Я должна кое-что тебе сказать - Кароль Фив
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из Лиона парижская жизнь с Тома казалась Эльзе такой увлекательной, полной приключений, смеха, встреч и праздников. Париж – освобожденный, Лион – спящий. Париж – праздничный, Лион – поверженный. Здесь ей было скучно, и она с нетерпением ждала конца недели, чтобы наконец прыгнуть в первый поезд до Парижа и вырваться на свободу. Каждый вечер она обнимала сына и старалась восполнить недели отсутствия, когда он оставался с отцом. Она целовала волосы Лео, гладила ему спинку, чтобы он уснул, и ее охватывала нежность, на которую она, казалось, была не способна днем. Как будто только спящий сын пробуждал в ней тепло. Эльза не помнила ни одного поцелуя матери, ни одного ласкового жеста или слова. Для нее, как и для многих других людей, которых вырастили отстраненные, холодные, неспособные к любви родители, это было знаком общности. «Я не помню, чтобы мать когда-либо целовала меня» – фраза, по которой они узнавали друг друга. Объяснения излишни, и так понятно, что за пропасть скрывалась за этими словами. Была ли мать Беатрис такой же? Были ли родители Беатрис холодными и склонными к насилию? Откуда взялись в Беатрис эти побуждения к убийству, эти страшные слова в дневнике? Она говорила о родителях как о двух умалишенных, которых ненавидела. Ненавидела ли свою мать Эльза? Бывало ли у нее желание ее убить? Ее мать не смогла найти себе места в обществе и в конце концов «провалилась в депрессию», как она сама это называла. Она так и не пришла в себя, и многими годами позже ей поставили диагноз «биполярное расстройство». Но для Эльзы и ее сестры мать всегда была больной, живущей как бы отдельно и от себя самой, и от своей жизни, от близких. Эльзе было около двенадцати лет, когда после истории с дневником ее отправили в пансион, а потом родители развелись. С тех пор она все реже видела сестру и остальную часть семьи, мать проводила все больше времени в психиатрической больнице. Иногда Эльзе хотелось позвонить сестре, написать, но, как только она слышала ее голос на другом конце провода, начинала говорить банальности. Внутри нее, за семью печатями, крылась неутолимая жажда привязанности. Эльза искала ее в мужчинах, но потребность эта была слишком отчаянной, неослабевающей. Она научилась прятать ее, чтобы не пугать их. Научилась держать себя в руках, не отталкивать мужчин зияющей в сердце дырой. Сколько бы внимания и нежности ни подарил ей Тома, ей все равно было бы недостаточно. Подобно котятам, которых слишком рано разлучили с матерью, ей на самом деле нужна была не любовь мужчины, а теперь уже навсегда невозможная любовь матери.
Мать звонила ей каждый день из больницы и рассказывала, как ей плохо, какой пыткой была ее жизнь. Чаще всего Эльза не брала трубку. Не слушала длинные сообщения на автоответчике. Она просто отправляла ей деньги, когда могла. Время от времени она все-таки отвечала, и тогда мертвый голос из прошлого звал на помощь. Эльза бормотала, что не стоит так переживать, не надо быть такой негативной. Добавляла, что спешит и перезвонит позже.
18
У Тома был американский двустворчатый холодильник. Эльза видела такие только в Штатах. Он был куда больше обычного холодильника, серебристый, и – верх роскоши – выдавал лед для напитков, стоило лишь подумать об этом. Достаточно было подставить стакан, и из холодильника, как из рога изобилия, лилась свежая питьевая вода, сыпались кубики льда, а то и колотый лед. Для Эльзы такой холодильник был неоспоримым свидетельством материального благополучия и демонстрировал принадлежность к определенному социальному классу даже ярче, чем часы Rolex. Она без устали приносила Тома в кабинет стаканы ледяной воды, просто ради того, чтобы в очередной раз нажать на кнопку и услышать, как работает отлаженный механизм. Тома говорил, что Беатрис нравилось пить по вечерам виски со льдом и что она тоже особенно любила этот огромный холодильник, который, сверкая тысячей металлических отблесков на ярко-красной кухне Бланди, едва ли не соперничал с Пикассо.
Кухня была обставлена самыми модными аксессуарами: островок, встроенная мясорубка и пароварка, электрическая соковыжималка, хлебопечка, мороженица и такое количество разнообразных комбайнов, что Эльзе и целой жизни не хватило бы, чтобы прочитать все инструкции к ним.
