Проклятая игра - Клайв Баркер

— И ты выбрал Уайтхеда, — сказал Марти, почти шепотом, — также, как и ты был выбран, случайно.

— Все — это случай, и также ничего, — произнес спящий человек; затем снова горько засмеялся сам над собой. — Да я выбрал его, играя в карты. И затем я заключил с ним сделку.

— Но он обманул тебя.

Кэрис кивнула, очень медленно, ее руки выписали в воздухе круг.

— Кругом обманул, — сказала она. — Во всем, кругом.

— Что ты будешь делать теперь?

— Найду Пилигрима. Где бы он ни был, найду его! Возьму его с собой. Я клянусь, что не дам ему ускользнуть от меня. Я возьму его и покажу ему.

— Что покажешь?

Ответа не было. Вместо него она вздохнула, немного вытянулась, и подвигала головой слева направо и обратно. С удивлением узнавания Марти понял, что все время смотрел на нее, повторявшую движения Мамуляна; что все время Европеец спал, а теперь, набравшись сил, готовится пробудиться. Он снова спросил его, решив получить ответ на последний, жизненно важный вопрос.

— Покажешь ему что?

— Ад, — сказал Мамулян. — Он надул меня! Он промотал все мое учение, все мое знание, выбросил его на ветер ради жадности, ради власти, ради жизни тела. Аппетит! Все ушло на его утоление. Вся моя драгоценная любовь, все растрачено! — Марти услышал в этом завывании голос пуританина, — голос монаха, может быть? — гнев создания, которое хотело, чтобы мир был чище, чем он есть, и жил в муках, потому что видел только грязь и тело, потеющее от желания сотворить еще тела, еще грязь. Какая может быть надежда на чистоту в таком месте? Только найти душу, которая разделит эти муки, любовь, вместе с которой можно ненавидеть этот мир. Уайтхед был таким человеком. И теперь Мамулян был справедлив к душе своего любовника: желая уйти в смерть с единственным из существ, которому он когда-либо доверял.

— Мы уйдем в ничто… — прошептал он, и этот шепот был обещанием. — Все мы, уйдем в Ничто. Вниз! Вниз!

Он проснулся. Не оставалось времени для остальных вопросов, как ни был любопытен Марти.

— Кэрис.

— Вниз! Вниз!

— Кэрис! Ты слышишь меня? Выходи из него! Быстрее!

Ее голова крутилась на шее.

— Кэрис!

Она заворчала.

— Быстрее!

Снова начались образы в голове Мамуляна, столь же чарующие, как и раньше. Вспышки света, которые, как она знала, на время станут картинками. Чем они будут теперь? Птицами, цветами, деревьями в цвету? Как в стране Чудес?

— Кэрис.

Чей-то голос, который она когда-то знала, звал ее издалека. Но и огни ее звали. Они растворялись друг в друге даже сейчас. Она подождала, в надежде, но в это время они не были памятью, которая проявляется. — Кэрис! Быстрее! — они были реальным миром, который видел Европеец, открыв веки. Ее тело напряглось. Марти коснулся ее рукой, и обнял. Она медленно выдохнула, дыхание вырвалось, как жалобный стон, между зубов, и внезапно она осознала нависшую опасность. Она бросилась мыслью из головы Мамуляна и рванулась назад за мили оттуда, к Килбурну. Какую-то судорожную минуту она ощущала, что ее воля сломлена и что она возвращается туда же, в эту ждущую голову. Ужаснувшись, она распахнула рот и задышала как рыба на берегу, пока ее мозг сражался с притягивающей силой.

Марти рванул ее, пытаясь поставить, но ее ноги подгибались. Он дернул ее кверху, обхвативши руками.

— Не покидай меня, — зашептал он в ее волосы. — Ради Бога, не покидай меня.

Внезапно она распахнула глаза.

— Марти, — промямлила она. — Марти.

Это была она: он знал ее взгляд слишком хорошо, чтобы обмануться трюком Европейца.

— Ты вернулась, — сказал он.

Они не говорили несколько минут, просто сидели обнявшись. Когда они заговорили, то она не ощутила в себе желания снова пересказывать все, что она пережила. Марти сдерживал свое любопытство. Было достаточно знать и то что у них за спиной не дьявол.

Просто древний человек, с обманутой любовью, готовый разрушить этот мир.

63

И теперь, может быть, у них был шанс на жизнь. Мамулян оказался человеком со всеми своими сверхъестественными способностями. Может быть, ему и двести лет, но что такое годы между друзьями?

Самое важное теперь было отыскать Папу и предупредить его о намерениях Мамуляна, затем придумать такую защиту от Европейца, самую лучшую, которая только возможна. Если Уайтхед не поможет, то это его право — отказаться. По крайней мере, Марти попробует — ради старых времен. И в свете убийства Шармейн и Флинна, преступление Уайтхеда против Марти сокращается до простой невоспитанности. Он явно был лучшим из двух зол.

Что касается того, как отыскать Уайтхеда, то единственным ключом у Марти была клубника. Это Пирл сказала ему, что Старик Уайтхед и дня не может провести без клубники. Ни дня за двадцать лет, утверждала она. Была ли возможность, что он продолжает тешить себя, даже скрываясь? Это была слабая ниточка для розыска. Но аппетит, как только что узнал Марти, был его всегдашним загадочным затруднением.

Он попытался убедить Кэрис пойти с ним, но она была выжата до последней капли. Ее путешествие, сказала она, закончено; она не собирается видеть слишком много за один день. Все, что она хочет теперь — это Солнечный Остров, и оттуда она никуда не сдвинется. С неохотой Марти оставил ее с героином и пошел обсуждать клубнику с мистером Галифаксом из Холборна.

Оставшись одна, Кэрис очень быстро нашла забвение. Картины, которые она рассмотрела в голове Мамуляна, ушли в туманное прошлое, откуда они и явились. Будущее, если оно и было, здесь не зналось, здесь, где было одно спокойствие. Она купалась в солнце абсурда, пока снаружи не начался мягкий дождь.

XII

Танцы толстяков

64

Брир не был против изменения погоды. На улице все время было слишком душно, а дождь с его символическим очищением доставлял ему чувство комфорта. Хотя уже много недель он не чувствовал никаких спазмов боли, на жаре у него все зудело. Даже не от какого-то материального желания. Это было более фундаментальное раздражение: ползущее ощущение на или под кожей, которую не покрывают мазью. Моросящий дождь как-то забивал это, за что он был благодарен. То ли за дождь, то ли за то, что он собирался встретиться с женщиной, которую любил. Хотя Кэрис и нападала на него несколько раз (он носил свои раны на теле как трофеи), он простил ей ее посягательства. Она понимала его лучше, чем кто-либо другой. Она была единственная — богиня, несмотря на волосы на теле, — и он знал, что если сможет увидеть ее снова, показаться ей самому, коснуться ее, все будет хорошо.