Следствие не закончено - Юрий Лаптев

— Долго ждать придется, — равнодушно сказала Настя и вышла из избы.

— Как воображают о себе люди! — вздохнула вслед Насте Василиса Бунцова, женщина сырая, неудачливая, скучно прожившая жизнь.

Настя вышла в полумрак крытого двора. От сенника к ней метнулась легкая девичья фигура. Настя присмотрелась, спросила удивленно:

— Клаша, ты?

— Я, Настасья Ефимовна.

— Чего же в избу-то не заходишь?

— Да у тебя небось бабы?

— Ну-к что ж.

Тут только Настя заметила не просохшие от слез глаза подруги, подрагивающий подбородок.

— Ты что, Клаша, не в себе будто?

У Клаши вновь покатились слезы. Она сказала, стараясь не расплакаться сильнее:

— Сергея Ефимовича-то наградили как. О господи! — неожиданно припала к Насте, уткнулась лицом в ее плечо.

Настя не сразу нашлась что сказать. Бережно обняла подругу. Некоторое время девушки постояли молча. Потом Настя зябко повела плечами, спросила:

— Писал он тебе?

— Давно. В последний раз махонькое письмецо прислал. А теперь и вовсе не напишет.

Клавдия отстранилась от Насти, утерла глаза концом пухового платка, как-то по-старушечьи горестно покивала головой и вдруг зашептала торопливо и испуганно, оглядываясь то на сени, то на ворота:

— Не к добру, видно, я во сне телка вашего видела. Будто подошел к окну и стекло лижет, а язык белый-белый, как холстина. Потом глянул на меня, реванул да как побежит!.. Я за ним, а он от меня. И к лесу…

— Суеверные глупости! — строго сказала Настя. — Вернется Сергей Ефимович и опять с тобой гулять будет. Даже смешно.

— Кабы так.

Клавдия настороженно перевела дыхание. Потом взглянула на Настю по-иному, с простодушной хитрецой.

— Говорят, Егор Васильевич к вам сегодня приходил?

— Был, наверное, раз люди видели.

— Удивление. Чего ж это он?

— А кто его знает. — Настя безразлично отвела взгляд. Увидела лежавшее у крыльца полено, подняла и отбросила в сторонку.

— Разговору-то не было? — уже с явным любопытством спросила Клавдия.

— О чем?

— С Ефимом Григорьевичем. И вообще…

— Какой же может быть разговор? — Настя зябко поежилась. — Ну, пойдем, Клавдия, в избу, а то задрогла я.

— Нет, нет. Я лучше потом забегу. — Клаша заправила под платок выбившуюся прядь волос. Спросила деловито: — Гулять-то вечером выйдешь?

— А ты?

— Вместе если.

— Дело покажет. До вечера-то еще жить да жить, — рассудительно сказала Настя.

Клавдия пошла. У калитки задержалась, взглянула на подругу через плечо, сказала многозначительно:

— Ты теперь построже с ним будь, с Егором, лишка не позволяй. Пусть поухаживает, как полагается.

5

Егор уходил на лыжах в тайгу. Шел машисто, не выбирая дороги, обходя только бурелом да пригибаясь под низкими разлапинами кедров. Кружившая по сторонам лайка временами тонко и отрывисто подавала голос то на звериный след, то на осыпающую с ветвей снег белку. К ее удивлению, хозяин ничего не замечал. Тогда собака забегала вперед и, поджидая Егора, вопросительно смотрела ему в лицо, разметая пушистым хвостом снег. Обычно цепкий, настороженный взгляд охотника сегодня стал вялым и беспокойным, как у человека, который куда-то спешит, будучи уверенным, что все равно опоздает. Иногда Егор что-то бормотал невнятно и недовольно, задерживал шаг, как бы собираясь повернуть вспять, и вновь устремлялся вперед, через чащобы и прогалины.

События дня выбили Егора из состояния уверенности, обычно присущего этому сильному и упрямому парню. И особенно поразила весть о награждении Сергея Чивилихина. «Сережка Чивиленок — и вдруг Герой Советского Союза!» Тот самый неторопливый и застенчивый паренек, которого Егор в юные годы нещадно тузил, как, впрочем, и всех своих сверстников, и который, когда они из подлетков стали парнями, почтительно дружил с Егором, навлекая этим на себя неудовольствие Ефима Григорьевича. Правда, Егор Головин и вообще пользовался среди взрослого населения села нелестной репутацией. Вспыльчивый и упрямый, непочтительный к старшим, зачинщик почти всех драк и озорства, он доставлял много хлопот отцам и матерям и немало огорчений своим сверстникам, втайне уважавшим Егора за силу, прямоту и товарищескую неподкупность.

А у Ефима Григорьевича Чивилихина, помимо этого, были с Егором свои особые счеты — неудачное для Ефима Григорьевича увлечение вдовой Антонидой Козыревой.

