Долгие ночи - Абузар Айдамиров

— Не беспокойся, нана.

И Болат широко, по-взрослому, зашагал между землянками.

— О Аллах, вручаю твоей воле моего единственного сына, — взмолилась Хеди, провожая Болата взглядом измученных глаз.

* * *

"Бог милостив, — радостно думал Болат, возвращаясь из лесу.

— Он мне поможет прокормить семью". Его вылазка оказалась удачной, кувшин наполовину наполнен газпой, за пазухой — орешки. Човка-то как обрадуется.

Солнце уже село, но верхушки деревьев все еще золотились в отблесках заката. Со стороны турецкого села доносились блеяние овец, мычание коров, топот лошадей, слышался чужой говор.

Точно так же бывало вечерами и в Шали: собачий лай, крики мальчишек, голоса пастухов, возвращавшихся с пастбищ. Но там звуки были родные и близкие. Свои! Чего бы только не отдал сейчас Болат, чтобы вновь услышать их. Ни забот он тогда не знал, ни горя не ведал. Играл с мальчишками, дрался. Сегодня подерутся — завтра помирятся. Так и проходили незаметно дни со своими радостями и огорчениями. Теперь же они вспоминались как нечто сказочное, давным-давно и навсегда ушедшее. С трудом даже верилось теперь, что когда-то все было по-другому, небо было родное, и дом был родной. От таких вот мыслей и воспоминаний в душу закрадывались тоска и жалость. Ему даже было жаль не себя, а скорее те далекие улицы, по которым он бегал; холмы и овраги, где они с товарищами по примеру взрослых пели зикр; чужие сады и собак, чьи острые клыки не раз испытывали на прочность его штаны и ягодицы, за что мать постоянно ругала его. Отец же, наоборот, только усмехался в бороду, ты, мол, жена, смотри, какой храбрый конах растет! Ему было жаль мать, но попробуй сберечь штаны, когда вокруг столько соблазнов.

Теперь и отца не стало. Похоронили его в чужой земле. Как ему в ней? Может, душа улетела домой? Дай-то Бог! И остались они втроем. Човка-то еще малышка, мало что соображает. Ей все только дай. А как взять, откуда, ее пока не интересует. Вот на него-то и все надежды. Он старший. Он обязан кормить семью.

Но если им здесь дадут землю, кто ее вспашет? Арзу и Маккал.

Они только и смогут помочь, пока сами живы…

Чтобы не идти через турецкое село, Болат двинулся в обход, через кустарник. Хотя, конечно, через село было ближе. Но лучше все-таки избежать разных неприятностей. Например, дети начнут кидаться камнями и кричать вдогонку: "Шешень! Вшивый шешень!" Их-то он не боится, но не станешь же гоняться за каждым.

Болат сполз с обрыва и пошел по дну оврага. Повеяло сыростью и прохладой. Уже надвигались сумерки, и он заспешил, чтобы до темноты вернуться в лагерь. Мать, наверное, уже волнуется.

Вдруг внимание его привлекли какие-то звуки, похожие на рычание собак. Он остановился. Стая ворон, взлетевшая при его появлении, посеяла в нем подозрения. Птицы упорно кружились над одним и тем же местом и не улетали. Потом вообще расселись по деревьям, выжидая, пока незваный гость уйдет. Их хищное и нетерпеливое карканье пугало. Собаки же, наоборот, не обращали на него никакого внимания, они злобно рычали, как будто не могли поделить единственную кость. Болат знал, что местные жители имеют обыкновение сбрасывать в овраг дохлый скот.

Переселенцы не раз приходили сюда и перетаскивали туши околевших коров и овец в лагерь.

Что же там выбросили сейчас, раз так остервенело грызутся собаки, а воронье даже и не помышляет улетать отсюда?

"Может, найду чем поживиться. А вдруг целая туша коровы, да хотя бы ягненка, — мысли роились в голове мальчика, предвкушавшего восторг родных и близких. — Он бы тогда уберег их от голодной смерти. А как обрадуется Човка… — Болат сам давно забыл вкус мяса. — Вот будет праздник…"

Болат срубил кинжалом ветку что потолще, чтобы разогнать собак, а то ведь пока он раздумывает, они и костей не оставят.

Но подойдя поближе, он убедился, что опасения его были напрасны: собаки только что приступили к своей трапезе.

Разогнав их, Болат приблизился к тому месту и остолбенел:

перед ним была разворошенная могила и труп мальчика.

Первое желание, возникшее от увиденного, было бежать, бежать не оглядываясь. Но какая-то невидимая сила удержала его, и он продолжал стоять как вкопанный. В следующий миг ему стало стыдно за свой страх, за непрошеную слабость. Что он, мало видел мертвецов? Не только здесь, в Хонкаре, но и дома, в Шали. Правда, он не был ни разу наедине с мертвецами — рядом находились взрослые. Это здесь он на исходе дня, в глубоком овраге, среди одичавших собак, рядом с покойником.

