Двадцатые годы - Лев Овалов

20

Ни звезд, ни всполохов, ни даже теней за окном, сплошная темнота. И сам Слава точно в безвоздушном пространстве. Ощущение безнадежности осветило его. Ни проблеска надежды на что-нибудь хорошее.

Он выполз из-под одеяла, ощупью нашел выключатель, вспыхнула под потолком тусклая лампочка, и Слава увидел за столом Быстрова.

Быстрова не могло быть, и его не было, и тем не менее он сидел за столом и смотрел на Славу.

Такое ужасное у него сегодня лицо, глаза ввалились, скулы выпячиваются, как у монгола, цвет лица мертвенно-бледный, а глаза светятся еще более тускло, чем лампочка. Неотступно смотрит на Славу, горькая усмешка свела его губы, и готов он произнести...

Слава знает, что он может произнести, и хорошо, что Быстрова на самом деле нет в комнате.

Такого ужасного вечера у него еще не было в жизни.

Заседание уездного комитета партии началось в шесть часов. На улице уже стемнело. В комнате зажжено электричество. Две лампочки под потолком и одна на столе Шабунина. Все обыденно и просто.

Сперва слушается сообщение упродкома о доставке зерна с глубинных пунктов к станциям железной дороги. Затем обсуждается вопрос о повышении личной ответственности коммунистов за состояние антирелигиозной пропаганды. Затем утверждается назначение неизвестного Славе Самотейкина старшим зоотехником Моховского конесовхоза. А затем...

Затем из соседней комнаты, где сидят секретарь и машинистка, вызывают Быстрова Степана Кузьмича.

- Товарищ Быстров... заходите...

Персональное дело - вопрос о нарушении Быстровым партийной дисциплины.

Докладывает заведующий агитпропом Кузнецов. Спокойный и неуговариваемый человек. Еще никогда и никому не удавалось уговорить Кузнецова изменить свое мнение, если тот выскажет его по какому-либо вопросу.

Впервые Быстров присутствует на заседании укомпарта не как равноправный участник заседания, а как ответчик, как ответчик перед бывшими своими товарищами.

Зло поблескивают его стальные глаза, но он ни на кого не смотрит. Губы жестко сжаты, под скулами перекатываются желваки. Он в бекеше и в шапке. Не захотел раздеться. Шапку сдергивает и сминает в руках. Демонстративно стоит среди кабинета.

- Садитесь, - говорит Шабунин.

- Ничего-с, постоим.

- Да нет уж, присядьте, - настаивает Шабунин. Быстров садится.

- Товарищ Быстров игнорирует решения Десятого съезда, - докладывает Кузнецов. - Ничего не поняв, не разобравшись в стратегии партии, он выступает поборником осужденных партией методов и не только на словах, но и на деле продолжает подрывать политику партии по отношению к крестьянству.

Быстров каменно молчит.

Шабунин предоставляет слово Семину.

- Товарищ Семин, вы что добавите?

Вот тебе и Семин!

В бытность свою в Успенском, находясь у Быстрова в подчинении, он пикнуть не смел.

Семин само равнодушие, розовощекая и чуть насмешливая беспристрастность.

Он раскрывает тоненькую, оливкового цвета глянцевую папочку и, поминутно заглядывая в нее, перечисляет:

- Восемнадцатого июня в помещении Успенского волземотдела в присутствии Данилочкина, Еремеева и Бывшева говорил, что закон о продналоге - закон нереалистичный, при наличии такого закона с мужиком никогда не справиться. Двадцать шестого августа по дороге из Успенского в Критово в присутствии Зернова и Бывшева сказал, что некоторые члены правительства пошли на поводу у буржуазных спецов...

У него достаточно записей о том, когда и где Быстров осуждал политику партии.

- Хватит, - останавливает Шабунин Семина. - Ну а практика...

- Практика тоже имеется, - говорит Семин, перелистав сразу несколько листков в своей папке. - Двадцатого октября произвел в деревне Козловке обыск у нескольких домохозяев и отобрал все обнаруженное зерно. Двадцать девятого октября угрожал жителю деревни Рагозино Жильцову Василию расстрелом, пока тот не сдал в счет продналога четырех овец. Второго ноября в селе Корсунском у гражданина Елфимова Никиты обнаружил самогонный аппарат, самогон конфисковал, оштрафовал Елфимова на десять пудов ржи и приказал разобрать у него сарай и сдать разобранный тес на отопление местной школы...

Список проступков Быстрова неисчерпаем.

- У вас еще много? - спрашивает Шабунин.

- Много, - твердо говорит Семин. - У меня много и таких донесений, и других...

- Хватит, - говорит Шабунин. - Кто желает высказаться?

- Послушаем Быстрова, - предлагает Кузнецов. - Что он скажет.

- Товарищ Быстров, ждем...

