Зажги свечу - Мейв Бинчи

и он тут же про них забывает. Потом он забирает меня, и мы едем к Махерам, чтобы выпить с папаней и маманей, а затем пообедать в гостинице. Каждый четверг. Помнишь, каким праздником когда-то был для нас поход к Махерам?

Судя по всему, Морин завидки берут из-за обедов в гостинице. Честное слово, не могу же я всю жизнь потратить на то, чтобы не дать ей повода зеленеть от зависти? Я ведь тебе говорила, что она снова ждет ребенка? Она почти все время ужасно выглядит. Если бы она перестала ныть, я бы заезжала за ней, чтобы отвезти ее куда-нибудь, но, боже правый, она только и делает, что плачется! Когда я приезжаю к ней на машине, то как же здорово иметь машину под задницей. Если я прихожу к ней без машины, то что за чудеса такие, иметь машину и ей не пользоваться? Я уже неплохо вожу, но терпеть не могу сдавать назад. Признаться, на площади я проезжаю по всему кругу, лишь бы не разворачиваться.

Ну а теперь, моя глупышка, ты веришь, что я жизнерадостная, а не сухая? Пожалуйста, напиши мне, когда вы вернетесь из вашего любовного гнездышка в Корнуолле.

Твоя косноязычная подруга Эшлинг

Директор колледжа спросил Элизабет, не хочет ли она вести занятия для взрослых после Рождества. Элизабет ответила, что не против, но усомнилась, способна ли справиться с задачей.

– Милая моя, какая же ты глупенькая! – сказал Джонни. – Эти бедолаги в принципе ничего не смыслят в искусстве. Можно не бояться направить гения на ложный путь, как могло бы случиться с ребенком, или нарваться на кучку всезнаек среди студентов. Учить взрослых вообще раз плюнуть. Одинокие старички и старушки будут приходить, чтобы приятно провести вечер, и будут безумно тебе благодарны за все, чему ты их научишь.

Джонни оказался прав и не прав одновременно: пришли не одинокие старички и старушки, но слушатели действительно были безумно благодарны. Колледж создал новый курс из двадцати занятий на протяжении десяти недель. По вторникам Элизабет давала уроки фигуративной живописи, а по четвергам директор читал лекции по истории искусства. Он сказал, что данный курс – это попытка шире распространить культуру в обществе.

– Если все удачно сложится, то летом можно организовать посещение художественных галерей, – предложила Элизабет, и директор стал смотреть на нее с еще большей благосклонностью.

На занятия приходили и молодые женщины, работавшие секретарями или в офисе. Они выглядели робкими и застенчивыми, и Элизабет незаметно для себя стала часто оставаться с ними на чашку кофе в кофейне колледжа после окончания занятий в половине десятого вечера. Пару раз Джонни заходил за ней, ослепляя присутствующих такой очаровательной улыбкой, что у всех поднималось настроение.

– Ты смог бы взять их на экскурсии по галереям, если я договорюсь об этом на следующий семестр? – однажды спросила его Элизабет. – Они очень интересуются искусством, но боятся спрашивать, чувствуют себя неловко и думают, что мир делится на тех, кто имеет склонность к искусству, и тех, кто не имеет.

– Так оно и есть, – ответил Джонни.

– Я не верю, – возразила Элизабет.

– У меня такая склонность есть, у тебя есть, у твоего отца нет, у моего друга Ника нет. Это то же самое, что родиться англичанином или греком, высоким или низким. Просто мир так устроен.

Элизабет промолчала, думая про тех, кто приходил на ее занятия по вторникам. Может быть, довольно глупо с ее стороны считать, будто она открывает им двери. Однако, похоже, они действительно чему-то научились. Несколько человек говорили ей, что теперь знают, на что обращать внимание, когда смотрят на картину, которая раньше казалась им каким-то недоступным для них миром.

– Всему можно научиться, – убежденно заявила Элизабет.

– Конечно, – легко согласился Джонни, – научиться-то можно всему, но нельзя научиться быть кем-то. Нельзя изменить себя. Можно вложить в голову несколько фактов и прочей информации, но нельзя изменить личность.

– Ты слишком пренебрежительно к ним относишься, – сказала Элизабет.

– Я всего лишь нахожу их скучными, лапуля, вот и все. Для тебя это отличная работа, приносит дополнительные несколько шиллингов, а также уважение Большого Белого Вождя и делает тебя счастливой, но я не собираюсь присоединяться к твоему крестовому походу.

* * *

К началу летнего семестра директор колледжа сказал, что у него слишком много других дел, чтобы заниматься еще и новым курсом, а потому он дает Элизабет разрешение сделать все по собственному разумению. Элизабет напечатала небольшие буклеты, предлагая серию из восьми экскурсий в художественные галереи, после которых будет короткое обсуждение за чашкой кофе. В стоимость входили расходы на входные билеты и угощение. Она назвала курс «Искусство для всех» и даже удостоилась интервью в местной газете, где процитировали ее слова: «Я не верю, что люди делятся на творческих и нетворческих».

Стефан и мистер Кларк из библиотеки помогли ей расклеить объявления. Элизабет с энтузиазмом объяснила Стефану, что если запишутся двадцать человек, то все расходы окупятся, а если больше – то еще и прибыль будет. На первую лекцию пришли пятьдесят четыре слушателя. В тот день Элизабет дважды тошнило от волнения, но к семи вечера она уже разговаривала с куратором галереи, где должно было состояться первое занятие, заверяя его, что сотрудничество станет источником рекламы и даже повышения доходов.

Стефан дал Элизабет напрокат прелестную библиотечную лесенку, которую можно носить под мышкой и залезать на нее, останавливаясь у определенной картины, чтобы все слушатели хорошо видели лектора.

Впервые забираясь по ступенькам, Элизабет чувствовала, как подгибаются коленки. Когда она заговорила, то голос прозвучал слабо и жалобно, словно мяуканье котенка. Она откашлялась и начала все сначала, но вторая попытка вышла не лучше первой. И как только ей хватило наглости собрать больше пятидесяти человек и взять у них деньги за то, чтобы они ее слушали? Что она о себе вообразила? Тогда Элизабет твердо заявила себе, что нынешняя лекция ничем не отличается от тех, которые она читала в колледже, и люди тут точно такие же: они стремятся узнать больше, хотят, чтобы более опытный взгляд показал им, на что смотреть на картине. Расплывшиеся лица снова собрались в фокус. Элизабет набралась храбрости – и одновременно у нее прорезался голос, сильный и уверенный. Теперь она знала, что не должна думать, насколько нелепы представления Элизабет Уайт о себе. Она должна всего лишь начать и сказать то, что собиралась.

Задолго до того, как все уселись с чашками чая для обсуждения, Элизабет уже знала, что ее затея