Я должна кое-что тебе сказать - Кароль Фив
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чем больше она работала над текстом, тем больше он принадлежал ей. За каждой фразой она слышала голос Беатрис, которая нашептывала ей: «Да, давай! Это оно, продолжай! Пиши дальше!» Каждый вечер Тома видел, что Эльза становится все спокойнее, все радостнее, как если бы каждое слово, каждая глава укрепляли ее, придавали устойчивость. Эльза существовала, она могла воплощаться в этом тексте; рисуя новые контуры, новые линии, она вновь сочиняла саму себя. Той сбитой с толку и потерявшей внутренние опоры девушки больше не было, ей больше не нужно было чужое одобрение. Эльза работала с текстом Беатрис подобно мастеру, извлекая самую глубинную его суть, добираясь до самого его основания, и текст этот укоренял ее, возвращал Эльзу к собственным желаниям и сообщал ту силу, которой ей так не хватало раньше. Эльза все лучше чувствовала себя рядом с Тома, с мужчиной, которого выбрала Беатрис, мужчиной, который теперь принадлежал в некотором смысле им обеим сразу, мужчиной, которого она решила любить, защищать, как это делала все эти годы Беатрис. Эта книга станет их с Беатрис общим творением, их тайной.
Единственной проблемой и главным препятствием было для Эльзы окончание рукописи. Она была не закончена. Предполагала ли Беатрис какое-то продолжение, развязку? Были ли эти наброски полной импровизацией? Текст обрывался на полуслове, читатель жадно хватался за каждую фразу писательницы в невыносимом ожидании продолжения – в таком виде текст был прекрасен, но в то же время мог стать огромным разочарованием. Готовы ли читатели последовать по этому пути вслед за Беатрис? Оценят ли роман по достоинству? Эльза пробовала искать другие черновики или файлы в компьютере Беатрис, но безрезультатно.
Для того чтобы текст можно было публиковать, его незавершенность должна быть авторской задумкой, а между тем это было очевидно не так. Болезнь резко прервала труд Беатрис, ее приоритеты сместились. Весь текст напряженно стремился к концу, который так и не наступил. Именно так, к слову, устроены книги Модиано, но ведь в его случае это замысел, который объединяет все его романы. Эльза прослушала несколько интервью, в которых Беатрис объясняла, что литература для нее – приключение. Писатель проживает это приключение как первооткрыватель, с фонариком в руках, в отличие от читателя, который следует по его следам. Беатрис утверждала, что пишет без предварительного плана, совершенно свободно. Но все же Эльза точно знала, что, когда начинаешь работать над романом, нужно представлять себе концовку, пускай даже в самом общем виде, иначе как решиться? Разумеется, работа писателя, ее открытия, случайности нередко уводят в другую сторону, отвлекая от первой цели настолько, что о ней и не помнишь потом, но все-таки сложно себе представить, что Беатрис писала, не зная, в каком направлении движется. Смерть настигла ее в полете и прервала движение, смерть отодвинула искусство на второй план, но теперь ей, Эльзе, предстоит вновь, пользуясь метафорой Беатрис, зажечь факел и продолжить путешествие.
Постепенно рукопись заполнила собой всю жизнь Эльзы. Она жила словами Беатрис, которые направляли ее, мало-помалу меняя ее изнутри. Она становилась увереннее, говорила более твердым голосом, меньше боялась взгляда других, как если бы невидимая сила поддерживала ее ежеминутно, в каждом принятом решении. Эльза больше не была одна, слова Беатрис сопровождали ее и преображали изнутри.
Наконец что-то щелкнуло, и Эльза нашла в самом тексте вдохновение, чтобы подхватить его, продолжить работу. Конечно, местами для этого нужно было переписать оригинальную рукопись, внести некоторые изменения, которые делали ее более понятной, более гармоничной. Подобно художнику, который правит отдельные фрагменты картины, а затем понимает, что следует переделать ее целиком, Эльза увидела, что весь текст Беатрис Бланди нужно переписать, – не для того, чтобы исказить его, а, напротив, чтобы он раскрылся во всей своей полноте.
24
– Притворяетесь, чай?
Эльза вздрогнула.
– Простите, что?
– Принести вам чай?
Тома склонился над Эльзой, и она резко захлопнула ноутбук.
