1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Скоро он с войсками очутился в объятьях вьюги, когда же температура упала, император понял, сколь пагубным образом ошибся в расчетах по времени. Но в тот день суровая реальность проявилась и в другом. Когда во второй половине дня он достиг Михайловки, его ждал курьер из Парижа с крайне неприятным известием о попытке группы никому неведомых офицеров, возглавляемых генералом Мале, осуществить coup d’état[170] и захватить власть. Наполеон едва поверил в новость. Пусть нелепо организованный заговор походил на неуместную шутку, один уже факт его поднимал тревожные вопросы о прочности наполеоновского правления во Франции. «С французами, как с женщинами, – шутя пожаловался он Коленкуру, – никогда нельзя находиться вдали от них слишком долго». Однако откровенная демонстрация хрупкости своей власти поразила императора французов самым неприятным образом{723}.

На следующее утро Наполеон написал Виктору, отдав ему распоряжения соединиться с Сен-Сиром и отбить Полоцк. В письме звучит нотка подлинной тревоги. «Переходите в наступление, от этого зависит спасение армии, – настаивал он. – Каждый день промедления есть катастрофа. Армейской кавалерии больше нет, холод убил всех лошадей. Идите вперед, такова воля императора и обстоятельств»{724}. Сам же он с максимально возможной скоростью поспешил к Смоленску.

Мороз давал себя знать настолько, что и Наполеон снял традиционные серую шинель и небольшую треуголку, которые делали его неизменно узнаваемым издалека, и с того момента носил польского покроя кафтан из зеленого бархата, подбитый мехом, и такую же шапку. Для согрева он также взял в привычку время от времени выходить из кареты и шагать вместе со своими гренадерами и с находившимися рядом Бертье и Коленкуром. Вот как раз в то время, когда в полдень 9 ноября император французов шел по дороге, скользя на снежном насте при температуре – 15 °C и на пронизывающем северном ветру, он и увидел Смоленск. Толстое снежное одеяло укрыло его, делая невидимыми обгоревшие развалины, отчего Наполеону не вспомнилось о том, как выглядел город при его уходе оттуда в августе. Некоторое время он тешил себя мыслью, будто достиг тихой спокойной заводи.

Едва разместившись на постое, он принялся диктовать приказы, в соответствии с которыми вся армейская конница, еще имевшая верховых лошадей, организовывалась в две дивизии – одну легкую кавалерийскую, другую тяжелую (из кирасир и драгун). Обе они состояли из небольших сводных полков-пикетов и были объединены в один кавалерийский корпус-пикет генерала Латур-Мобура, предназначенный для прикрытия зимних квартир Grande Armée. Затем он распорядился о сосредоточении каждой части в особых пунктах, чтобы отставшие или отправленные с особыми заданиями отряды и подразделения могли найти своих. Однако не прошло и нескольких часов, как мрачная реальность дала себя знать и серией болезненных ударов продемонстрировала всю тщетность планов и призрачность надежд.

Ранее Наполеон отдавал наказ создать под Смоленском обширные склады продовольствия и снаряжения. Но те, кто пытался выполнить распоряжения императора французов, нашли процесс заготовок съестного и фуража на окружающей территории весьма неблагодарным занятием, в то время как снабжение, поступавшее из Вильны, приходилось отправлять в Можайск и в Москву. К тому же после штурма города и сражения у Валутиной Горы там оставались около 15 000 больных и раненых солдат, которых тоже надо было чем-то кормить, как и постоянно двигавшиеся на Москву эшелоны пополнений, плюс действовавший в данном ареале 9-й корпус маршала Виктора. Вместе они поглощали изрядное количество фуража и продовольствия{725}.

В начале октября Наполеон отдал спешные приказы переоснастить военные склады. Одним из ответственных за данный вопрос оказался и Стендаль. «Они ждут чудес», – жаловался он коллеге, принимаясь за дело, вдобавок к чему выразил желание быть посланным в Италию{726}. И все-таки в Смоленске удалось создать существенные запасы, безусловно, позволявшие прокормить Grande Armée в течение некоторого периода. Но если брать в расчет всю зиму, то их хватило бы не более чем для дивизии, а уж о реалистичности затеи поставить на зимние квартиры в городе хотя бы один целый корпус вопрос вообще не вставал.

Даже более серьезным ударом по планам Наполеона стали вести, принесенные Амеде де Пасторе, назначенным им интендантом Белоруссии с базой в Витебске. Пасторе создал там военный склад, способный обеспечить на протяжении зимы поддержку одному корпусу, и Наполеон уже сделал выбор в пользу 4-го корпуса принца Евгения. Но после падения Полоцка русские продвинулись по Двине и выбили из Витебска Пасторе с его малозначительным гарнизоном.

