Долгие ночи - Абузар Айдамиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Словом, как и предвидел старик, деньги и в Турции не теряли своей магической силы. И Аллах не забывал о рабе своем Шахби.
Но уж больно часто отвлекался Всевышний от своих главных дел и забот во имя этого благочестивого мусульманина. Его самого Аллах сделал кадием, а его сына — офицером. Как тут не возблагодарить всемогущество, для чего Шахби, разумеется, лез из кожи. Правоверным приходилось лишь удивляться, наблюдая, как благочестиво исполняет он все Божьи предначертания. В этом Шахби был силен. Как говорится, умел пустить пыль в глаза.
Но Шахби был уже стар. Все его надежды — на сына. Хабиб молод, здоров и, что самое важное, храбр. Кто знает, может, через несколько лет он станет и пашой. Иншалла, тогда он поведет свое войско в Чечню, освободит ее от гяуров и сделается имамом. Дальше этого воображение Шахби пока не шло.
Правда, лично для него не все складывалось благополучно. Он похоронил свою дородную, пышную Бежу, затем брата Гати. Но Шахби не особенно убивался. Он прочитал Коран в честь усопших, но не пожертвовал на них ни одной копейки. Мирские дела казались ему важнее.
После пятого намаза Шахби поудобнее развалился на нарах, подложил подушку и попросил Эсет подать ему четки.
— Сядь поближе, Эсет, — обратился он к молодой женщине, принимая из рук ее четки. — У меня есть к тебе дело.
Шахби быстро перебрал четки, прошептал молитвы. Все это время взгляд его из-под тяжелых бровей был обращен на сноху.
Отложив, наконец, четки, он придвинулся к Эсет и взял ее ладони в свои.
— Потрескались, посинели руки твои, — зашептал мулла.-
Огрубели. Разве черная работа им под силу? Вон как потрескались… И волосы спутались…
"Еще бы, — подумала Эсет. — Гнуть на тебя спину с утра до вечера… А волосы… Ради кого мне теперь наряжаться…"
— Трудно тебе, знаю, — продолжал мулла. — Все хозяйство на твоих плечах. Но я решил положить этому конец. Наймем служанок.
Заплатим, сколько попросят. Они будут делать все, ты же только пищу станешь готовить. Ты очень красива, Эсет, тебе надо беречь красоту…
От таких слов деверя Эсет совсем растерялась. Внимание старика тронуло ее до слез. С того дня, как она покинула дом и рассталась с матерью, ей не довелось больше видеть ласки.
Гати, хотя и был добр и заботлив с ней, но нежности от него она так и не видела. Эсет высвободила руки и концом платка прикрыла заплаканные глаза.
— Не плачь, дорогая, — еще проникновеннее заговорил Шахби, сделав безуспешную попытку оторвать ее руки от лица. — Я больше не допущу, чтобы из твоих глаз упала хоть одна слезинка. И я это сделаю, если ты… согласна, — Шахби, казалось, сам испугался своих слов и тревожно глянул на сноху.
Но Эсет их и не слышала. Она опять вспомнила Гати-Юрт и расставание с матерью. Братья и сестры умоляли ее остаться, худыми ручонками обнимали ее ноги… Но что она могла изменить: Гати уезжал. Нет, не видать ей больше родного аула, Гати-Юрта… Разлука с родиной и свела преждевременно мужа в могилу. Пусть он был калека, но все-таки — муж. И человек был хороший. Теперь же она совсем одна осталась… А Арзу? Сердце ее сладко замерло. Она все еще любила и где-то в глубине сердца не теряла надежды. Теперь же им ничего не мешает. Они оба свободны…
Молчание снохи Шахби понял по-своему. Предположив, что его расчеты оправдываются, старик решил немедленно продолжить начатый разговор. Если бы мулла умел читать чужие мысли! О, он, несомненно, воздержался бы от этого! Но Шахби хотя и был муллой, в конечном счете оставался простым смертным. Потому и продолжил так:
— Вот, Эсет, опустели наши гнезда. Злой рок и беспощадные ветры времени разорили их. Жена оставила меня, найдя вечный покой. Единственный сын мой, услада старости, навещает меня редко. Но я на него не в обиде, у него свой путь. Отделим его, женим на знатной турчанке. Иначе ему не пробиться наверх.
Словом, он свою жизнь устроит. А вот наши с тобой гнезда разорены… Ты не смотри, Эсет, что я уже стар.
