Лёха - Николай Берг

Менеджер Леха

– Понятно… – протянул лейтенант.

Лехе показалось, что он не очень поверил в сказанное. Звучало оно все и впрямь неправдоподобно, все-таки культурная нация, «мерседесы» и БМВ делает, а тут какую-то жуть про них рассказывают, прямо-таки ничего делать нельзя.

– Видите ли, товарищ командир, народ не понимает того, что вот, например, немецкий солдат взял и застрелил парикмахера за то, что тот его случайно порезал во время бритья. Народ не очень понимает, почему в ресторан «вход только для немцев». То есть и раньше не все ходили в тот же ресторан – но могли, а теперь – нельзя вообще никому. Кроме германцев. Вы себе такое можете представить?

– И с несколькими водоразборными колонками – точно так же. «Вода только для немцев!» – заметил пышноусый. Акцент малоросский у него был сильный, но по-русски говорил он правильным, литературным языком, не суржиком, который Леха слыхал прошлым летом.

– Первым делом виселицу поставили на три персоны на площади в райцентре. И тут же стали вешать. Четыре раза уже обновили. Первыми раненых ребят повесили. Которые вокзал защищали, – сказал лекарь.

– Порку палками ввели официально. И уже вовсю порют. Разложат на лавке перед людьми, и лупят.

– По заднице? – сильно удивился Середа.

– Да – по заднице палкой. Это за мелкие провинности. И без суда, – добавил пышноусый.

– Может быть – перегибы на местах? – спросил недоверчиво Березкин.

– Некоторая рассогласованность и у немцев есть, это верно. На кладбище несколько красноармейцев прятались, так моя соседка побежала и немцев привела. Те кладбище быстро прочесали, красноармейцев в плен, а винтовки поломали – сразу затворы выкинули, приклады оземь отбили, обломки в кучку сложили, бензином побрызгали и пожгли. А через пару дней другие немцы заставили все эти обломки тщательно собрать, а их офицер ходил и ругался, что оружие испорчено, очень был недоволен.

– В некоторых деревнях всех мужчин схребли – от семнадцати до пятидесяти лет, – и ухнали как военнопленных. А в друхих – не трохали. Полахаю, что кто-то приказ сверху выполнил «от и до», а кто-то и пренебрег, – заметил пышноусый с малоросским акцентом.

Дуэт у пришлых получался согласованный, прямо как по FM-радио выступали.

– Так что публика уже недовольна, а скоро совсем волком взвоют, – уверенно сказал лекарь.

– Вы же сами рассказали, что служащих немцам – много, – заметил лейтенант, пристально глядя на собеседников.

– А вот эти особенно бесят, – зло усмехнулся врач.

– Немцы к себе берут охотно тех, кто советской властью обижен. А среди таких в основном отпетая ухоловщина или пьяницы – а им полную власть дают, – добавил усач.

– Полную – это в каком смысле? – уточнил лейтенант.

– Три дня назад полицейский двух евреек утопил. У одной чулки ему приглянулись, а у другой – кофта. Привел на бережок, приказал раздеться. Шмотки в узелок, а бабенок в воду загнал. Плавать они не умели, так и утопли прямо у бережка. Позавчера другой полицейский хотел даром забрать лукошко с яйцами, что две бабы принесли к поезду немцам продать. Торговки возмутились, так он их прикладом избил – одну до смерти, а у другой рука сломана и челюсть. Это так, что первое на память пришло… Вообще-то такого густо. Вам тут трудновато себе представить. А люди теперь так живут. Обыденная жизнь.

– А эти торговки с яйцами – тоже еврейки? – уточнил Березкин.

– Нет, наши, хохлушки, – удивился вопросу пышноусый.

– Это для дурачков все, насчет борьбы с жидовством. Разве что евреям первым достается. Немцев бесит само наличие тут русского государства. Славяне не достойны иметь свое государство. Они если и смеют жить – то только рабами. В прямом смысле.

– Я не понимаю тогда – зачем баб бить? Рабов калечить – смысла нету, убыток сплошной. Раб – это ценность, так и у Джованьоли, и у Майн Рида, и у Твена написано, – сказал лейтенант.

Леха только подивился начитанности командира взвода. Все названные писаки были Лехе не знакомы вовсе.

– Все верно. Раб – материальная ценность. Только не всякий человек – раб. Раб – это состояние души. Как лакей, например. Потому тех, кто мешает процессу рабовладения, всегда показательно уничтожали. Так, чтобы запугать остальных. Чтобы масса рабов боялась не то что протестовать – даже подумать о протесте.