Степан Кузьмич отстегивает крючок у ворота бекеши, молчит и хмыкает, насмешливо на всех поглядывая.

- Что ж, для себя я, что ль, реквизировал?

- А самогон куда дели? - интересуется дотошный Кузнецов.

- А это вы Семина спросите. - Быстров пренебрежительно указывает на него большим пальцем. - Он все знает.

Шабунин вопросительно поворачивается к Семину.

Но тот не собирается говорить ни больше, ни меньше того, что было на самом деле.

- Самогон уничтожен, вылит на землю в присутствии понятых.

Быстров насмешливо смотрит на Шабунина.

- Выпил бы я его за твое здоровье, Афанасий Петрович, ежели бы не было у тебя столько соглядатаев.

- К порядку, товарищ Быстров, - останавливает его Шабунин. - Вы, я вижу, ни в чем не раскаиваетесь?

- А в чем раскаиваться? - Быстров отстегивает еще один крючок. - Взял я себе хоть фунт?

- Если бы взяли хоть фунт, мы бы арестовали вас и судили за бандитизм.

- Все, что я делал, я делал на пользу Советской власти.

- А мы считаем - во вред, - и негромко, и невесело говорит Шабунин. Вы добавочно собрали несколько сот пудов и на несколько лет поссорили Советскую власть с этими мужиками, а может быть, и сорвали в этих деревнях весенний сев.

- А вы хотите обращаться с мужиками с "чего изволите"?

- Ну, не с "чего изволите", но мы хотим жить с крестьянством в согласии.

- Никогда этого не будет.

- А что же вы предлагаете?

- Всех кулаков сослать, середняков прижать, бедняков и батраков объединить в артели...

- Не рано ли? Будут и артели, но страна еще не готова. В чем-то вы смыкаетесь с Троцким. Это он хочет вести народ к коммунизму из-под палки.

- Это я-то смыкаюсь с Троцким?

- А вы подумайте.

- А мне нечего думать, я все додумал.

- Так выскажитесь до конца, скажите, что вы додумали.

Быстров распахивает бекешу, ему жарко.

- Я не согласен с новой экономической политикой, - скороговоркой, глотая слова, быстро произносит Быстров. - Ленин плохо знает крестьянство, а вы поддерживаете его.

Шабунин невесело разводит руками.

- Ну, если вы не согласны с Лениным, нам остается только...

Шабунин хмурится, ему нелегко произнести то, что он хочет сказать.

- ...исключить из партии, - договаривает Кузнецов.

- Да, исключить из партии, - подтверждает Шабунин, отворачивается от Быстрова и смотрит на Ознобишина. - Прошу голосовать.

И только тут Слава отмечает в своем сознании, что Шабунин во все время разговора с Быстровым неотступно наблюдал за ним.

"И должен был наблюдать", - думает Слава.

Ох, как ему сегодня не по себе! С какой радостью уклонился бы он от присутствия на сегодняшнем заседании, но у него не хватает мужества отказаться от осуждения Быстрова. Он не понимает, что именно мужество обязывает его участвовать в осуждении Быстрова.

Нет у Славы Ознобишина более близкого человека, чем Степан Кузьмич Быстров. С первых дней сознательной жизни Слава был единомышленником Быстрова. Быстров был его наставником в жизни, Быстров привел его в партию. Слава стал коммунистом, и это дало ему возможность близко увидеть Ленина, и даже не столько увидеть, как понять его во всем сложном многообразии и хоть как-то к нему приблизиться...

Эх, Степан Кузьмич, Степан Кузьмич, дорог ты мне, но Ленин еще дороже, ты спутник в жизни, а Ленин сама моя жизнь...

Шабунин смотрит на Ознобишина, но и Быстров смотрит на Славу: предаст или не предаст?

- Прошу голосовать, - повторяет Шабунин.

Рука у Славы налилась свинцом, он не может отодрать ее от спинки стула, за которую держится.

Он не находит в себе мужества...

Не хочется, до боли в сердце не хочется голосовать против Быстрова, но тем более он не может голосовать против Ленина.

Прощай, Степан Кузьмич!

Слава понимает: подними он сейчас руку, он навеки простится с Быстровым, движением руки он навсегда сейчас определит свою судьбу.

- Прошу голосовать.

Все подняли руки. Поднял и Слава...

Быстров встал. Славе казалось, что смотрит он только на него одного, боль, отчаяние, изумление светились в глазах Быстрова.

Слава тоже посмотрел на Быстрова.

Лицо Степана Кузьмича дернулось, жилка заиграла у него под глазом.

Слава все в себе стиснул, он не смел, не имел права распускаться здесь, перед всеми, закусил губу, опередил Быстрова, сдерживая себя, вышел из комнаты, побежал в уборную, накинул крючок на петлю и только тогда дал волю безутешному детскому плачу.