– Я смотрю, вы в полной боевой готовности! Что же вы такое пишете? Это государственная тайна?
– У меня возникла идея романа, кажется, на этот раз может что-то получиться.
– Вот это новость! Такое нужно отметить!
– Только не сегодня вечером, Тома, я лучше поработаю…
– Вы уже много недель только и делаете, что работаете… Вы хоть не о нас пишете? Не портите мою репутацию?
– Почему вы так говорите?
– Да не знаю, просто, когда я вижу, как вы прячете тетради или ноутбук при моем приближении, мне кажется, что вы что-то скрываете от меня, что вы пишете что-то вроде «Этот тип – мудак».
Эльзе стало смешно.
– Не переживайте, там будет не только осуждение…
– Вы можете мне хоть отрывок прочитать? Ну, скажем, первую главу…
Чем больше Тома настаивал, тем больше Эльзе казалось, что она лжет ему, а то и хуже – предает его. И чем больше она держала все в себе, тем больше между ними росло непонимание, недоговоренность, подозрительность.
– Вы пишете уже несколько недель, а я даже не знаю о чем!
– А Беатрис читала вам свои тексты?
– Она была как вы, пряталась, чтобы писать…
– Все еще слишком хрупко, чтобы показывать кому бы то ни было, даже вам…
«Особенно вам», – думала Эльза.
– В мире кино люди готовы нести ответственность за свое творчество, пишут на свету!
– Давайте, может, обсудим, как в мире кино люди безуспешно ищут деньги на истории, которым не суждено увидеть свет?
– Вы изменились, Эльза, не знаю, что с вами происходит, но вы изменились…
– Может быть, это ваше влияние?
Иногда, вечерами, Эльзе хотелось все рассказать Тома, все ему объяснить. Она понимала, что чем больше она ждет, тем ужаснее будет момент признания. Но что-то удерживало ее. Тревога, страх его реакции… Что тут скажешь? Я нашла текст Беатрис и приложила к нему руку? Видите ли, мне он кажется не вполне законченным… Нет, это невозможно, тема слишком острая, как Тома отреагирует? Может ли он истолковать ее поступок не как воровство и плагиат? Устоят ли его чувства к ней? Если и был на свете человек, перед которым Эльза чувствовала себя виноватой, так это Тома. В целом же ей казалось, что она стала частью чего-то большего, что она трудится во имя высшего дела и имя ему – литература. В конце концов, уговаривала она себя, кто знал имена авторов первых великих литературных произведений, которые дошли до нашего времени? Басни, песни, легенды передавались из поколения в поколение. Разве люди, стоящие за произведением искусства, имеют значение? Ведь главное – само творение. Наша эпоха переоценивает фигуру художника в ущерб его творчеству, книга хорошо продается, только если художник хорошо ее рекламирует, популярными становятся самые молодые, самые красивые, самые уверенные в себе авторы, желательно – выпускники самых престижных учебных заведений. Литература же выглядит совсем иначе, и хотя чаще всего она представляется в облике молодого, элегантно постриженного человека с дипломом Высшей нормальной школы, умеющего остроумно отвечать на любой вопрос в прямом эфире, Эльза чувствовала, что литература находится где-то далеко от всей этой суеты, в другом пространстве.
25
Однажды утром Эльза встала и увидела фотографию Беатрис на прикроватной тумбочке. Уже много месяцев она просыпалась, и этот портрет сразу маячил перед глазами, Беатрис на нем широко улыбалась, лучезарная и царственная. Но сегодня Эльзе хотелось развернуть портрет к стене или, еще лучше, и вовсе убрать в ящик. Она оглядела столик. Он по-прежнему был завален вещами Беатрис. Беруши, едва просроченные снотворные, пилочки для ногтей, коллекция стеклянных колец, наверняка купленных во время поездок на Мурано с Тома, темные очки, часы с давно севшими батарейками… В этой комнате, в этой квартире время остановилось навсегда.
Когда уже кто-нибудь решится наконец разобрать все эти вещи? Убрать фотографии? Чем больше времени Эльза проводила за рукописью Беатрис, чем больше она переписывала ее, присваивала себе, вкладывала в нее частички себя, тем невыносимее ей становилось здесь жить. Как если бы место, которое она захватывала в тексте, придавало ей больше веса, значимости,
