Шелест Да не судимы будете - Неизвестно

25 августа. В воскресенье рано утром разговаривал с Бреж­невым, Кириленко, Андроповым, обстановка сложнейшая. В тот же день в 11.00 вылетел в Москву на «переговоры» с чехословацкой делегацией. 25-го из Праги в Москву еще прибыло «подкрепление» к чехословацкой делегации по просьбе Л. Свободы. Это были: Швестка, Риго, Барбирек, Якиш, Ле- нарт, Мльшарж. Таким образом, на переговорах из руководя­щего состава партии и правительства от чехов должны были участвовать 19 человек. Но было не так. Индра заболел. Криге- ля, ввиду его «особой» и довольно четкой позиции, непримири­мой и для нас неприемлемой, к переговорам не допустили. Больше того, изолировали от всей делегации.

25—27 августа 1968 года в Москве проходят «переговоры» с чехословаками. С нашей стороны в них участвуют все члены Политбюро ЦК КПСС. Если вообще ту «встречу» можно на­звать «переговорами», когда основное руководство КПЧ и пра­вительства было скрытно вывезено из Чехословакии и с приме­нением силы, то можно представить, насколько сложно прохо­дили эти «переговоры».

В это время в Словакии при активном участии уполномочен­ных Высочанского ЦК КПЧ — Водслоня, Грединовой, Садо­вского — правооппортунистические деятели Компартии Слова­кии Павлинда, Зрак, А. Тяжкий, Фальтьян, Гаренчар через представителей Братиславского горкома партии созвали чрез­вычайный съезд КПЧ. Все данные говорят о том, что ко всему этому прямо был причастен и Гусак. Съезд проходил в обста­новке националистической антисоветской атмосферы. Он цели­ком и полностью присоединился и поддержал решения Высо­чанского съезда. Съезд принял обращение к пяти компартиям, подписавшим варшавское письмо. В этом обращении высказы­валось несогласие со всеми положениями варшавского письма и было требование вьшода советских войск с территории Чехос­ловакии. Все это еще в большей мере нагнетало и накаляло политическую обстановку в Чехословакии. У нас это вызывало сильное беспокойство, и мы обратились к словацким товарищам с просьбой принять какие-то меры, чтобы съезд не принял окончательного решения. Гусак и Биляк несколько раз звонили в Братиславу и наконец добились того, что съезд прервал свою работу до 28 августа.

Наши «переговоры» с чехословаками продолжались. Доку­менты несколько раз переделывались, отрабатывались, уточня­лись, редактировались. В процессе обсуждения основного доку­мента — «Договора» — были большие дискуссии и просьбы с обеих сторон. Но нам «просить» было гораздо легче: наши войска находятся в Чехословакии, а все партийное и государ­ственное руководство ЧССР — в Москве и кое-кто, а именно Дубчек, Черник, Смрковский, Кригель, Шпачек и Шимон — на «особом» положении, в качестве политических заложников.

В документах наших «переговоров» надо было «узаконить» пребывание союзных войск на территории Чехословацкой рес­публики, официально констатировать, что в Чехословакии су­ществует контрреволюционная обстановка. Документ должен был зафиксировать и такие обязательства: чехословацкое руко­водство не на словах, а на деле в определенные сроки добьется нормализации положения в стране, очистит центральные пар­тийные и государственные органы от правых элементов, восста­новит руководящую роль КПЧ и авторитет государственной власти; ликвидирует все политические клубы, исключит все контрреволюционные элементы из политической жизни стра­ны; укрепит международные связи ЧССР с Советским Союзом и другими социалистическими странами-союзниками. Особое место в документе должен был занимать вопрос о союзнической верности Варшавскому Договору.

На четвертый день совещания был составлен совместный протокол. Он должен служить исходным пунктом для конструк­тивной работы и деятельности по нормализации положения дел в Чехословакии и взаимоотноплений между ЧССР и СССР и нашими партиями. На основе этого протокола должны были разрабатываться конкретные документы по разным вопросам и аспектам взаимоотношений между нашими странами и партия­ми.

Протокол подписали все участники совеш,ания с обеих сто­рон. Только Кригель отказался подписать этот «документ», несмотря на то, что к нему дважды обраш,ались — один раз возили протокол к Кригелю в его «резиденцию», а второй раз его привезли в Кремль, где проходило совещание. Он и там уже при всех отказался это сделать. Подходило к концу наше сове­щание. Постепенно улегались страсти, определялись отноше­ния, но до полного нормального взаимопонимания еще было очень далеко.

Весь состав Президиума ЦК КПЧ был приглашен в Москву с определенной целью. Мы намеревались сформировать новое правительство Чехословацкой республики, которое бы утвер­дил Президент Л. Свобода, а также определиться с руковод­ством ЦК КПЧ. Затем все это обнародовать, и пусть новые люди берут бразды правления страной и партией. Но предпола­гаемые «руководители» испугались, струсили, побоялись ответ­ственности за обстановку в стране и партии. Индра заболел ~ у него нервное расстройство, а на него делалась ставка как на первое лицо. Остальные «здоровые» силы просто растерялись. И все это было еще одним подтверждением и свидетельством тому, что мы глубоко серьезно и со знанием дела не работали над вопросом сплочения здоровых сил, а они сами далеко не былй готовы к ответственному и серьезному повороту дел.

