Русская гейша. Загадки любви - Таня Кадзи

В то время эротическое искусство достигло масштабов и высот, неизвестных любому другому обществу. Самыми массовыми и востребованными стали «укиё-э» («картины быстротечной жизни») – серийные цветные оттиски с резных досок. «Э» – значит «картина», а сложный буддийский термин «укиё» понимался как «жизнь сейчас». Это явление прекрасно охарактеризовал в 1661 году новеллист Асаи Реи: «Жить всегда единым мигом, тратить все время на удовольствие от созерцания луны, снега, вишневых цветов и кленовых листьев; петь песни, пить саке, ласкать друг друга, плыть, плыть… Никогда не расстраиваться, если нет денег, никогда не быть грустным в глубине сердца; всегда походить на растение, движимое речным потоком, – вот что зовется укиё, свободно плывущим миром».

Неудивительно, что самой популярной литературой того времени стали укиё-дзоси – богато и откровенно иллюстрированные рассказы о повседневной жизни горожан. Некий прообраз комиксов, а точнее – японских эротических манга. Интересно, что постоянными клиентами граверных лавок были не только домохозяйки, проститутки, гейши, актеры, игроки и торговцы, но и самураи, которым появляться в подобных местах запрещалось. Одной из ведущих тем этих повествований в картинках был секс.

Художник – гравер Моронобу подошел к теме «весенних картинок» конкретно, изображая не только любовников в различных сексуальных позах, но также и всех остальных персонажей Текучего мира: маленьких служанок, слуг – мужчин, балагуров, содержателей публичных домов и даже драки пьяных гостей. На протяжении более двух столетий уличные сцены Ёсивара, абуна-е (непристойные картины), сюнга, знаменитые гейши, куртизанки и актеры Кабуки изображались многими художниками. В буквальном переводе «сюнга» означает «весенние картинки» и считается термином для эротической японской графики XVII–XX веков, но слово давно используется как синоним традиционной японской эротики вообще.

Киёнобу (1664–1729) был известен своими эротическими гравюрами и изображениями танцев в Кабуки. За ним последовал Масанобу, развивающий эту же тему, но несколькими десятилетиями позже.

Гениальный Хокусай прославился на родине отнюдь не пейзажными видами, а целыми альбомами с изображениями половых актов. «Веселые кварталы» того времени нередко превращались в артистические колонии, а художники рисовали то, среди чего обитали.

Например, в самом крупном столичном квартале Ёсивара почти постоянно жил великий Китагава Утамаро. Он изображал выдающихся куртизанок и дочерей богатых торговцев, фавориток незарегистрированных чайных домиков и проституток самого низкого пошиба. Утамаро рисовал великих гейш. На его гравюрах мы видим, как женщины играют в волан, созерцают цветущую вишню, сидят у реки, любуются луной, ловят светлячков, пьют сакэ на снегу, идут в храмы, совершают прогулки к живописным местам, посещают театр и увеселительные заведения. Он также рисовал женщин в домашней обстановке: они готовят еду, занимаются шитьем, кормят шелковичных червей. Он запечатлел их в различных позах: вот они выщипывают брови, подкрашивают лицо, отдыхают под пологом от москитов, пробуждаются утром, моют руки, занимаются рукоделием. «Весенние картины» Утамаро (сюнга) стали знамениты, а его серия из двенадцати цветных гравюр, известная под названием «Поэма-сонник с картинками», считается величайшей из всех эротических укиё-э».

– Зачем ты дала ему телефон? – немного недовольно поинтересовалась Лиза, когда мы вышли из ресторана.

– Сама не знаю, – тихо ответила я. – Наверное, понравился.

– Непонятный тип какой-то, – продолжила она и зачем-то остановила такси.

– Пешком дойдем, – попробовала я возразить, но она уже открыла дверцу и сказала на русском: «Амбассадор».

Таксист ее прекрасно понял, улыбнулся и кивнул.

– Посмотри на часы, – сказала она, когда мы забрались в такси. – Нам же нужно привести себя в порядок. Да и надоело мне пешком таскаться!

– Ах, ах! Какие мы принцессы! – рассмеялась я.

Таксист обернулся и тоже радостно засмеялся. Мы непонимающе на него посмотрели, но он только подмигнул и вновь стал смотреть на дорогу.

– Ненормальный какой-то, – тихо заметила Лиза, с подозрением глядя на его аккуратно подстриженный затылок. – Как и этот твой новый ухажер!

– Ну почему сразу ненормальный? – спросила я и не смогла сдержать улыбки, глядя на ее недовольное лицо. – Просто у него настроение хорошее и он радуется таким красоткам, как мы с тобой.

