошел наискосок через площадь.

И хотя Александр Тимофеевич не появился в своей семье ни в этот день, ни на следующий, угроза, впервые прозвучавшая в словах сына и еще убедительнее выразившаяся во взгляде Василия, все время будоражила сознание комбайнера какой-то смутной тревогой, а потом начала раздражать: «Отца моего пока что никто не называл гадом…»

Тяжелые слова, страшнее ругани.

И даже мутный водочный угар не может вытеснить эти слова сына из головы.

На второй день загула компанию комбайнера составляли четыре человека: трое мужчин и женщина. Мужчины, все трое, — пустяковые людишки, мелкие и льстивые прихлебатели за чужим столом. Под стать им сегодня выглядела и вдова Надежда Лагутина; известно, хорошая женщина в такой компании гулять не будет.

К вечеру второго дня гулянье вступило в такую стадию, когда не только трезвому человеку со стороны, а и самим пьянчужкам становится противно смотреть и на загаженный стол и друг на друга.

И не случайно такие пьянки почти всегда кончаются тупой я бессмысленной руганью, а нередко и дракой.

Так получилось и на этот раз.

На улице было уже совсем темно, когда дверь «Макеевки» широко распахнулась и в комнату вошел помощник комбайнера Василий Балашов. Конечно, если бы Александр Тимофеевич был потрезвее, он сразу почувствовал бы, что и решительный вид и, как ему показалось, заносчивое поведение сына были вызваны горькой обидой за отца, а также искренним желанием помочь отцу избавиться от дурманящего влияния вина и никчемных людей.

Но Александр Тимофеевич был пьян и зол.

— Ты зачем пожаловал? — спросил он, тяжело поднимаясь из-за стола.

— За вами, — негромко и просительно ответил сын.

— Что?.. Вон уходи, мерзавец!

— Один не уйду. — Лицо Васи стало даже не бледным, а белым.

— Александр, обожди, послушай-ка, что я тебе скажу… — Надежда Лагутина попыталась было удержать Балашова-отца.

Но разве можно сдержать в такой момент страшного Балаша! Водка и бессильная — именно бессильная! — ярость совершенно затемнили рассудок Александра Тимофеевича. И это была правда, когда он впоследствии показывал на суде, что не помнит, как избивал сына и кого бил еще.

А буйствовал Балаш страшно!

Он выволок Васю из «Макеевки» в общее помещение чайной, сбил ударом кулака на пол и начал топтать ногами.

А когда на выручку пареньку кинулись случайно оказавшиеся в «Балашовке» милиционер и еще несколько посетителей, совершенно осатаневший Балаш схватил со стола нож и нанес милиционеру два ранения…

Продолжение семейной хроники Балашей я снова услышал от своего старого знакомца Егора Васильевича Воронкова.

На этот раз судьба столкнула меня с «пастуховским летописцем» в Москве, на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, куда Воронков прибыл с группой колхозников своей области.