Однажды Тома предложил вместе приготовить на обед какой-нибудь интересный салат. Распахнул идеально симметричные дверцы холодильника:
– Ну-с, что у нас тут? Свежая батавия, редиска, помидоры сорта «ананас» – мои любимые, между прочим, – кабачки, у нас даже морковка есть! За дело!
Пока Тома резал кабачки, поясняя, что они вкуснее, когда холодные, и с кожицей лучше, чем без, Эльза взялась за непростую задачу – натереть морковку.
– Мне кажется, что Беатрис терла морковь вот этим, – сказал Тома, показав на чудовищных размеров комбайн.
В нем очевидным образом недоставало как раз терки и контейнера, в который должны были падать протертые овощи. Эльза открыла шкафчик, заполненный кухонными принадлежностями, большей частью нераспакованными. Она перебирала их, но все безуспешно.
– Тома, вы уверены, что у вас есть все детали для этого комбайна? Как-то все сложно очень…
– Ну конечно, у Беатрис все было продумано! Ищите! Ищите внимательнее!
Эльза полезла в другой шкафчик, наполненный разного размера контейнерами, которых хватило бы на годы и годы пикников. Она закрыла его, открыла третий, четвертый, затем вернулась к первому. В глубине была картонная коробка, которую она поначалу не заметила, может быть, терка была там. Высыпав содержимое шкафчика на стол, Эльза сумела извлечь из него эту коробку. В ней было множество разной формы и толщины терок и лопаток. Эльза выбрала терку, чьи отверстия были вроде как нужного диаметра, к ней крепился тяжелый пластиковый блок, который она смогла насадить на комбайн. Первая морковь втянулась в машину – грохот стоял такой, словно кто-то рубит все деревья в саду Тюильри разом. Пол, лакированная мебель, люстры и даже Пикассо – все сотрясалось под натиском перетирающего механизма. Даже Тома, несмотря на чуть слабеющий слух, подскочил: «Что за адский шум!»
То, что звучно шмякнулось в контейнер, больше напоминало зеленовато-серый блок желеобразного цемента, чем тертую морковку. Эльза попробовала с помощью чайной ложки извлечь то, что осталось в терке, и еще одна порция – шмяк – вывалилась в контейнер. Небось остатки давно испорченной еды, попыталась подбодрить себя Эльза. Она попробовала разобрать контейнер, чтобы вымыть одну за другой его составные части. Однако механическая терка состояла из десятков маленьких шурупов, решеток, металлических и пластиковых деталей разных форм и размеров; поэтому, когда она наконец-то все разобрала и вымыла, кроме той части в глубине, до которой не дотягивалась даже щетка, – она не смогла собрать его снова.
– Потрясающе, вы сломали мой комбайн! – возмутился Тома.
Эльза утешила его, сказав, что можно найти куда более практичный, занимающий намного меньше места, и она с радостью в ближайшее время подарит ему новый. А пока суд да дело нужно разобрать шкафы, потому что большей частью предметов пользоваться невозможно, более того, она только что обнаружила, что все инструкции – на немецком.
Пока Тома мыл редиску, Эльза искала ножик для чистки овощей, самый простой ножик, чтобы покончить наконец с чертовой морковкой.
Тома включил измельчитель в раковине, и сероватая желейная субстанция исчезла со звоном металла.
– Тома, вы не забыли вынуть чайную ложку?
Поздно – прибор тоже был перемолот с жутким грохотом. Эльза протянула руку, чтобы извлечь ложечку из измельчителя. «Несчастная, – сказал Тома, – никогда не суйте туда руку! Сколько уже было несчастных случаев! Раздробленные пальцы, раздробленные руки, да что там – целые раздробленные жизни!»
19
Однажды утром Эльза осталась в квартире одна, и ей захотелось снова побывать в кабинете Беатрис. Снова сесть за ее письменный стол. Снова потрогать ее ручки, пеналы. Она по-прежнему не написала ни строчки, вдохновение не возвращалось, может быть, прогулка на верхний этаж поможет ей.
И вот, в кабинете, она заметила его, на самом видном месте, как же она раньше об этом не подумала? На столе возлежал ноутбук Беатрис. «Мак», такой же, как у Эльзы, металлического серого цвета, того же размера. Она открыла
