Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

– Да зачем кому-то из-за моих вещей драться? – никак не могла взять в толк Александра. – Они мне и самой пригодятся.

– Ну вот еще! – фыркнула Булька. – Скоро хвостанешься.

И пояснила все в подробностях, чаще, чем обычно, уснащая свою речь «музыкой», так что Александра половины не поняла. Впрочем, и того, что уловила, хватило, чтобы ужаснуться.

Она не помнила, как избыла день. Беспрестанно всматривалась в лица входящих, пытаясь понять: знает ли кто-нибудь о намерениях Кочегара? Если да, значит, это правда. Если нет, выходит, подлая Булька наврала – только бы заставить ее хорошенько потрястись. Но как выяснить точно? Не станешь же каждого спрашивать! Фролов и доктор Никольский явно ни о чем не подозревали, по-человечески сокрушались о смерти обжоры-пацана, которому не пошел впрок ворованный кисель. С ними вместе сокрушалась Зинка-с-Ленинграда. Но и Зинаида Викторовна, такое впечатление, ни о чем опасном для Александры не слышала.

В конце концов она почти убедила себя, что мерзкая Булька этак утонченно развлекалась.

После работы, как всегда, пришел на свои припарки Мурзик. И при виде его Александра так и обмерла. Он был мрачнее тучи! Не сверкал злорадно, мстительно синими глазами, не оглядывал Александру с таким выражением, словно снимал с нее мерку для гроба. Сидел угрюмый и злой. Так и подмывало спросить: «Чего это вы, товарищ Верин, нынче на себя словно бы и не похожи?» – но у Александры язык не поворачивался. В конце концов пришла на помощь логика: Мурзик ее ненавидит, значит, он только радовался бы, если бы Кочегар что-то против нее замыслил. Ну а если он мрачен и угрюм, значит, наоборот, страшиться нечего. Но перед его уходом она все же не выдержала – спросила робко:

– Болит?

– Болит, – буркнул Мурзик, потирая почему-то грудь, а не ногу, и вышел вон.

А наутро…

Наутро лагерь облетела весть, которая заставила Александру остолбенеть. Ее жизнь была проиграна, и Кочегар, если бы, конечно, не проиграл свое право кому-нибудь другому, должен был убить ее. Но сделать этого он не успел: его самого кто-то убил в бараке нынче ночью. Ударом ножа в горло.

Чуть не целый день то Никольский, то Фролов, то Зинка-с-Ленинграда, побегав по лагерю, возвращались в санчасть и приносили новые подробности. Оказывается, Кочегар был убит не накидышем с выскакивающим лезвием, не зимой-финкой, а маленьким ножом, который называется на воровском языке жульман. Немедленно в бараках был проведен самый тщательный шмон (сначала в пятом мужском, где совершилось убийство, потом, для профилактики, в других, как мужских, так и женских). Обшмонали всех поголовно зэков, но нигде и ни у кого никакого оружия не нашли. Это, конечно, ничего не значило, потому что воровская братва обладала уникальными способностями мастерить тайники и «заховывать» то, что не должно быть найдено. Правда, среди «людей» были кукушки-доносчики, однако на сей раз толку от них было мало: то ли они в самом деле не знали, где находятся тайники, и им просто не о чем было «куковать», то ли, что вернее всего, боялись, не настиг бы и их меткий бросок в горло. Ну да, удалось установить, что жульман не просто так вонзили под кадык Кочегару, а метнули с расстояния. Конечно, метать ножи непременно умеют почти все уркаганы, однако чтобы так метко угодить в горло в темноте! Человек, хотевший убить Кочегара, явно не спал, выжидая, пока тот пойдет к параше. Приподнялся, прицелился – и… Это каким же зрением, какой ловкостью и меткостью надо обладать! Большим мастером своего дела оказался убийца Кочегара! И за что только зло на него затаил?

Быстро перебрали дела всех заключенных. Никто из них не славился как мастак «брать на красный галстук», то есть убивать ударом ножа в шею.

– Никто? – глухо спросила Александра.

– Никто, – уверила Зинка-с-Ленинграда, которая принесла последнюю новость. – А что ты так побледнела?

– Побледнеешь тут, – пробормотала Александра.

– И то, – согласилась Зинаида Викторовна. – Иди приляг. Я тут побуду.

Работы в санчасти было по горло, Александра никогда не позволяла себе отдохнуть, но сейчас покорно ушла в свой закуток, прилегла на топчанчик, поджала ноги и прикрылась шубкой, некогда присланной из дому, теперь уже вытертой до дыр, но еще хранящей тепло.

Легла. Закрыла глаза…

И словно не стало вокруг зимы и стужи. Запахло маем, пылью, прибитой дождем, свежей зеленью и близкой летней духотой. Повеяло камышинским ветром. Увидела себя Александра девчонкой в клетчатой юбочке, кружевной блузочке и шляпке с вуалеткой, увидела себя семнадцатилетней Сашенькой, которая пришла на улицу Канатную к колдуну – привораживать Игоря Вознесенского. Ее привела Милка-Любка, заранее предупредив, что колдун берет дорого – аж пять рублей!

Сашенька тряслась от страха, пока ждала колдуна, а когда он вышел из другой комнаты, еще пуще затряслась. Кривой на один глаз, косматый, в каких-то несусветных шкурах, ватных драных штанах и ветхом треухе, колдун ходил вокруг нее и бил в огромный бубен с нарисованными на нем странными знаками. И вдруг раздались выстрелы! И колдун, и Сашенька кинулись к окну и увидели высокого синеглазого парня в плисовом пиджаке и красной рубахе. По нему стреляли городовые в белых коломянковых мундирах, а он странно взмахивал то одной рукой, то другой. И после каждого взмаха кто-то падал, а из горла упавшего шла кровь, обволакивая вонзившийся туда маленький нож.

В тот день Сашенька впервые увидела Мурзика.

Он был учеником знаменитого в прошлом циркача и карточного шулера Поля Морта (того самого, который также, изображая колдуна, девкам привораживал женихов) и самого учителя превзошел и шулерским мастерством, и умением кидать ножи из рукава, прикрепляя их на особых резинках. Рукоятки всех своих ножей он кичливо метил выжженной буквой М.

И сейчас Александре казалось, будто она видит рукоять жульмана, торчащего из горла Кочегара. Может быть, там и нету буквы М. Но Александра знала точно: этот жульман бросил Мурзик. Он, именно он убил Кочегара.

Убил, чтобы спасти ее, Александру Аксакову. Спасти сестру Шурки Русанова, предавшего его на муки…

Александра уткнулась в подушку, почти не дыша от страха. Да, почему-то не умиление, не облегчение, не благодарность чувствовала она сейчас, когда все вроде было позади, а только страх.

Ну и не ошиблась. Ничего позади на самом деле не было, и ей еще оставалось чего бояться.

Что должна делать женщина после того, как впервые оказалась в постели с возлюбленным?

Может быть, уснуть и видеть блаженные сны? Может быть, танцевать? Или бродить по цветущим лугам и думать, что вознеслась в райские сады?