Белая тишина - Григорий Ходжер

Валчан помолчал, подумал и сказал, что если я друг Пиапона, то должен стать и его другом. Он угостил меня водкой, накормил сытно, уложил спать. На завтра даже проводил немного, дал адреса знакомых в Хабаровске. Я до сих пор не понимаю, почему он так вдруг изменился, когда услыхал, что ты жив.

— Сам не знаю, — ответил Пиапон, удивленный поведением Валчана, — я его только один раз видел, когда ехали в Сан-Син, заходил с Американом. Больше я не видел Валчана. А ты рассказывай, как дальше жил, что делал.

— Я тоже, друг мой, по-разному жил, — усмехнулся в темноте Глотов. — Если начну подробно рассказывать, этой ночи и дня не хватит. Скажу только — везде бывал, работал, воевал.

Глотов замолчал, прислушался.

— Это болонские подъезжают, — сказал Пиапон, давно уже услышавший скрип уключин.

— Эй, где тут мука? — закричал кто-то с передней лодки.

— Чего кричишь? Тише надо, — ответил Пиапон. — Всем передавайте, чтобы не шумели.

— Э-э, это голос Пиапона, — заговорили в лодках.

Пиапон с Глотовым подошли к лодкам.

— Кто в первых лодках? — спросил Пиапон.

Охотники назвались.

— Хорошо. Старшим у болонских будет Самар Лэтэ, — продолжал Пиапон. — Надо сегодня же ночью спрятать всю муку, чтобы место, где спрячете муку, знали только вы и партизаны. Поняли? Где лучше спрятать?

— Под крышей где-то надо, — ответил голос Лэтэ.

— Нет, надо подальше от стойбища. Сложить все мешки в кучу и прикрыть чем-нибудь. Я думаю, надо прятать в Натки.

— В Натки можно спрятать весь Малмыж, — ответил кто-то.

— Посоветуйтесь между собой и вывозите в Натки. С вами поедет один партизан, он и запомнит то место.

— Пиапон, а ты что, партизаном заделался? — спросил Лэтэ.

— Здесь командиром Кунгас, вы должны его помнить.

— А как же, кто не помнит Кунгаса. Помним. Помним, — ответили болонские.

— Он меня попросил помочь, Лэтэ, всех предупреди, чтобы зря не раскрывали рта, если придут белые искать муку, чтобы все молчали. Если белые узнают, что вы помогали партизанам прятать муку, вам несдобровать.

— Э-э, какое, оказывается, дело, — проговорил кто-то. — Если бы я знал…

— Если кто боится, еще не поздно, может вернуться в теплую постель, под бок жены.

— Чего много говорить! — сказал Лэтэ. — Все знали, на что идем. Люди просили помочь, вот мы и приехали.

Болонцы начали нагружать лодки и оморочки мукой. Только они закончили погрузку на последнюю лодку, стали подъезжать чолчинские охотники. После чолчинских подъехали хулусэнские.

Коротка летняя ночь. Когда хулусэнские нагрузили лодки, стало настолько светло, что Пиапон мог всех охотников узнать в лицо. Отъехали последние хулусэнские, возвратились няргинские на легких оморочках. В это время с малмыжского утеса прибежал один из партизан наблюдателей.

— Снизу подходит какой-то пароход, — сообщил он. — Где командир? Что делать?

— Всем постам изготовиться к бою, — приказал Глотов. — Если будет приставать к Малмыжу, обождать и по команде открывать огонь. Но я думаю, он не пристанет здесь, капитан наверняка услышал, что мы тут находимся. Могут прибыть только каратели. Вот их и будем бить.

Няргинские лодки возвращались одна за другой, охотники быстро нагружали лодки и выезжали обратно. Приплыли обратно и партизаны.

— Такое место выбрали, никакой черт не найдет, — сообщил старший из них. — Кустарник высокий на релке, но проплывешь рядом и не заметишь мешков. Хорошее место ты указал, спасибо, — сказал он Пиапону и тут же усмехаясь добавил: — Белякам на пароходе ни за что не пробраться. Хорошее место.

— А Митропан где? — спросил Пиапон.

— Митрофан только к полдню доберется туда, тяжелый у него кунгас, — ответил партизан.

— Павел, а как отобрали баржу? — спросил Пиапон.

— Нам сообщили, что в Малмыж привезут муку. А нам на зиму нужны припасы, вот мы и решили отвоевать эту баржу с мукой. Пулеметы поставили на удобных местах, партизаны спрятались в пещере, здесь на утесе. Подошел пароход, баржу причалил к берегу, белогвардейцы и несколько японцев столпились на палубе буксира. Тут мы открыли огонь. Белогвардейцы попадали, спрятались, открыли ответный огонь. А наш пулемет сверху их крошит да крошит. Капитан дал задний ход, а баржа уткнулась в песок и ни туда, ни сюда. Тогда капитан сам побежал на корму и топором перерубил трос. Так баржа с мукой досталась нам.