"Ты же мужчина, Болат, — говорил ему внутренний голос. — Иди, не трусь. Разве не учили тебя мужеству твой отец, Арзу, Маккал. Еще несколько шагов! Ты же горец, сын бесстрашного воина. Вглядись, видишь рваную черкеску, ножны кинжала, босые ноги… Может, это твой единокровный брат…"

"Конечно, — подумал Болат, — ведь турки своего не сбросят с обрыва. Должно быть, это наш человек… О Аллах! Эти облезлые ножны… ремень…"

От страшной догадки кровь застыла в жилах. Со вчерашнего дня он не видел Соипа: утром выполнял поручение Арзу, а потом, не найдя Соипа и в полдень, не стал беспокоить его больную мать, Жовхар, отложив свой визит на более позднее время.

Болат поставил кувшин и склонился над покойным другом. С окровавленной головы Соипа слетел целый рой зеленых мух, в ране копошились черви. Он осторожно перевернул труп и в страхе отпрянул — на него смотрели остекленевшие, застывшие в ужасе, круглые карие глаза друга…

Это было так неожиданно, так неестественно, будто происходило в каком-то страшном сне. Смутно сознавая, что делает, Болат провел рукой по глазам, закрыл другу веки. Он долго приходил в себя, а когда, наконец, сознание прояснилось, почувствовал неотвратимость случившегося, ком подкатил к горлу, он затрясся всем телом и громко разрыдался.

"Соип, друг мой, что они с тобой сделали… Соип, если бы мы не приехали в чужую страну, ты был бы жив, отец твой не лежал бы в холодной могиле и братья… Нам тяжело было на родине, но мы были счастливы… Соип, кто убил тебя так безжалостно, кто оставил твою мать одинокой, кому мне мстить за тебя. Или когда-нибудь и мне придется разделить твою участь. Тебя нашел твой друг, он похоронит тебя. Неужели мой труп растерзают злые собаки, глаза мои выклюют вороны…"

Могила была неглубокой, видимо, копали ее наспех, и собакам не стоило особого труда разрыть ее. Болат поднял на поверхность тело друга, руками выгреб землю и осторожно уложил покойника обратно, затем прикрыл травой и засыпал землей. И когда все возможное было сделано и ничем он уже не мог помочь другу, Болат словно очнулся вдруг и оглянулся. Только теперь он заметил, что сгустились сумерки и потемнело небо. Стало страшно от того, что в такой темени ему не трудно будет и заблудиться. Но прежде чем покинуть могилу друга, он, забыв все страхи, постоял еще с минуту, устремив глаза на маленький холмик.

"Даст Бог, и я доживу до утра, заберем тебя, Соип, отсюда и похороним рядом с отцом твоим", — мысленно решал он, пробираясь по дну оврага, заросшего густым кустарником.

* * *

После ухода турок, остаток дня ушел на погребение умерших.

Вечером Арзу вновь собрал старейшин, сообщил о переговорах с Эмин-пашой.

— Оставят у Муша, Вана и Карса — останемся. Нет — уйдем обратно, — в один голос отвечали старейшины.

— Русский сардар против. Он требует убрать нас подальше отсюда.

— Проклятые гяуры! И в чужой стране спокойно жить не дают!

— Не надо было свою отдавать.

Решено было Арзу и Маккала послать в Эрзерум к русскому комиссару. Что из этого может получиться, одному Богу известно. Но измученные и исстрадавшиеся люди надеялись, что не каменное сердце у русского комиссара, может, и пойдет навстречу.

Уставшие и голодные вернулись Арзу и Маккал домой. Была поздняя ночь. Али и Чора сразу же завалились спать, накрывшись буркой. Арзу не спалось. Не спалось и Маккалу. Он зажег свечку и поставил на сундук. "Наверное, читать собирается", — подумал Арзу. Маккал достал у турок какую-то книгу и зачитывался ею ночами. Но сегодня он почему-то не раскрывал ее. Маккал достал чернильный прибор, разложил чистую бумагу.

— Кого мы возьмем с собой? — спросил Арзу, прежде чем Маккал взялся за колам[97].

— Куда?

— В Эрзерум.

— Чору и Али. Достаточно, думаю.

На этом их беседа прервалась. Маккал склонился над листом бумаги. Арзу одолевали горькие думы. Он думал о прошлом и о будущем. Думал о своих братьях и сестрах по крови, что гибли вдали от родины, забытые людьми, царями и богачами, даже Богом. О чем только не думал, какие только мысли не приходили, а выхода как не было, так и нет. Думали избежать Сибири, а получилось еще хуже… Хотя ночь была спокойной, но не спалось Арзу. Сон не шел…