Словно и того было мало, не порадовал императора французов под Смоленском и генерал Бараге д'Илье, отправленный с дивизией навстречу Наполеону по предполагаемому маршруту отступления через Медынь к Ельне. Вместо Наполеона французы столкнулись с основными силами Кутузова, в результате чего одна из бригад под началом генерала Ожеро, насчитывавшая 1650 чел., угодила в окружение у села Ляхово и была вынуждена сложить оружие.

Пока колонны его тащились к Смоленску из Вязьмы, Наполеон сам видел, как тают силы. Оценки численности его войск в Смоленске сильнейшим образом разнятся между собой, но в большинстве своем источники сходятся в одном: с момента оставления Москвы тремя неделями ранее он потерял по крайней мере 60 000 чел., а потому под его знаменами оставались не более 40 000{727}. В это число входили и несколько тысяч безлошадных, а потому практически бесполезных кавалеристов. «Лошади, лошади и еще раз лошади, хоть для кирасир, драгун или легкой кавалерии, хоть для артиллерийских орудий и зарядных ящиков, – вот самая громадная из наших сегодняшних нужд», – писал Наполеон Маре в Вильну 11 ноября{728}. В тот же день он услышал о несчастье, постигшем его пасынка.

Он велел принцу Евгению сойти с главной дороги у Дорогобужа и двигаться по более или менее прямой линии на Витебск. После дневного перехода корпус достиг узкой речушки Вопь, шириной на том участке, наверное, не более пятнадцати или двадцати метров, и саперы приступили к строительству моста через нее. Но сотворить нечто путное из подручных материалов возможным не представлялось, а потому мост рухнул. Весь 4-й корпус к тому времени подтянулся и остановился, образовав трехкилометровую змею из ожидавших окончания ремонта переправы солдат. Пока они терпеливо стояли под снегом, трясясь от холода, казаки Платова успели подвезти и отцепить от передков пушки, после чего принялись обстреливать французов и итальянцев. Не имея времени дожидаться наведения моста, принц Евгений решил переходить реку вброд, тем более что глубина нигде не превышала полутора метров. Возглавила колонну Королевская гвардия, и, хотя вода доходила до подбородка самым невысоким солдатам, они перешли на другой берег без особого труда.

Затем двинулся сам принц Евгений, приказав переправить артиллерию с целью развернуть ее на западном берегу и прикрыть войска огнем. Но пусть Вопь и не глубока, она течет между двумя отвесными берегами высотой в три метра, ставшими очень скользкими из-за снега и льда. После того как две пушки перетянули на противоположный берег, один зарядный ящик застрял и перевернулся. Следующее орудие с его снаряжением тоже село в дне реки, а идущее сзади врезалось в него. Когда же артиллеристы попытались обойти пробку, в размякшей грязи начали вязнуть другие пушки и зарядные ящики, и скоро множество их прочно сидели в вязкой топи, тогда как лошади отчаянно дергались, стараясь вырваться из ледяной воды. «И по сей день вижу я тех бравых солдат артиллерийского обоза, вынужденных часами возиться в воде с упряжками, а высвободив одну пушку или зарядный ящик, идти назад и совокупными усилиями с другим расчетом вызволять следующее орудие, чтобы потом повторять все снова и снова», – писал полковник Гриуа, потративший целый день на попытки перетащить через реку все пушки{729}.

Ему удалось переправить дюжину орудий, но когда с наступлением ночи к берегу приблизились казаки, он понял: остальные пушки не спасти и их надо заклепать. Как только стало ясно, что экипажи и повозки придется бросить, разыгралось светопреставление. Люди стаскивали с них сундуки, наскоро вскрывали их и распихивали куда придется все ценное, навьючивая максимум провизии на спины выпряженных лошадей или на себя прежде, чем окунуться в воды реки. Иные старались ухватить за хвост благоприятную возможность поживиться среди брошенного багажа других прежде, чем последовать за ними. Пытаясь перебраться на другой берег, многие люди и лошади, испытав шоковое воздействие ледяной воды при быстром входе в нее, падали и тонули. Многие другие умерли от переохлаждения, когда той ночью толпились вокруг костров бивуака в мокрой одежде. «Невозможно описать положение людей после переправы или физические страдания и мучения, перенесенные ими из-за купания в ледяной купели», – писал один из участников тех событий. Итальянцы окрестили ту ночь «la notte d’orrore»[171]{730}.