– «Мы – не рабы, рабы – не мы», – усмехнулся Семенов.

– Вот, товарищ красноармеец правильно сказал. Нас такому с букваря учат. Значит, делать из нас рабов сложно. Поэтому по отношению к нам будет лютый террор. Такой, которого нигде в Европе нет. И нам нечему удивляться. В Конго цивилизованные бельгийцы за двадцать лет колонизации уничтожили половину населения. Миллионов десять. Если работник работал на плантации плохо – в наказание его детям по очереди кисти рук отрезали. И эти отрезанные ручки перед хижиной лежали, чтоб работник помнил: не будет выполнять приказы белого господина – всем детям руки отрежут. А потом и ему. Испанские колонизаторы в Южной Америке больше десяти миллионов индейцев угробили. Англо-саксы в Северной Америке, Австралии да Индии – столько же. А у них магазинных винтовок не было, и пулеметов, и танков с самолетами. Так что перспективы у нас ясные и понятные. Только мы им не индусы и не негры. Они уже кровью умылись, а дальше им еще хуже будет, – уверенно сказал врач.

– Потому и нужна ваша помощь, – добавил пышноусый.

– То, что вы предлагаете, – не соответствует уставу. А мы должны действовать по уставу, – возразил лейтенант хмуро.

– Странная у вас точка зрения, – огорчился лекарь.

– Точка зрения простая – есть советские граждане, которые обязаны помогать временно отступающей РККА. Вы должны принять раненых, выдать расписку. А мы должны идти на соединение с основными силами действующей армии. Там наше место. С лесником договорились – сейчас выдадим две винтовки и сорок патронов к ним. Товарищ старшина, передайте сюда карабин с чехлом и патроны, – повернулся лейтенант к Лехе.

Потомок недовольно снял с плеча чехол, выгреб из кармана патроны.

Пышноусый достал карабин, повертел его в руках, сноровисто открыл затвор.

– Не пойдет этот, – решительно сказал и вернул карабинчик оторопевшему Лехе.

– Почему? – удивился и Березкин.

– Потому, что кончается на «у», товарищ лейтенант. Потому, что оставить себе охотничий карабинчик этот – снизить потенциальную боеспособность нашего отряда, и так невысокую. Ибо патроны кончатся – их точно не восполнишь, я такие первый раз вижу, а видал многое. У нас и так музей, а не вооружение. Истребительному батальону выдавали всякое старье, что на складах нашлось. «Манлихеры», «Энфилды», даже старинные «Веттерли-Витали» есть. И эти, как их… «Хра-Кропачека»[137]. Только вашего карабина не хватает для полноты коллекции архаического оружия. С патронами к ним, сами понимаете, трагическая картина.

– А я при чем? И вообще, что за торговлю мы тут разводим? – ощетинился лейтенант.

– Торг здесь неуместен! – иронически припечатал Середа. Хотя показалось Лехе, что не очень рад бравый артиллерист перспективе дальше переться по малознакомой местности.

Оба гостя и не почесались, совершенно спокойным тоном пышноусый заметил:

– Вы не топорщитесь, товарищ командир. Уставы и мы читывали, знаем. И не только уставы.

Пышноусый хитро ухмыльнулся и нараспев продекламировал:

«Каждый советский хражданин обязан с оружием в руках отстаивать свободу и независимость своей социалистической Родины. Советский закон, выражая интересы народа, обязывает всех храждан защищать свое отечество от внешнего нападения. Нарушение этого закона – тяхчайшее преступление перед Родиной. Воинская служба представляет почетную обязанность каждого хражданина, ибо Красная Армия и Военно-Морской Флот защищают единственное в мире социалистическое хосударство, хде власть принадлежит всему народу, хде навеки уничтожено ухнетение человека человеком»[138].

– Знакомые слова, а, товарищ командир? – вежливо спросил лекарь.

– Вы ведь присяхали? «Я всегда готов по приказу Рабоче-Крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни, для достижения полной победы над врахами», – помните, а? Вот – Родина, вот – вы. Защищайте, милости просимо. А вы нам ерунду какую-то пытаетесь втюхать да задать лататы. Это, знаете, некрасиво, да.

– Не ерунду, а вполне себе нарезной маузеровский карабин, – огрызнулся Березкин.

– Хладнокровный, решительный боец, пока у него есть патроны, недоступен для пехоты противника. А без патронов, соответственно, доступен. Потому нам нужно оружие под ходовой патрон. Под неходовой у нас самих несколько десятков есть. Потому с вас две советских винтовки, под них патроны имеются.