Анхен и Мари. Прима-балерина - Станислава Бер

Лавина вопросов нарастает

– Да чтоб тебя черти из котла не выпускали! Козья морда! Да я твои кишки на саблю намотаю, брехун проклятый.

– Я… всё сделаю, Ваше превосходительство… всё…

– Всё, всё. Аспид, курица ты безмозглая, где доказательства? Где улики, я тебя спрашиваю?

– Будут улики. Всё будет. Не подведу… Верой и правдой… так сказать…

Анхен поднималась по лестнице Управления полицией и впервые услышала, как господин Орловский распекает подчинённого. Так страшно ей никогда не было. Что же тогда творится с господином Громыкиным? Она хотела прошмыгнуть в кабинет до его прихода, но столкнулась с ним в коридоре. Фёдор Осипович вышел из приёмной начальника, затворил за собой дверь и подпёр её спиной.

– Вот такие дела, барышня, – выдохнул он, тяжело дыша.

– Доброе утро, сударь, – сказала она, не подумав, а доброе ли оно для него.

Господин Громыкин ничего не ответил, расстегнул пуговицы серого в жёлтую клетку пиджака, отдышался и пошёл в кабинет.

– Значит так, господа сыщики. Нам нужны доказательства вины господина Потапова. Нужны, да-с.

Дознаватель ходил между столами подчинённых, энергично вышагивая. По-офицерски. По-молодецки.

– Думаем, думаем! – подбодрил он всех и сразу.

– Считаю я, что балетмейстер невиновен. Нам надобно искать других. И побыстрее, – сказала Анхен со своего места.

– С чего Вы так решили, Анна Николаевна? – насмешливо спросил её начальник.

– Ежели балетмейстер отравил госпожу Пичугину, то доктор Цинкевич найдёт что-нибудь на изъятой посуде. Будьте покойны, – по обыкновению поддержал её господин Самолётов, выходя в проход к дознавателю.

– А ежели нет? – спросил его господин Громыкин.

– Тогда нужно разрабатывать версию, что госпожа Черникина – злодейка каких мало, – ответил делопроизводитель, приглаживая и без того идеальную причёску.

– Ну, хорошо. Предположим, что вы, молодые люди, правы. Что дальше? – спросил дознаватель.

– Как что? Нужно обыскать её квартиру для начала! – ответил господин Самолётов.

Балерина Элеонора Черникина проживала с матерью. Даже будучи и в центре города, и недалеко от театра, дом, где квартировала убитая оказался чрезвычайно скромен. Анхен не решилась прикасаться к старым потрескавшимся перилам на лестнице, когда они поднимались на этаж. Пусть даже и в перчатке. Она то и дело уворачивалась от осыпающейся штукатурки, если дознаватель слишком тяжело ставил ногу на скрипучие ступени.

Дверь в квартиру пережила немало в своей долгой жизни. Исцарапанная, грязная, с отколотым деревянным декором, она не желала открываться, не смотря на то, что господин Самолётов неоднократно крутил дверной звонок.

– Милости просим. Открыто, – сказал господин Громыкин, оттеснив делопроизводителя, и просто толкнул дверь.

Она оказалась не заперта.

– Батюшки святы! Это как же…, – растерялся дознаватель, первым вошедший в квартиру.

В коридоре лежала дама без чувств и как будто даже без признаков жизни. По крайней мере, лицо её было в крови. Перепачканные кровью же седые волосы разметались по щербатому, давно некрашеному деревянному полу. Морщинистые руки, связанные верёвкой, она держала на животе.

– Позвольте, – прошептал господин Самолётов и отодвинул начальника в сторону.

Делопроизводитель жестом приказал Анхен оставаться снаружи, а сам встал в стойку, как собака на охоте, вытащил пистолет и обыскал всю квартиру, держа нос по ветру – видимо, хотел почувствовать запах врага первым. Однако, кроме окровавленной связанной дамы, никого больше не было.

Тем временем господин Громыкин с трудом – мешал живот, но всё же присел на корточки и потрогал шею пострадавшей. Пульс, хоть и слабый, угадывался.