До появления в Новожиловке Антонида жила в районном центре со своим мужем портным, помогая ему в работе. А после смерти тщедушного супруга, умершего, как говорили завистницы, от «шибко веселой жены», а по заключению врачей, от детской болезни — коклюша, переехала в село Новожиловку к сестре, в семью соседа Чивилихина Кирилла Ложкина. Занималась Антонида тем, что обшивала сельских модниц по московским картинкам, и, хотя всем угождала работой, особым уважением среди женского населения деревни не пользовалась. Многие молодые женщины и девушки недолюбливали невысокую, но проворную и складную хохотушку Антониду, втайне завидуя ее уменью одеваться и держать себя на людях. А держать себя Антонида умела! Недаром парни да и семейные мужики не прочь были пошутить с веселой вдовушкой, а при подходящем случае — и уединиться, что, впрочем, до поры никому не удавалось. Не избег обаяния Антониды и Ефим Григорьевич, мужчина еще не старый, обходительный, да и вдовый к тому же. Однако на все прозрачные намеки Чивилихина Антонида отвечала шуточками:

— Портной — образованный человек, и тот моей красоты не выдержал, где уж вам…

Ефим Григорьевич обижался, уходил, не оглядываясь, но через некоторое время снова шел навестить Кирилла Ложкина, выбирая время, когда того не было дома. И опять завлекательный разговор кончала неделикатная фраза Антониды:

— У вас вон дочь невеста, скоро женихи под окнами у Настёнки траву топтать будут, а я до парней женщина ласковая. Ладу в доме не будет.

А вот Егора Головина Антонида приметила почти сразу по приезде в деревню. Рослый, крутоплечий, диковатый парень уже в семнадцать лет обогнал физическим развитием не только своих сверстников, но и взрослых мужчин. Подручный кузнеца, прекрасный стрелок и неутомимый таежник — он жил независимо, никому не кланяясь и никого не боясь. А женщин Егор в то время, по свойству своего характера, обходил сторонкой.

Вскоре при редких встречах с Егором Антонида стала чувствовать сладостное томление, а в голове начали появляться грешные мысли. Но парень не замечал притягательных взглядов молодой вдовы, а иногда проходил мимо, даже не кланяясь. Так было до того дня, когда Егор приволок из тайги убитого им матерого волка и на полученную премию гульнул с приятелями. В тот вечер Антонида решилась окончательно; кутаясь от нескромных взоров в пушистую шаль, пришла к Егору в холостяцкую избу приторговать на воротник лису. Была уверена, что купит, и потому для магарыча захватила с собой бутылку водки.

А ушла на другое утро, ни от кого не таясь, перекинув через плечо пламенеющую на солнце шкуру лисицы.

Многие женщины этому происшествию обрадовались: «Не будет теперь бесстыжая чужих мужей привечать!» Некоторые парни завистливо похохатывали, между девушками произошел негласный сговор против Егора, а Ефим Григорьевич Чивилихин с горя и обиды гулял два дня и на крик поссорился со своим сыном Сергеем, когда тот заступился за дружка. А с Егором и Антонидой Ефим Григорьевич с того дня перестал раскланиваться и начал распускать про них различные нелепые слухи, уверяя всех, что «Егор вдову бьет и обирает начисто». Народ изумлялся, хотя и не особенно этому верил. «Оберешь такую, как же. Антонидка, брат, сама из стакана пшена полный чугун каши наварит».

И только когда Егор ушел на военную службу, Ефим Григорьевич вновь возмечтал и, выждав для приличия недельку, пришел навестить по-соседски снова оставшуюся одинокой вдову. Однако нарвался на такой прием, что несколько дней ходил взъерошенный, как воробей, чудом вырвавшийся из лап кошки. Антонида припомнила Чивилихину все его домыслы и изругала последними словами:

— Гляди, гляди, — обрадовался, суслик старый!.. Да мне и смотреть на тебя противно и слушать язык твой сорочий. Тьфу! А на месте Егора Васильевича я бы всю твою мусорную бороденку повыдергала. Фармазон!

После таких речей, особенно последнего, непонятного Ефиму Григорьевичу слова «фармазон», ему стало ясно, что вдова недосягаема. Время остудило чувство, но обида и неприязнь остались. И хотя Ефим Григорьевич, как и все в деревне, видел, что Егор Головин вернулся после фронта на село уже не тем озорным парнем, каким два года тому назад ушел в армию, своего отношения к Егору Чивилихин не изменил.

Очень сильно повлияла на Головина служба в армии. Правда, первое время ему пришлось туговато. Дисциплина, строгий распорядок дня и беспрекословное послушание сначала пришлись своенравному парню не по душе, и немало взысканий получил он за первые месяцы службы, пока им не занялся вплотную младший политрук Завьялов.