Осложнило все это и еще то обстоятельство, что как-то на одном из заседаний Политбюро ЦК КПСС, когда обсуждался вопрос о чехословацких делах, Брежнев заявил: «Давайте сдела­ем так, чтобы я занимался в комплексе вопросами Чехослова­кии. Тем более что я изучил некоторые особенности страны и кадры. Если вы мне доверяете (сказал, он для красного словца), то я все буду делать, чтобы уладить все вопросы с Чехословакией». Как бывает у нас в таких случаях, почти все «завопили»: «Да! Правильно, Леонид Ильич!» На этом основа­нии Брежнев возомнил, что он действительно большой специа­лист по урегулированию политических вопросов в Чехослова­кии. Но ведь, кроме высокого о себе мнения, надо еще иметь понятие в вопросах, за которые ты берешься, умение прислуши­ваться к мнению других членов Политбюро ЦК КПСС. Одним словом, с общего попустительства, высокого самомнения и, безусловно, вины, в первую очередь самого Брежнева, не было подготовлено разумного предложения по созданию чехословац­кого нового руководства из среды здоровых сил.

Встал вопрос — как же быть? А другого выхода и не было, как возвратить в Чехословакию «политических» заложников в их прежнем качестве — Дубчека, Черника, Смрковского и других. Свобода, Биляк, Ленарт, Кольдер таким оборотом дела были до крайности обеспокоены. Они сами чувствовали и откровенно со мной говорили, что Дубчек и Черник неспособ­ны повести дело так, чтобы выполнить московский только что подписанный протокол. Биляк, Кольдер, Ленарт, Пиллер, Яшик и другие опасались того, что каким-то образом может раскрыться то, что они подписали письмо, и тогда им, конечно, не сдобровать — они попадают в число «изменников родины».

Стоял и другой очень серьезный вопрос. Силой вывезены из своей страны и находившиеся несколько дней в изоляции Дуб- чек, Черник, Смрковский, Кригель не могли так просто пере­жить и примириться с этим, нам простить. Да просто чисто по- человечески, из гордости такие поступки «друзей» так легко не проходят и не забываются. Может быть, не совсем применимо в данном случае, но ведь говорится: «Побежденный, даже про­щенный враг никогда не будет другом». Возвращение вывезен­ной «шестерки» в их прежнем положении ставит под большое сомнение выполнение московского протокола.

Чехословацкие представители стали собираться на родину.

В. Биляк подошел ко мне и попросил связать его по телефону с семьей — женой, сыном и дочерью, которые в это время находились в Киеве как «политические эмигранты». Просьба Биляка была удовлетворена. Он переговорил с семьей и, кроме того, передал через меня письмо своей жене. Кстати, о дочери Биляка. В разгар самых острых августовских событий его дочь находилась с туристической группой в Лондоне. Биляк меня попросил что-то предпринять, чтобы дочь вывезти на Украину к матери и брату. Меры были приняты — через соответствую­щие органы и каналы дочь Биляка была доставлена в Киев. За границей по поводу исчезновения дочери Биляка даже был поднят большой шум. Нам надо было продумать ответ и на эту реакцию.

Кригель ввиду его «особой» позиции почти все время нахо­дился в изоляции и, несмотря на неоднократные просьбы чехов, от подписи протокола отказался. С нашей стороны все это вызывало «негодование», но мы ничего сделать не могли, и Кригель вместе со всеми чехословаками возвращается в свою страну как «герой». Очевидно, это встревожило Брежнева, и он предложил не выпускать из Советского Союза Кригеля. Цо на каком оснований мы имеем право его задерживать? Этот вопрос никого не интересовал; было бы сказано, а исполнить есть кому. Если мы его задержим у себя на том основании, что он отказался подписать протокол, то Кригель в Чехословакии станет кумиром правых. Предложение Брежнева было более чем сомнительным. Но если смотреть объективно на поведение Кригеля, то оно вызывало уважение — это был мужественный поступок. А мужество есть мужество, оно покоряет любые сердца. Нет никакрхх оснований задерживать в нашей стране гражданина ЧССР, да это и было бы проявлением нашей трусости перед одним человеком, который высказал свое несог­ласие с нами. Чехословаки были встревожены таким возмож­ным «решением» в отношении Кригеля. Ко мне несколько раз подходили Свобода, Биляк, Черник и просили, чтобы я передал их просьбу об отпуске Кригеля на родину. Я их просьбу переда­вал Брежневу, но он в каком-то угаре мнимого успеха «Победы» над чехами и слушать об этом не хотел. Мне пришлось передать просьбу чехословаков Подгорному и Косыгину. Подгорный сра­зу понял несостоятельность решения о задержке у нас Кригеля, он сказал: «Что мы, сами хотйм из него сделать героя? Конеч­но, пусть уезжает вместе со всеми». Косыгин несколько коле­бался принимать такое решение. Все же посоветовались все втроем — Брежнев, Подгорный, Косыгин и в моем присутстврш решили отпустить Кригеля. Об этом решении я поставил в изве­стность Л. Свободу, он только и мог сказать: «Ну, что ж. Разумно».