Белый шаман - Николай Шундик

А Коравгэ собирается жениться, растить детишек… Можно понять, почему он так болезненно приложил руку к сердцу…

Практиканты вместе с Тильмытилем повалили быка на бок, принялись осматривать его копыта. Подушечки под копытами, на которых к зиме вырастает густая жёсткая шерсть, были в порядке, значит, олень прихрамывав по другой причине.

– Наверное, потянул ногу, – предположил Коравгэ. – Вот эту. Видите, как ему больно?

– Молодец! Всё правильно. – Тильмытиль похлопал Коравгэ по спине, присел на корточки, провёл пятернёй по заиндевелой гриве вздрагивающего и хрипящего оленя, росшей снизу его могучей шеи. – А грива, грива какая! Ну, кто из вас знает, зачем природа одарила оленя такой гривой?

– Для красоты, – пошутил один из практикантов.

– Для красоты у тебя скоро усы вырастут, – ответил шуткой Тильмытиль. – Грива оленя – прекрасный тепло-изолятор. Кому из вас приходилось смотреть на волос оленя в микроскоп? Не смотрели? Э, тогда вы не знаете, что в волосе оленя есть пустоты, наполненные воздухом. Волос и тепло удерживает, и помогает оленю быть отличным пловцом. Плывёт через реки, лагуны и чувствует себя так, будто у него спасательный пояс. Ну, снимайте аркан. Пусть пасётся. Посмотрим ещё два-три дня, может, и поправится нога…

«Не знаю, поправится ли нога у быка, а вот парней этих он может поставить на ноги, – размышлял Тагро. – Завтра же поеду с ним дальше, посмотрю, как принимают его в других бригадах».

После того как объездили всю Тынупскую тундру, Тагро и Тильмытиль опять вернулись в стойбище Майна-Воопки. Практиканты к тому времени уже уехали.

– Ну что, будет ли из них хоть один настоящим чавчыв? – спросил у Майна-Воопки Тагро. Тот долго молчал. И только тогда, когда допил чашку чая, скупо сказал:

– Коравгэ будет.

– Коравгэ?!

– Да. Едва из стада затащили в ярангу просушить одежду. Я подарил ему свой аркан…

– А ты мне подаришь свой каменный молоток, – неожиданно сказал матери Тильмытиль, не сводя с неё грустного и нежного взгляда.

Пэпэв, отрываясь от шитья, медленно подняла уже совсем седую голову, удивлённо спросила:

– Молоток?

– Да. Молоток. – Зачем он тебе?

– Надо…

– Нет, в самом деле: зачем тебе каменный молоток? – спросил Тагро, стараясь понять, чему так странно улыбается Тильмытиль.

– Ты видел, как мама сегодня разбивала этим каменным молотком в моржовом лукошке мёрзлое мясо нам на завтрак?

– Видел. Молоток, конечно, хоть сейчас сдавай в музей предметов каменного века. Но железным-то, по-моему, нельзя дробить мёрзлое мясо, будет привкус железа.

– Да, будет привкус железа, – после долгого молчания ответил Тильмытиль. – Но в этом ли дело?

– О чём вы говорите? И почему по-русски? – спросил Майна-Воопка, починяя оленью упряжь.

– Я говорю о том, как уважаю тебя, отец, как люблю маму, – отозвался Тильмытиль почему-то очень печально.

– Ну, ну, тогда можно и по-русски, а то мама ещё расплачется.

Пэпэв и вправду всплакнула. Поправила огонь в светильнике и снова склонилась над шитьём.

– Коравгэ сказал мне, что собирается жениться, – промолвил Тильмытиль с прежней печальной улыбкой. – Привезёт жену в кочевье. Представляю, как она испугается каменного молотка…

– Что он тебе дался, этот молоток?

Тильмытиль только вздохнул в ответ и перевёл разговор на другое.

Через несколько недель он приехал в Певек на районное совещание оленеводов и, когда наступил его черёд идти на трибуну, подошёл к столу президиума, расстегнул портфель, вытащил каменный молоток – подарок матери – и положил прямо перед председателем райисполкома.

– Что это значит? – строго спросил Тагро. Взял молоток, покрутил его во всеобщей тишине, даже зачем-то понюхал.

Тильмытиль между тем взошёл на трибуну и всё с той же своей невесёлой улыбкой спросил:

– Ну, чем пахнет?

Тагро чуть было не вспылил, но одолел себя и сказал шутливо по-русски:

– А ты, оказывается, фрукт! Что ж, возможно, это и хорошо, что на Чукотке стали вызревать такие «фрукты». Это, в конце концов, может быть, самый главный наш урожай. Я понимаю, ты требуешь коренным образом изменить быт оленеводов.

– Да, требую! – по-русски же ответил Тильмытиль. Выждал, когда в зале утихнет гул одобрения. – И не один я требую! Где современные посёлки в глубокой тундре? Чтобы дома были нормальные, баня, книги, радио. Где обещанные палатки из специальных материалов – такие, как у полярников, что на льдинах дрейфуют? В других районах появились на кочевых путях перевалочные базы. Дома стоят, склады. Там тебе и радио, и книги, и кинофильмы. Почему у нас нет этого? Или вот ещё другой выход. У буровиков, допустим, сменные бригады доставляют вертолётами к месту работы за десятки, а то и за сотни километров.

