Восточные сюжеты - Чингиз Гасан оглы Гусейнов

— Может, зайдешь к нам?

— Непременно приду, только не сейчас, я спешу.

Было морозно, и они спрятались в чужом подъезде.

И Мария тут же, в своем родном переулке, рассказала Игорю, еще не зная, что он работает в райкоме, о Викторе, о Кате, о выступлениях в госпиталях, о трудовом фронте, о механическом заводе. А почему — и сама не знает. Но Игорь ведь не чужой!.. И чтобы сгладить впечатление от своих жалостливых слов, которые ей самой вдруг стали неприятны, попробовала отшутиться:

— Хоть я и ангел, как писали некоторые поэты, но не питаюсь бесплотным духом, да и дочку кормить надо.

Он снял очки, протер стекла, близорукие глаза улыбались.

— Помнишь, значит…

— А стихи были хорошие.

— Правда? — по-детски обрадовался он.

— «Мне ангельский твой лик явился…» — продекламировала Мария. — А что, разве плохо?

— Знаешь, Маша, — переменил он разговор, — а я, кажется, могу помочь тебе. Пойдешь работать на хлебозавод? Там тоже нелегко, но близко от дома и будешь сыта. Приходи завтра ко мне в райком. Знаешь, он где? Там, где райком комсомола.

Так Мария начала работать на хлебном заводе.

Как сказала Клава, ей снова повезло.

— Это же золотое дно! — сказала она, да тут же запнулась, глядя на Марию: дразнить ее она не собиралась, слово это просто у нее вырвалось.

Но больше всего от новой работы Марии выгадали девочки — Катя и Женя.

Первый день на хлебозаводе утвердил ее в мысли, что все будет хорошо. С работой она справлялась, было тепло, даже жарко, и впервые целый день она была сыта. Завтра нужно будет сказать, чтобы девочки пришли.

Она шла домой не спеша, не чувствуя мороза. Дома ее ждали гости — Витя с товарищем. Они сидели в комнате Клавы и разговаривали с ней. Дела под Москвой улучшились, и у ребят было приподнятое настроение. Катя сидела рядом с Витей, подчеркивая своим видом, что это их гость.

Мария незамеченной прошла в свою комнату, быстро переоделась. Она была рада приходу людей, которые ей так помогли.

Гости поднялись ей навстречу.

Клава выкладывала на тарелку американскую тушенку из банки, толстыми ломтями резала хлеб; Витин товарищ из фляжки переливал в графин водку.

Витя рассказывал, что они нашли в блиндаже, из которого их часть выбила немцев, пачку бланков, отпечатанных в фашистской типографии, — это были пропуска на беспрепятственное хождение по Москве в ночное время.

— Расскажи еще о железной коробке, — прервал его товарищ.

— Железной коробке? — изумленно переспросила Мария.

— Да, мы ее обнаружили в том же блиндаже, а в ней медали, выпущенные Гитлером в честь взятия Москвы.

Все расхохотались, а Мария грустно улыбалась: «Проклятая коробка!»

Сварилась картошка. Разлили по рюмкам водку.

Извинившись, Клава ненадолго отлучилась. Она поднялась к Колгановым за патефоном и пластинками.

Клава расщедрилась — в комнате было жарко. Девочек разморило, у них горели щеки и уши; вскоре они заснули тут же, в комнате на тахте, под громкие звуки патефона.

Неожиданно для Марии сестра попросила ее спеть. Клава не любила, когда Мария пела, а тут вдруг попросила сама, и Мария не смогла отказать. Но только затянула «Мой костер в тумане светит!..» — не выдержала и расплакалась.

Пластинка сменяла пластинку. Клава танцевала с Витиным приятелем; потом поднялись Витя и Мария. Кончалась пластинка, подсаживались к столу, потом снова танцевали, уже в коридоре, потому что рядом с печкой, источавшей жар, танцевать было неудобно. Клава погасила в комнате лампу, чтобы не мешала девочкам, но было все видно и от горевшей печки и от света, который падал из коридора.

Когда Мария меняла пластинку, Витя неожиданно обнял ее сзади и поцеловал в шею. Она с силой оттолкнула его, включила свет:

— Хватит! Потанцевали! Пора и честь знать!

— Ты что? — возмутилась Клава, входя в комнату.

— Нет, нам действительно пора, — как бы очнувшись, проговорил Витя и пошел к вешалке.

Мария растормошила Катю и, полусонную, потащила ее к себе. Не успела захлопнуться, дверь за гостями, как Клава взорвалась:

— Ну что ты за человек! Подумаешь, ее поцеловали! Люди с добром к тебе пришли, еду принесли, на фронте были! А все не по тебе, сидишь на золоте, ни себе, ни другим!

— Это золото тебе покоя не дает. Забудь про него! — Мария захлопнула дверь. Она легла к Кате, но долго не могла уснуть. Они тут пили с этими мальчишками, танцевали, а где ее Виктор, что с ним? Почему не дает о себе знать? Сколько еще протянется ее ожидание?..

К обеденному перерыву Катя и Женя подходили к высокому забору хлебозавода, где к этому часу собиралось много детей. В заборе, в нескольких местах были щели в палец-два шириной. Женщины, работавшие на заводе, подзывали каждая своего и сквозь щель просовывали детям нарезанные в цеху ломти. Выносить с завода хлеб не разрешалось, но кормить детей охрана не запрещала. Горячий черный хлеб дымился на морозе. Ломоть обжигал Катину ладонь. Катя ела с наслаждением, стараясь не уронить ни комочка. Особенно она радовалась, когда доставалась горбушка. Женя пыхтела рядом. Запах горячего хлеба распространялся далеко вокруг. От аромата хлеба кружилась голова, и наесться было невозможно.

Долго потом по дороге домой Катя принюхивалась к пальцам, сохранившим хлебный дух.

Девочки иногда возвращались домой мимо Хамовников.

Хамовнический плац был огорожен. Катя смотрела в щелку и видела, как на плацу маршируют красноармейцы. Они то ползли по снегу, то, вскинув