— Ты думаешь, белые вернутся за мукой?

— Обязательно. Ты скажи всем своим, чтобы муку, которую получат, подальше спрятали. Пусть все отвечают, если будут спрашивать: «Ничего не знаю, ничего не видел».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Богдано гостил в Нярги еще два дня и только на третий день выехал домой в Хулусэн. Его отвезли молодые охотники, среди них был и Богдан.

В этот же день после полудня к Нярги подошла канонерская лодка с расчехленными орудиями. На палубе толпились каратели. С лодки сбросили якорь, и сарая громадина неподвижно застыла напротив большого дома. Орудия лодки зашевелились, и к ужасу охотников повернулись жерлами на их дома.

Из лодки отделилась шлюпка, пристала к берегу, из нее вышел белогвардеец и, волоча шашку, направился к большому дому. Охотники наблюдали за ним через дверные щели, они боялись подойти к окну.

Пиапон тоже наблюдал за белогвардейцем, и ему вдруг показалось, что он знаком с этим человеком, встречался где-то, но где и когда, Пиапон не мог припомнить. Но он был совершенно уверен, что видел этого человека. Сгорбленная спина, походка какая-то приплясывающая, усы. Да, Пиапон где-то встречался с ним.

Белогвардеец вошел в большой дом и немного погодя вышел, огляделся и направился в дом Пиапона. Когда он подходил к крыльцу, Пиапон вышел ему навстречу. Белогвардеец окинул его взглядом, улыбнулся и сказал:

— Здравствуй, добрый охотник! Я очень рад, что встретил тебя. Ты помнишь меня?

— Нет, не помню, — признался Пиапон.

— Ну, как же так? Правда, времени прошло много. Помнишь? Ты мне соболя подарил?

Пиапон вспомнил. Да, он подарил тогда ему соболя. Он тогда был полицейским. Приезжал с малмыжским бачика. В Нярги он был как раз в то время, когда отец выехал разыскивать сбежавших Поту и Идари.

— Вспомнил? Мы тогда беседовали тут, на песке. С нами был еще один маленький, другой худой и высокий.

«Да, так и было. С ним вместе были Холгитон и Ганга».

— Поп еще кричал на высокого, худого.

«Это тоже верно. Поп кричал на Холгитона, а Холгитон по-нанайски ругал его».

— Живы они?

— Один умер, другой живой, — ответил Пиапон.

— Мы все под богом живем, — сказал белогвардеец и сделал скорбное лицо. — Надо бы с тем, живым, встретиться, поговорить, вспомнить.

Пиапон повел его в дом Холгитона.

— Этот пароход зачем тут? — спросил он по дороге.

— Без дела он не ходит, — ответил белогвардеец.

Холгитон после касана захворал, жаловался на боль в желудке, но тоже не отстал от других охотников, вместе с ними прятал партизанскую муку. Холгитон сразу узнал в белогвардейце бывшего полицейского, поднялся с постели, поздоровался за руку.

— Болеешь? Нехорошо болеть, нехорошо, — говорил белогвардеец. — Время летнее, рыбу надо ловить, рыбий жир готовить. А почему вы все в стойбище находитесь, не выезжаете на дальние озера? Наверно, какая работа тут нашлась, да?

— Нету работа, болеем, — ответил Холгитон.

— А может, какие русские что заставили делать?

— Нету, заставляй нету, наша маленько праздник делал.

— Праздник? Касан, наверно?

— Да, да, касан. Твоя знает касан?

— А как же не знать? Я ведь почти всю жизнь на Амуре, всегда среди ваших бываю, все обычаи знаю. О, на касане всегда весело! Я бывал на касане, в стойбище Бельго был однажды, в Бичи был. Угощали меня шибко. У вас тоже, наверно, угощали?

— Угощали, угощали, касан — праздник, кушать много нада.

— Много, наверно, пампушек было? Тех пампушек, которых на пару изготовляют. Люблю я эти пампушки.

Пиапон, как только увидел канонерскую лодку, понял, зачем она явилась, и не ждал ничего хорошего. Знал он, зачем явился этот белогвардеец. Давно Пиапон приготовился к встрече с белогвардейцами, еще там, на барже, на берегу Малмыжа, он решил прикинуться не понимающим русский язык. Но этот бывший полицейский нарушил все его планы, он знал, что Пиапон говорит по-русски, и перед ним нельзя было прикидываться не знающим русский язык. Теперь Пиапону придется только отрицать свою причастность к партизанской муке.

— Пампушек не было, — сказал он. — Мука дорого стоит, за нее много пушнины требуют. Пушнины теперь нет, соболя нет.

— Да, соболя не стало в тайге. А муку кто продает?

— В Малмыже, в лавке Саньки Салова.

— Салов теперь богач, большой человек.