Следствие не закончено - Юрий Лаптев

На этот раз судьба столкнула меня с «пастуховским летописцем» в Москве, на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, куда Воронков прибыл с группой колхозников своей области.

Егор Васильевич мало изменился за истекшие шесть лет, разве что побольше выцвела бородка, гуще стала насечка морщин вокруг все еще не наглядевшихся на жизнь глаз, и ростом как будто старичок поубавился. А по самочувствию: «За невестой я в Москву приехал, потому что самая пора мне, милочек, жениться», — так шутливо, но не хвастливо определил свое самочувствие сам Егор Васильевич.

Будучи человеком большого жизненного опыта и цепкой крестьянской сметки, Воронков все, что видел в павильоне своей области, тут же сопоставлял с повседневной жизнью своего района.

— Нужное дело эта самая выставка, значительное! И не толькое потому, что все колхозные успехи собраны здесь в одно место: той же капустой, пшеном да баранами нашего брата не удивишь! Очень полезно каждому колхознику вот отсюда, из Москвы, посмотреть на свое хозяйство да поразмыслить: дескать, а по какой такой причине с нашего колхоза фотографию не сняли и вот сюда на стенку не повесили? Разве в нашем селе живут не такие же люди? Или земля у нас другая? Или бабы наши разучились коров доить, свиней обихаживать?

Ведь больше полутора тыщ колхозов в нашей области — сила? Еще какая! А вот сюда, в Москву, на съезды и совещания всевозможные, посылаем из году в год людей из одних и тех же колхозов. Вот нарочно обратите внимание: «Знамя труда», «Партизанская слава», «Заветы Ленина»; вы́ходили десяток колхозов и гуляем с них, как с козырной масти! Это порядок?..

Правда, колхозы все отличные, мильёнщики! А почему?.. Главная причина, что управляют этими хозяйствами с давних пор, к примеру, в «Заветах» — Герой Социалистического Труда Топоров Геннадий Петрович, а в «Знамени труда» — и вовсе депутат Верховного Совета Ястребкова Варвара. Такой женщине хоть бы и министерством командовать. Вон она снялась со своими доярками. Им можно смеяться: одной премии, читайте, получили эти четыре тетки свыше двадцати трех тысяч! Позавидуешь…

Конечно, люди-то они достойные, что Варвара, что Топоров, но давайте заметим, что и хозяйствовать им не в пример легче, чем другим председателям колхозов. Их в районе и лесом, и тесом, и кирпичом обеспечат в первую очередь, и сеют они исключительно сортовыми семенами, и МТС к ним на поля налаживает лучшие бригады. Да что там говорить! И колхозы-то эти по именам председателей называют: «Геннадий Петрович, говорят, отсеялся», или: «Передвижку надо направить в первый черед к Варваре Тихоновне». Во, брат ты мой, какое людям предпочтение!.. А если колхоз никудышный, ему бы главное внимание — так нет: этим, говорят, горе-хозяевам сколько ни подсыпай, толку не дождешься!.. Правда, за такую установочку кое-кого из наших районных руководителей нынче на пленуме обкома ха-а-рошо пропесочили, но выводы делать давайте повременим… Ну, а этого героя, часом, не признаете?

Егор Васильевич указал мне на большую многоцветную панораму, живо напоминавшую широко распахнутое окно, за которым простиралось далеко-далеко к горизонту поле, как бы застланное золототканым ковром созревшей пшеницы. А на поле сцеп двух комбайнов, из бункеров которых рассыпчатой струей переливается в полуторки зерно. А около головного агрегата смеющаяся девушка подает комбайнеру кувшин, может быть, с молоком, а может быть, с квасом. У молодого комбайнера под голубой футболкой бугрятся тугие плечи, широкоскулое с характерной упряминкой лицо увенчано путаной шапкой рыжеватых волос, прядка которых прилипла к взмокшему от пота лбу. А глаза, серые и пристальные, смотрят весело.

— Балаш?!

— Он самый… И не просто Балаш, а, так сказать, всем Балашам голова! Вон ведь куда забрался, в Москву, на Всесоюзную почетную доску. И главное дело, все семейство за собой вытянул. Вот эта дивчина курнопатенькая, что пить мастеру подает, сестренка его, Настёнка. Может, вспомянете?.. Нынче по весне она окончила десятилетку и сразу же к брату на комбайн подала прошение. А первым помощником у Василия Александровича работает вторая сестра, ту Клавдией зовут; здесь, на фотографии-то, ее не видать, но если еще в наши края соберетесь, обратите на Клавдию Александровну внимание: таких красавиц что-то и в Москве не видать! Она уже и на областных курсах побывала и мужа себе подобрала подходящего: корабельный механик Степан Лоскутов, прямо из Кронштадта прибыл в Пастуховскую МТС. И что замечательно: сегодня, например, старшина на селе объявился, а через девять дён к Балашам пришел Клавдию сватать. Смешное дело, будто за тем и спешил. Парень оказался начитанный и не баловник. Сейчас Степана Андреевича назначили бригадиром четвертой тракторной бригады.

Ну, а на прицепной машине знаете, кто стоит у штурвала?.. Сказать, так сразу и не поверите: сам Александр Тимофеевич! Во, брат ты мой, как жизнь знаменитого комбайнера подстригла — на прямой пробор! Давно ли, кажется, сынишку на ум наставлял, и вот — пожалуйте! — сам попал к Василию в подчинение! Да еще и рад был до смерти, что так получилось, а то ведь до полного сраму дошел человек!

