Двадцатые годы - Лев Овалов

Домой он пришел измученный и потрясенный, отказался от ужина, ответил что-то невпопад Коле Иванову.

- Я пойду спать, - сказал он. - Что-то мне нездоровится.

Разделся, лег и сразу заснул, как всегда бывает с детьми после перенесенного горя.

И вот теперь видит перед собой Быстрова.

Степан Кузьмич сидит за столом и укоризненно смотрит на Славу.

"Предал?" - спрашивает его взгляд.

"Нет", - хочет сказать Слава и не может.

Так они и говорят друг с другом всю ночь: Быстров спрашивает и упрекает, а Слава молчит и этим молчанием ниспровергает Быстрова и утверждает себя.

Они сидят друг против друга, Слава на постели, Степан Кузьмич за столом, он то исчезает, то появляется вновь, и длится это до того самого момента, когда в окне возникает блеклое пятно рассвета.

Слава встает, никакого Быстрова в комнате, разумеется, нет, одевается, идет на кухню, находит на столе ломоть хлеба, садится на табуретку и жует, жует кислый ржаной хлеб, заедая этим хлебом свои горькие слезы.

21

С утра сочиняли инструкции - Ознобишин и Железнов об участии комсомольцев в весеннем севе, Ушаков о работе в школе; советовались, спорили, а потом то ли надоело писать, то ли просто устали, но Железнов сложил листки и воскликнул:

- А не пора ли нам пообедать?

Пошли домой, в общежитие.

Эмма Артуровна сидела у себя запершись, это значило, что обед она не готовила, до нового пайка ребятам предстояло перейти на самообслуживание.

Хлеб у Славы в комнате на подоконнике, Железнов принес из своей светелки котелок с вареной картошкой, обедали у Ознобишина, макали картошку в соль и ели с хлебом, запивая холодным несладким фруктовым чаем.

Оторвал их от обеда дробный стук в дверь, точно кто-то стучал по двери палочкой.

Так оно и было. Дверь распахнулась, на пороге стоял парень в полушубке, он-то и постукивал кнутовищем, точно дробь выбивал на барабане.

- Зайти можно?

- Заходи, заходи, - пригласил Железнов. - Чего тебе?

Статный парень, сажень в плечах, круглая румяная физиономия, черные, резко очерченные брови, у самого носа родинка на левой щеке, насмешливая ухмылочка...

Слава узнал его.

- Ты из Дроскова?

- Из него самого.

Раза два видел Слава этого парня в укомоле.

- Ты ведь член волкомола, твоя фамилия...

- Кузьмин я.

- Заходи, заходи, - повторил Слава. - Есть хочешь?

- Тороплюсь, - сказал Кузьмин. - Я с лошадьми.

- Тогда говори, если торопишься, - сказал Слава. - Слушаем.

- Я за вами, - сказал Кузьмин, похлопывая кнутовищем по валенку, и повел подбородком в сторону окна. - Вона, лошади!

Слава, Железнов, Ушаков - все трое посмотрели в окно, в верхнюю не замерзшую часть стекла.

- Ух ты! - воскликнул Ушаков. - И выезд же у тебя.

Прямо перед окном стояли легкие санки с берестяным задком и две крепенькие и заметно норовистые лошадки.

- За мной? - встревожился Слава. - А что у вас там случилось?

- Да так бы и ничего, мобыть, - весело отвечал Кузьмин. - Дашка Чевырева послала, просила съездить, он, говорит, знает, я ему обещала, а он мне...

Даша Чевырева, одна из немногих комсомольских активисток, секретарь Дросковского волкомола, единственная в уезде девушка, возглавляющая волостную организацию...

Что он мог ей обещать? Слава не помнил. Да и неотложных дел в Дроскове тоже как будто нет...

- Что я ей обещал?

Кузьмин хмыкнул, родинка у него подпрыгнула, подмигнул.

- А на свадьбу обещали приехать?

Слава сразу вспомнил. Вот тебе и штука! Когда в укомоле решили рекомендовать Чевыреву в секретари волкомола, уговаривал ее Ознобишин.

- Ты по всем статьям подходишь. Кончила вторую ступень (средние школы в те годы назывались школами второй ступени), грамотная, учителя тебя уважают, умеешь говорить с людьми, предлагали же тебе стать секретарем волисполкома, из пролетарской семьи (семья Чевыревой была одной из самых бедных в Дроскове), отец у тебя герой, погиб на посту, как настоящий коммунист (отца Даши Чевыревой убили кулаки за реквизицию у них хлеба), а потом ты девушка, нет у нас еще девушек на ответственной работе...

- Вот то-то что девушка, - возражала Даша. - Влюблюсь, выйду замуж, и вся моя работа насмарку.

- Почему насмарку? Не за старика же пойдешь! Как работала, так и будешь работать, все тебя поддержат...

- Баба не девка, - рассуждала Даша. - Девка кричит - ветер свистит, а бабу должны по всем статьям уважать.