– Да Бог с ним, с водилой, – ответила она. – Но этот Кристиан! Та еще штучка! Так тебя и ел глазами! Просто до неприличия пялился!

– Лиза! Да ведь он художник!

– Но все-таки странно. Имя не наше, а говорит, как наш. Лицо тоже явно не русское. Но, конечно, хорош! Ты, часом, не влюбилась?

– А тебе жалко что ли? – усмехнулась я.

– Господи! – не на шутку испугалась она и развернулась ко мне всем корпусом. – Только этого мне не хватало! Мы в чужой стране, непонятно, что за парень! Мы ничегошеньки о нем не знаем!

– Да успокойся ты! Он и не позвонит! Эскиз у него есть, мы с ним даже расплатились, хотя непонятно за что.

– Вот именно, – нахмурилась Лиза, – ты сама сказала, что эскиз у него есть. А, значит, он может написать картину. Вот и повод принести ее тебе в гостиницу.

– И прекрасно! – отмахнулась я. – Давай закроем эту тему.

Лиза отодвинулась в угол и нахохлилась. Таксист вновь зачем-то повернулся к нам и опять подмигнул.

– И у этого явно нервный тик, – тихо заметила она. – Ох, эти французы! Добра от них не жди!

Спектакль начинался в половине восьмого. Мы приехали в отель около шести. Лиза мгновенно скрылась в ванной, даже не зайдя в номер Григория. Я скинула одежду и улеглась на диване, потягиваясь всем телом. Чувствовала явную усталость, и даже в оперу идти не хотелось.

«Что там сегодня за спектакль? – подумала я и вяло потянулась за билетами, лежащими в конверте на столике.

Я поняла, что это опера Моцарта, но название «Cosi fan tutte» мне ничего не сказало.

«Может, отказаться и остаться в номере? – подумала я, бросив билеты на пол и перевернувшись на спину. – Приму ванну, поваляюсь на диване, просто отдохну».

– Иди, ванная свободна! – раздался в этот момент приглушенный голос Лизы из приоткрытой двери.

– Сейчас, – ответила я, но не подумала встать.

Лиза скоро появилась в халате и с мокрыми волосами.

– Ты чего разлеглась? – возмутилась она. – Быстро приводи себя в порядок! У нас почти нет времени.

– Успеем, – равнодушно ответила я. – До Гранд-Опера два шага.

– Что это за настроение? – затормошила она меня. – Собирайся, кому говорю!

В дверь постучали.

– Не иначе твой раб явился, – заметила я и встала, накинув халат.

Лиза пошла открывать, что-то недовольно бурча себе под нос.

Но это оказался Кристиан. Я буквально онемела, когда его увидела.

– Но каким образом? – начала я и, к своему удивлению, почувствовала, что краснею.

– Решил лично, – мягко ответил он. – Не возражаете?

– Пойду Григория потороплю, – сказала Лиза, выглядывая из-за его спины, и тут же скрылась.

Я нервно запахнула халат и пригласила его присесть. Крис снял короткое серое пальто, шарф, но почему-то остался в берете. Он подошел к дивану и поднял валяющиеся билеты.

– О! Опера Моцарта! – проговорил он, кладя билеты на стол и не сводя с меня глаз.

– Наверно, – ответила я, тоже неотрывно глядя на него. – Только я совсем не знаю французский.

– Ее полное название «Так поступают все женщины или Школа влюбленных», – тихо сказал Крис и сел рядом со мной. – Она в двух действиях, участвуют оркестр и хор национальной Парижской оперы. Сюжет довольно тривиален. Два молодых итальянских офицера решили проверить верность своих невест. Они переоделись в албанцев и начали их соблазнять. И так далее. Я видел пару месяцев назад. Вам должно понравиться.

– Возможно, – сказала я и улыбнулась. – Но откуда вы здесь, Кристиан?

– Соскучился! – спокойно ответил он. – К тому же мне необходимо видеть модель, иначе рисунок будет неточен.

– Но, – начала я и замолчала.

– Ты все понимаешь, – тихо проговорил он и придвинулся ко мне.

Его черные глаза неотступно смотрели на меня и, казалось, гипнотизировали.

– А мы уже перешли на «ты»? – задала я стандартный вопрос и отодвинулась, запахивая разъезжающиеся полы халата.

– Конечно, – уверенно сказал Крис и улыбнулся, не отводя от меня взгляда.

– Но я ничего про тебя не знаю! Как, впрочем, и ты!

– Хочешь узнать? – спросил он и улыбнулся шире.

И от этого его лицо стало выглядеть совсем мальчишеским. Холодноватый аристократизм, присущий всему его облику, мгновенно исчез, стертый этой подкупающей искренней улыбкой.

– Значит, я тебе небезразличен, – добавил он, не услышав моего ответа.