Кржижановский - Владимир Петрович Карцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он получал много писем, чаще от совершенно незнакомых людей. Однажды почта принесла солдатское письмо без марки. Писал военнослужащий П. И. Сериков: «Убедительно прошу Вас, если будет время, напишите мне в виде воспоминаний о Владимире Ильиче (если можно, желательно подробнее)».
Мельчайшие подробности жизни Ильича, их знакомства и дружбы интересовали множество людей, более того, были необходимы им.
(…Густеет сумрак… Бег неумолимый свершает время. Какими бурями гонимый я рвусь по-прежнему вперед?.. Редеет круг родных, любимых. Тех, кто живут неистребимо в заветных мыслей глубине… Я многих вижу лишь во сне…)
Написать автобиографию. Да, нужно, пока не поздно. Пока не поздно! Рассказать о Старике. О партии. О революции. О социализме — как нелегко было его строить. О друзьях. О жене — соратнице по борьбе. (Листьями осени золотой прикрыта могила, потускневшая надпись в стихах видна, часть автобиографии, не собрать воедино всех слов, не изменить ничего в каменных строках.) О первом пятилетием плане — он составлял его, первый план в мире, лицо социализма. Об электрификации России. Рассказать о жизни своей — событий хватило бы на десятки жизней — и тайн, и выстрелов, и славы, и опалы…
Его революция — в кропотливой пропаганде, в арестах, в негромкой потасовке слов, в тонкостях определений и формулировок, в вязи формул, в белокожем свечении ватмана. Его письменный стол — в баррикаде революции, а в толстых томах составленных им документов не меньше фантазии, чем в самых пылких его же революционных стихах.
(…Как мчится жизнь! Уходят год за годом. Слабеют силы. Старость — мой удел. Таков закон: и счастью, и невзгодам — всему, всему положен свой предел. А мысли вдаль по-прежнему несутся, загадку жизни силясь разгадать… По силам ли? Пусть по углам смеются над нами те, кто не умел мечтать. Пора, пора мне подвести итоги… На свиток дней былых взглянуть…)
Он начал писать новые воспоминания В. И. Ленине. Писал легко, вдохновенно. За несколько недель написал статью «Ленин юных лет». Всего за год-полтора закончил воспоминания «Ильич», «Ленин и наука», «85-летию со дня рождения В. И. Ленина», «Ленин и ГОЭЛРО», «О Ленине», «Ленин — вождь трудящихся всего мира», «Прост, как правда», «Ленин и электрификация», «Эскизы к портрету В. И. Ленина».
Как-то Глеб Максимилианович получил письмо от Глафиры Окуловой. С того времени, когда она была Зайчиком и провалилась в Москве, она прожила сложную и интересную жизнь. Член революционного правительства Сибири, участник подавления левоэсеровского — мятежа, комиссар на фронте, затем партийная и преподавательская работа. Годы пощадили ее, она в числе теперь уже очень немногих прошла все испытания. Окулова работала в Музее Революции старшим научным сотрудником и собирала материалы о нем, Глебе Максимилиановиче Кржижановском, создавала там его личный фонд.
Ее заветным желанием было восстановить карту ГОЭЛРО. Сможет ли он вспомнить эту карту, столь существенную веху в жизни страны и в его собственной жизни. Оказалось, нет, не может.
«Вряд ли можно было бы сейчас воспроизвести карту точно в том виде, как она была, — ответил он. — Да и вообще делать это вряд ли следует — будет подделка… А память моя не такова, чтобы спустя 32 года воспроизвести тогдашние краски. Могу сообщить товарищам, желающим воспроизвести «карту ГОЭЛРО» лишь «взгляд и нечто», а это не то, что требуется…»
А однажды он получил письмо от Сильвина! Это была необычайная радость:
«Дорогой Глеб Максимилианович! Вы, вероятно, помните, что в нашем молодом кружке 90-х гг. Вас и меня считали самыми слабыми, тщедушными людьми с коротким веком, и вот поди ж ты! Живу я уныло, в сентябре умерла моя Оля, и я до сих пор не могу привыкнуть к полному одиночеству. Жму крепко руку, желаю всякого счастья, какое только возможно в нашем возрасте. С дружеским приветом.
М. Сильвин».
Думал ли он о смерти? Наверное, думал, как и все старики. Но не боялся ее. Один раз, когда был в институте, вдруг подумал: с его смертью дом займут новые жильцы, которые могут не сохранить все как было, а это нужно было сохранить обязательно. Он взял из пачки свой директорский бланк и крупно написал на нем: «Духовное завещание». Он ни о чем не просил после смерти. Часть денег оставлял родным, остальное — квартиру, обстановку, дачу, оставшуюся часть денег — завещал Академии наук.
«…Позволю себе лишь пожелать, — в заключение писал он, — чтобы была взвешена возможность сохранения этой кв. № 4 в виде некоторой исторической ценности; здесь бывал Вл. Ильич Ленин, здесь был написан и обсужден весь план ГОЭЛРО…»
Лето 1958 года, предпоследнего года своей жизни, он провел на даче — настояли врачи. Он часто ощущал недомогание. Стал бояться сквозняков. Спал мало, как и все старики, — жизнь проходила, и нельзя было тратить ее на сон. Нельзя поддаваться старости.
Решительно вставал, делал гимнастические упражнения, быстро завтракал — жареная картошка, немного рыбы, стакан апельсинового сока, — обходил свой двор, гулял, раздумывая. Старался много читать, чтобы не упустить что-нибудь важное.
Из научных журналов последнее время он выписывал «Вестник Академии наук» и «Атомную энергию». Но не только здесь искал он задачи, которые требовали решений. Внимательнейшим образом он прочитывал «Правду», «Известия», «Литературную газету», «Вечернюю Москву», журналы «Коммунист», «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Огонек». Он выписывал и другие издания, пытаясь выловить в прессе важнейшие проблемы страны, Москвы, Земли.
Он часто бил тревогу, когда обнаруживал, что намечается или уже имеется где-нибудь отставание от уровня мировой науки, что выявляются новые пути, пока еще недостаточно продуманные в институте. Ничего не упускал он, экономно освободив ум от частностей жизни. Он думал о главном — о великих проблемах Земли и человечества. К нему часто приезжали из института его друзья и коллеги.
— Каждый день как свадьба, — ворчала домработница Евдокия Афанасьевна.
В сентябре он почувствовал себя особенно плохо. Звенигородский врач не смог существенно облегчить