– Жива, – выдохнул он с облегчением.

Ещё один труп в этом громком деле оказался бы весьма некстати. Дама застонала и приоткрыла глаза. Он ослабил узел и сбросил верёвку с её рук.

– Мадам, Вы нас пугаете. Что с Вами стряслось? Что? – спросил господин Громыкин, склонившись над ней и сочувственно округляя карие глаза-пуговки.

– Кто Вы? Это Вы меня пугаете, – ответила она, нахмурившись.

Дама привстала, оглядываясь.

– А где эти? – спросила пострадавшая строго.

– Кто эти? – спросил её дознаватель, тоже оглядываясь.

В квартире всё стояло вверх дном – валялись стулья, платья, шарфы, книги, бумаги, газеты, бидон, чугунный утюг. Зеркало в прихожей сняли с крючка, да так и оставили лежать на полу.

Дама не ответила, встала, но не устояла и пошатнулась. Господин Громыкин и господин Самолётов подхватили её с двух сторон и провели в комнату, служащую, по всей видимости, гостиной.

Анхен пристроилась на диване с весьма потрепанной кожаной обивкой и вытащила блокнот. Такую сцену надобно зарисовать.

– Кто это с Вами сотворил сие? Кто? – спросил рыжебородый дознаватель, усаживая даму на стул у окна.

Там и воздуха поболе, и света.

– Я не знаю. Лиходеи-разбойники, должно быть, – сказала она и тяжко вздохнула. – Беда не приходит одна. Сначала Элечку убили, теперь вот налёт.

– Вы должно быть мать Элеоноры Черникиной, – сказал-спросил господин Громыкин. – А мы из полиции. Сыскная часть. Да. Из полиции.

– Ну, слава Богу. По крайней мере, пытать не будете. Ведь Вы же не станете меня терзать? – испуганно спросила госпожа Черникина-старшая.

– Кто Вас терзал, сударыня? – спросил господин Громыкин и протянул ей стакан воды, принесённый господином Самолётовым. – Кто?

– Не знаю. Их было двое – мужчина и женщина.

– Как выглядели? Вы их узнали? Может быть, запомнили что-то? – засыпал её вопросами делопроизводитель.

– Нет. Что вы? Они были в масках. Знаете, таких будто маскарадных, – ответила госпожа Черникина, делая глоток воды из стакана.

– Одежда, походка, шрамы, ожоги, речь. Что можете сказать? – не оставлял попыток господин Самолётов.

– Одежда чистая. Не похожи они были на уличное отребье. Походка? – пострадавшая задумалась. – У дамы – лёгкая, воздушная. А у этого… тяжёлая, поступь служаки, ходит, будто припечатывает.

Госпожа Черникина скривилась, словно на змею наступила, вспоминая походку нападавшего.

– Вы не волнуйтесь. Всё в прошлом. Не волнуйтесь, да, – мягко сказал господин Громыкин и погладил её по голове.

Анхен удивлённо вскинула брови. Дознаватель может быть мягким, надо же. Хозяйка квартиры тоже прониклась, расслабила плечи, выдохнула.

– Речь. Вот говорили они чудно. Нет, нет. Она говорила по-нашему, по-питерски. Он же…, – замолчала она на половине фразе.

– Что он? Шепелявил? Акал, окал? Что? – подсказывал ей господин Самолётов.

– Акцент у него был. Нерусский он, чужак, – сказала госпожа Черникина.

– А какой акцент? Французский, немецкий, английский? Может быть китайский? – продолжал допытываться делопроизводитель.

– На немецкий похож – говорит, будто собака во дворе гавкает.

– Что они хотели от Вас? Деньги, драгоценности? – спросил господин Громыкин.

Анхен оглядела комнату – тусклое окно, пыльные обои, растрескавшаяся плитка печи – слабо представляя, что в этой квартире могут находиться деньги и уж подавно драгоценности. Хотя подождите. Анхен встала и подошла рассмотреть поближе. В буфете рядом со старой