- А тебя и будут уважать, - уверял Слава. - Да что там, мы тебя всем укомолом замуж выдавать будем, я первый приеду к тебе на свадьбу, без меня и не думай выходить...

Даша засмеялась:

- Обещаете?

- Обещаю...

Разговор шел как бы в шутку, а теперь вот напоминают и даже лошадей прислали.

- Серьезно, Чевырева замуж?

- Чего уж серьезнее... - Кузьмин обиделся. - За зря лошадей не пошлют.

- А за кого ж она?

- Да там у нас за одного, - безразлично сказал Кузьмин. - За Степку за Моторина. Парень ничего...

Ушаков и Железнов поняли, что Даша Чевырева идет замуж, но почему она прислала лошадей за Ознобишиным - им невдомек.

- Понимаете, ребята, обещал я, когда уговаривал ее идти на комсомольскую работу, - ответил Слава на взгляд товарищей, - что приеду к ней на свадьбу, ежели она вздумает...

- А свадьба-то когда? - спросил Ушаков.

- Завтра.

- По-моему, ехать необязательно, - сказал Железнов. - Секретарь укомола по свадьбам ездит... Делать тебе нечего!

- Да я и сам думаю, что необязательно, - согласился Слава. - Да и в качестве кого я там буду?

- Дружкой будете, - засмеялся Кузьмин. - Венец над невестой держать.

Ушаков не понял:

- Какой венец?

- Как какой? Поведут молодых вокруг аналоя...

- Какого аналоя? - чуть ли не в три голоса вскричал президиум укомола, а Железнов еще добавил: - Это еще что за чертовщина?

Кузьмин не понимал своих собеседников, а те не понимали его.

Наконец слово за слово разобрались: Даша Чевырева собирается венчаться в церкви.

Одна из лучших комсомолок вступает в церковный брак, рубит под корень авторитет всей организации!

Тут уж Железнов и Ушаков сами потребовали, чтобы Ознобишин ехал в Дросково - призвать Чевыреву к порядку, объяснить ей все последствия...

Теперь поездка на свадьбу уже не развлечение, а необходимость!

Все трое взволнованы, церковь собирается нанести жестокий удар комсомолу.

- Значит, ребята, я поехал, - говорит Слава. - Тут уж...

- Пусти в ход всю силу своего убеждения, - напутствует Железнов. Что-нибудь да значит комсомольская дисциплина, черт возьми!

- Сорви это мероприятие, - добавляет Ушаков. - Это же пережиток праздновать свадьбы...

- Давно бы так, - соглашается Кузьмин, довольный тем, что Ознобишин все-таки едет. - Пережиток не убыток, погуляем, напляшемся...

Все, что говорилось тремя политическими деятелями, прошло как будто мимо него.

- Оденься потеплее, - советует Железнов. - Морозец еще играет.

- У меня с собой тулуп, - успокаивает Кузьмин. - Закутаем вашего начальника, никакой мороз не доберется.

Слава натягивает на себя все свои одежки, он уже испытан поездками по уезду, садишься в сани - погодка как будто мягкая, а потом так продерет...

- Эмма Артуровна, я уезжаю! - Слава стучит к ней в дверь. - Если кто приедет из уезда, пускай у меня ночуют, не гоните ребят.

Эмма Артуровна приоткрывает дверь.

- А вы можете за них поручиться?

- Могу.

- А сами далеко?

- В Дросково.

- Постарайтесь достать меда, - уныло просит она. - Надоел чай без сахара...

Она знает: просьба пустая, но повторяет ее на всякий случай.

Слава и Кузьмин садятся в санки...

Кузьмин осторожно выезжает за околицу.

И нет Малоархангельска, последние домишки нырнули в сугроб, одно снежное поле вокруг, без конца, без края, без единой впереди вешки.

Кузьмин привстает, натягивает вожжи и по-ямщицки кричит:

- Э-эх, залетные!..

Дорога сплошь занесена снегом, сугробы справа, сугробы слева, не дорога, а тропка.

А лошадки, ко всему привычные, деревенские, знай себе чешут и чешут.

- Э-эх, залетные!..

Полуденное солнце искрится в белесом голубоватом небе, сверкает снег, кругом зима - чистая, искристая, безбрежная...

До чего ж хорошо зимой в поле!

Едешь и сам не знаешь куда. Только бы ехать и ехать, мчаться без конца и края, покуда еще тепло в душе, покуда еще не замерзло сердце, покуда еще не захотелось к огоньку, в дом, к вареву.

- Парень-то хороший? - спрашивает Слава.

- Ничего, - повторяет Кузьмин. - Тихий только. А работать будет, у таких хлеб растет.

Когда же это Даша успела с ним сладиться? Приезжала, шутила, советовалась и об общественных делах, и о личных, но никогда ни намеком...

Что ее погнало замуж?

Белобрысая такая девчонка, настойчивая, упрямая, даже злая. Злая ко всем, кто мешает работать, кто зря небо коптит...

Влюбилась? Но почему в церковь? Не может быть, чтоб верила в бога. Да не верит она ни в какого бога! А почему тогда? Парень верит?