И все потому, что начал мужик самовольничать: я, дескать, всему хозяин, что сам себе прикажу, то и ладно. А мне не верите — читайте, что про Балаша в газете пишут. Веселись, Саша, покуда власть наша!

Ан, шалишь, кума, не с той ноги плясать пошла! Оказалось, что хозяин-то у всех нас один, да еще и строгий. Вот он-то и усадил Сашу на пять лет в запертое место: остынь, дескать, милочек, а потом обдумай, не торопясь, свое поведение. То на пользу…

Так точно оно и получилось: даже досрочно освободили Александра Тимофеевича, поскольку увидело правительство, что по жизни своей не вор он и не разбойник.

Правда, больше двух лет хлопотала за него жена: и в МТС она выпросила характеристику похвальную и московскому адвокату отсчитала, никак, полные четыре сотни; даже коровы первотельной Анна Васильевна не пожалела, продала по такому случаю. Однако не помогло: и областной суд не пошел на снисхождение, и Верховный оставил приговор в силе. Иначе и нельзя: раз дело показательное — значит, надо, чтобы и другим неповадно было озорничать, ведь такие «герои» небось в каждом районе водятся…

Хорошо еще, сын заступился за Александра Тимофеевича, Василий Александрович. А Балаши, они, знаете, какие: уж если что в голову втемяшилось, не свернет его с пути никакая сила! Так и тут. Ведь до Верховного Совета дошагал парень и лично с Ворошиловым разговаривал, вот как мы с вами, ну?.. «Просим мы, говорит, Климент Ефремович, помиловать нашего отца: мамаша просит, две дочки и я — сын его, Балашов Василий. Было, говорит, время, когда папаша нас всех кормил, поил и к делу приучал — за то ему спасибо! Ну, а раз такой грех получился, мы его сейчас возьмем на свое поручительство. Простите великодушно нашего отца, Климент Ефремович!»

Ну и Ворошилов, конечно, совсем-то Александра Тимофеевича не простил, но разрешил приговор считать условным с испытательным сроком до истечения пяти лет. А Василия похвалил. «Таким, говорит, сыном можно гордиться. И матери своей передай мой привет и сестренкам».

Домой Александр Тимофеевич вернулся в аккурат на Первомай прошлого года. Народ, конечно, по всему селу, весело, а Балаш идет вдоль улицы, как не на своих ногах, сгорбился весь и головы не поднимает.

Сам-то я не видал, а бабы сказывали, что супруге своей Александр Тимофеевич аж в ноги поклонился. И сыну… «Вот, говорит, бумага — помиловало меня правительство. Но это только половина прощения… Вы-то простите ли?»

Ну, жена и дочери, конечно, в слезы; уж больно радостное дело: увели из дому чужого человека, а возвратился отец! А когда Александр с Василием — два Балаша — в первый раз на уборку вышли… Ну, брат ты мой, надо полагать, сотни полторы народу вокруг ихнего сцепа сгрудилось. Шумят, удивляются! Председателя колхоза дед, Поплевин Артемий Романович, сто лет и четыре года на свете отбыл, и тот прошагал мимо погоста — да на поле.

Вот он-то и сказал младшему Балашу такие слова: «Я, говорит, за вашей фамилией слежу лет семьдесят, как не больше. И каждый Балаш, заметьте, верховодом был по своему времени. Но не каждого люди уважали! Почему, спросите? Да потому, что сколь ни силен будь человек кулаками да характером, общество крестьянское, а по-нонешнему колхоз, в сто раз сильнее! Так что сам себя ты, Василий Александрович, над обществом не возвышай! Сколь ни высоко орел летает, а гнездо вьет на земле. Это запомни!»

НАСТЯ-СИБИРЯЧКА

1

Село Новожиловка расположилось на левом крутояром берегу древней сибирской реки. Два ряда крепко сколоченных изб с крытыми дворами и службами образуют улицу, изгибающуюся вдоль речной излучины. Новожиловку делит на две части овраг, через который перекинут многосвайный мост. По дну оврага летом струится ручеек, а весной и в осенние дожди шумит мутная и быстрая речка. На одном берегу оврага стоят дома побольше, некоторые крыты железом — здесь школа, правление колхоза, магазин, в котором продается все, начиная от колесной мази и хомутов и кончая шелковыми косынками и духами «Манон». Давно ждут покупателя даже две теннисные ракетки и выкрашенный под бронзу бюст Вольтера, завезенные в Новожиловку еще до коллективизации. Бюст и ракетки пережили десять завмагов, из которых по душе обитателям деревни пришелся только последний — Евтихий Павлович Грехалов. Мужикам, в большинстве сдержанным и молчаливым, Евтихий нравился своей разговорчивостью и осведомленностью в текущей политике. Бабам — обходительностью и тем, что он завозил в село дефицитные товары, а молодежи — что любил Евтихий пошутить и складно приврать при случае. Без Грехалова не обходилось ни одно начинание. Затевался хор — Евтихий пел в этом хоре громче всех. Ставили учителя спектакль «Бесприданница» — Евтихий развеселил всех исполнением роли Карандышева. Организовали парни футбольную команду — длинная, нескладная фигура Грехалова оказалась в воротах. Правда, Евтихий мяч отбивал плохо, но всех поучал, как надо играть.