Почему бы и нам не сделать такие вот сменные бригады?

– На вертолётах? – насмешливо спросил Тагро.

– На вертолётах.

– Так они же всех оленей распугают, – попытался отшутиться Тагро.

– Пошутить, председатель, я тоже люблю, но давайте говорить серьёзно.

– Да уж, что ты шутник, это всем видно, – со значением сказал Тагро и увесисто помахал каменным молотком. – Я помню, как ты у своей матушки выпрашивал этот подарочек. Думал, так, шутит сыночек, а он, оказывается, себе на уме. Придётся эту каменную штуку в сейф спрятать…

Тильмытиль рассмеялся.

– Спрячь, председатель. И время от времени доставай и нюхай, пока наши дела оленеводческие на современную ногу не поставим. Я могу об этом сказать и по-чукотски, думаю, получится не хуже. Но меня, наверное, здесь поняли все.

И зал ответил Тильмытилю долгим рукоплесканием. Расшибал себе ладони и председатель райисполкома. «Видал, какой вызрел «фрукт»! Молодец! – мысленно нахваливал он Тильмытиля. – Побольше бы нам таких»…

Вот какую историю имел в виду председатель райисполкома, напомнив Ятчолю, что Тильмытиль тоже умеет посмеяться.

– Он тебе такой шуткой ответит, что над тобой даже нерпы будут смеяться.

– Молодой он ещё. Не буду я ему подчиняться, – упрямо повторил Ятчоль и покинул правление колхоза, рассерженный тем, что такой важный очоч, как председатель райисполкома, не внял ни одному его совету.

Тагро проводил его насмешливым взглядом.

– Так вот, председателем будет Тильмытиль. Я знаю, со мной согласятся все, – сказал Пойгин и зачем-то открыл сейф, достал печать.

– Ты что, уже и печать решил сдавать? Нет, ты подожди, подожди. Не мы с тобой назначаем и снимаем председателей.

Пойгин подул на печать, с усилием прижал её к чистому листку бумаги и долго смотрел на оттиск отрешённым взглядом. Потом сложил листочек в несколько раз и спрятал в кисет.

– Пусть это будет моим амулетом.

Нелегко согласились тынупцы с Пойгином, когда он заговорил о новом председателе. «Тильмытиль всем хорош, но нам нужен именно ты», – уверяли его. Однако Пойгин был непреклонен. «Вы говорите, Тильмытиль молод. Но разве это плохо? – Поднял руки, растопырив пятерни, встряхнул ими. – Ему уже двадцать да ещё десять! Разве это мало? Важно то, что он в свою молодую пору знает и умеет куда больше, чем мы, старики. К тому же он строг и добр. Не всем такое дано – быть строгим и добрым. Он никогда не надувается, как пыгпыг. Бывает так, посмотришь – важный человек, очень важный. А жизнь, как умка, царапнет его своим когтем, и становится ясно, что это пыгпыг. Нет, не пустой человек Тильмытиль, не пыгпыг. И если вы считаете, что и я не пустой, то пусть вам будет известно, что я в Тильмытиле хотел бы видеть самого себя. Считайте, что он Пойгин. Однако намного лучше, чем Пойгин, потому что он молод, а ещё потому, что он не кто иной, как Тильмытиль. Волк учит волчонка быть настоящим волком. Умка учит своего детёныша быть настоящим умкой. Я, человек, учил Тильмытиля быть тем, кем он стал. И если бы вы его не избрали, я счёл бы, что вы изгоняете меня из вашей души, даже если бы я по-прежнему оставался председателем».

Последние слова Пойгина были для всех неожиданны. Но в то же время и убедительны. Нет, это были не просто слова – это были говорения. Пойгина не хотели изгонять из своей души охотники и оленеводы Тынупской артели, об этом, кроме Ятчоля, никто и помыслить не мог. А Пойгин, почувствовав, что с ним соглашаются, продолжил свои говорения с ещё большей проникновенностью:

«Однако не только я учил Тильмытиля, но и вы – каждый в отдельности и все вместе – учили его. Поэтому Тильмытиль – это и вы. Это и школа, которая учила его, а потом ещё и другая школа, институт называется, где научили его быть оленьим доктором.

Учила его каждым днём своим вся наша жизнь. И если для вас всё, что мы называем жизнью нашей, не просто пыгпыг, то вы должны избрать председателем Тильмытиля. В нём самый главный знак всего лучшего, чем мы стали и чем мы хотели бы стать. Я сказал всё». Это, несомненно, были говорения, убедительную силу которых никто опровергнуть не мог. Потому председателем был избран Тильмытиль. Он сел за руль уже не вельбота, которым до сих пор управлял Пойгин, он сел за штурвал первого в артели сейнера.