Под старость мужчине особенно необходима подруга. Мне трудно без жены. Ты и сама видишь. Все мне Аллах дал: и дом, и сад, и деньги. Но к чему мне теперь все это? Никакой радости… В лагере подходящей жены мне не найти, хотя любая девушка оттуда с радостью согласится прийти в такой богатый дом. Но как я могу жить с человеком, не зная, какого он роду-племени? Не знаю, Эсет… Не было еще на земле случая, чтобы мертвые возвратились… Я похоронил жену, ты — мужа. Вторично выйти замуж гораздо труднее, чем жениться. И потом наших людей скоро переселят в другое место, да и мрут они сейчас как мухи. Если ты уйдешь к ним, тоже погибнешь от голода.
Эсет никак не могла взять в толк, к чему же клонит старик.
— Так вот, я думаю, лучший выход для нас с тобой — это соединить наши судьбы. Шариат не только не запрещает, а наоборот, даже поощряет женитьбу на вдове брата. И если ты согласна…
— Что ты сказал, кант? — прошептала пораженная Эсет.
— Если ты согласна, говорю, стать моей женою… то мы…
будем… счастливы.
Эсет отскочила от него, как от змеи, и замерла посреди комнаты. Мелькнула мысль, а уж не рехнулся ли деверь? Нет, вроде бы он в своем уме. Она пристально посмотрела на его рыхлое тело, на дряблые отвислые щеки и бесцветные слюнявые губы, искривленные ехидной усмешкой… Посмотрела и брезгливо поморщилась: таким омерзительным он ей показался.
— Ты… шутишь?
— Нет, Эсет.
— Мой муж… был твоим братом…
— Мы живые, нам и нужно жить…
Так вот почему он прикидывался ягненком! Вот почему так заигрывал, обхаживал да всякие ласковые слова говорил ей…
— А когда люди узнают об этом?
— Никто и не узнает. Мы же тихо, тайно…
— Но я-то буду знать! Куда же ты мою совесть спрячешь? Нет, не бывать такому, Шахби! — вскричала Эсет, впервые называя деверя по имени.
— Я не тороплю. Ты сперва подумай хорошенько.
— Подумаю, но все равно ничего не изменится! — твердо произнесла Эсет.
— Тогда убирайся с моего двора! — закричал, брызгая слюной, Шахби. — Чтобы ноги твоей, духа твоего здесь больше не было!
Слышишь? Подыхай там! — И Шахби ткнул пальцем в ту сторону, где, по его мнению, находился лагерь. — Ты очень скоро на коленях приползешь обратно…
— Не надейся! Скорее брошусь в огонь…
ГЛАВА VII. МУХЛИС ЭМИН-ПАША
Перспектива присоединения к Турции, стоящей на самой низкой и варварской ступени феодализма, мало воодушевляет их.
К. Маркс и Ф. Энгельс
Жители Муша ликовали. Наконец-то Аллах услышал их молитвы и послал им вали Эрзерумского виллаета Мухлис Эмин-пашу. Храбрый воин Эмин-паша. Бесстрашный. Теперь побегут чеченцы, только пятки их засверкают. Три месяца покою не давали, проклятые.
Грабили, убивали… Впрочем, ходили слухи, что они виноваты далеко не во всем, что грабежами под видом чеченцев занимались курды и сами турки. Ну да теперь все равно. Тех прогонят, и эти перестанут.
В церквях и мечетях попы и муллы слали проклятия на головы чеченцев и бесплатно угощали аскеров. Наиболее воинственные жители даже записались в отряд добровольцев, который к утру имел уже численность около тысячи человек.
Над славным армянским городом Мушем возвышается гора Сэв-Сар — один из отрогов армянского Тавра. С Сэв-Сара открывается чудесная Мушская равнина, посередине которой протекает река Мегрегет. На юге с запада на восток тянется горная цепь Армянского Тавра. С востока через вершины Немрута и Гергура дуют свежие ветры озера Ван. Вытянув свою подошву на равнину, застыл Сэв-Сар, за ним высится отрог Канасар, подковой окруживший город Муш, отделив его от окрестных сел.
На гребне горы Берд виднеется полуразрушенный замок, принадлежавший некогда основателю города Мушеги Мамиконя ну, а над самим городом взметнулись ввысь островерхие купола православных церквей, свысока поглядывая на чешуйчатый минарет недавно построенной мечети Аллаудин-бея.
Рассекая город на две части, с шумом несет свои воды река Карасу. Сегодня город пробудился рано. И хотя сегодня не воскресенье и не пятница, с раннего утра уже звонят колокола Сэв-Авэтерана, Шек-Авэтерана, Сурб-Маринэ, Сурб-Киракоса и других церквей. Как только замолк их звон, с минарета Аллаудин-бея разнесся протяжный голос муэдзина.
И христиане, и мусульмане — все шли сегодня на молитву просить Христа и Аллаха ниспослать удачу Мухлис Эмин-паше.
Раньше мушцы избегали аскеров, как заразы, сегодня же они встречали их с признательностью и радушием.