Анхен и Мари. Прима-балерина - Станислава Бер

– Тьфу ты, итить твою налево! Яков Тимофеевич, не томите, – не выдержал господин Громыкин.

Он достал из кармана клетчатого пиджака платок и оттёр им вспотевшее лицо.

– На бумаге нашёл я, господа, органические следы, – важно сказал господин Цинкевич, продолжая болтать ногами.

– Какие следы?

– Селёдку на ней чистили, – сжалился доктор, но всё же добавил. – Ха-ха!

– Селёдку, – повторил за ним дознаватель задумчиво.

– Кстати, стёклышки из пуанты госпожи Пичугиной не что иное, как очки. Я их собрал частично по осколкам. Долго, нудно собирал, ночь не спал. Ладно, не благодарите, – махнул рукой господин Цинкевич, но никто и не собирался его благодарить.

Следствие под грузом новых впечатлений крепко задумалось.

– Госпожа Черникина очки носила! – выпалила Анхен, вспоминая встречу балерины и господина Потапова.

– А Вы откуда знаете сие? – спросил её господин Громыкин.

– Элечка была близорука. Так господин Четвертак говорил. Позабыли Вы неужто? – отвертелась художница.

Господин Самолётов вышел вперёд.

– Странно всё это, господа. Очки – вещь дорогая. Разве нельзя было найти другого стекла?

– Знаете ли, как охота приспичит отомстить, родные очки не пожалеешь, – ответил господин Громыкин, похлопывая по пенсне в нагрудном кармане.

– Нет. Здесь что-то не так, – не отступал господин Самолётов. – Убийца был человек близкий для госпожи Пичугиной. Это факт. Он знал, что прима-балерина употребляет – это раз. Он знал, где она хранит кокаин – это два.

– И доступ был к её гримёрной комнате – это три, – подхватила Анхен. – Чтобы подсыпать в наркотики яду.

– И госпожа Черникина, и господин Потапов подходят под эти условия, – сказал дознаватель.

– Я, конечно, не сыщик столь выдающегося ума как вы, господа. Но позвольте слово молвить? – спросил господин Цинкевич, прикладывая руку к груди.

Все обернулись к позабытому доктору, всё также сидящему на столе.

– А почему вы отвергаете версию, что убийца угостил приму кокаином с примесью стрихнина? В коридоре. На улице. Где угодно.

Сыщики молчали.

– Тоже верно. Могло бы быть и так, – подытожил дознаватель и нахмурился.

Конкретики так и не прибавилось.

* * *

Иван Филаретович свернул на Невский проспект и пешком дошёл до Зимнего дворца. Там он показал бумагу, недолго переговорил с бывалым гвардейцем, махнувшим рукой в сторону лестницы, долго плутал по коридорам и, наконец, очутился в кабинете без окна. За простым деревянным столом сидел седой офицер с подкрученными усиками.

– Чем могу быть полезен, сударь? – спросил он, вставая.

Лампа, освещавшая стол, от его резкого движения начала покачиваться, превращая комнату в театр движущихся теней.

– Иван Филаретович Самолётов. Чиновник сыскной полиции. Делопроизводитель, – представился молодой человек.

– А бумага соответствующая у Вас имеется? – спросил старик и прищурился. – А то у нас тут порядки строгие.

Господин Самолётов показал документ. Офицер внимательно прочитал, уделяя внимание каждой букве и запятой в предоставленном документе, крякнул и подкрутил усики. Затем удовлетворённо кивнул. Годится!

– Мне Вас рекомендовали, как единственного офицера службы охраны императора Александра II. И Вы до сих пор продолжаете службу. Это удивительно!

– Так точно-с! – гаркнул служака. – В чине, правда, понизили, но это уже другое, да-с.

Иван Филаретович придержал лампу за край плафона, и театр теней замер.

– Присядем, – пригласил господин Самолётов, как будто это он был хозяином неказистого кабинета в самом знаменитом дворце Санкт-Петербурга.

Мужчины сели. Офицер на своё место. Делопроизводитель огляделся, взял колченогий табурет у стены и приставил его к столу.

– Видите ли, меня интересуют события за год или два до покушения на царя Освободителя, – сказал господин Самолётов, усаживаясь.

Служака молчал, рассматривая лицо молодого человека.

– Почто Вы интересуетесь, позвольте спросить? – наконец, спросил он, прищурившись.

– По личному вопросу. Любовная, так сказать, история, – сказал господин Самолётов, краснея.

Офицер приподнял кустистые брови, ожидая продолжения.

– Видите ли, отец моей возлюбленной был арестован за помощь народовольцам.

– Это Николай Радов что ли? – усмехнулся служака.

– Он самый, – кивнул Иван Филаретович. – Какая, однако, у Вас память!

– М-да, бывали денёчки, – крякнул седой офицер ностальгически.

– Возможно, Вы что-то знаете или припомните, что может доказывать невиновность осуждённого за измену господина Радова. Или какие-нибудь смягчающие обстоятельства. Или ошибку. Что-нибудь, а? – спросил господин Самолётов с надеждой.

– От это вряд ли. Поганец ещё тот был. Виновен был шельма! Вот те крест, виновен! – опять гаркнул седой офицер.

Иван Филаретович уставился в плохо оштукатуренную стену. Надежды рухнули.

– А чего Вы, господин хороший, закручинились? – удивлённо спросил старик.

Господин Самолётов схватился за грудь, тяжело дыша. В сердце у молодого человека защемило. Впервые в жизни. Он никогда не получит согласия Анхен на свадьбу. Ни-ког-да.

– Дело в том, что дочери Николая Радова испытывают чувство вины за поступок родителя и даже отказываются выходить замуж, – сказал господин Самолётов, всё также глядя в стену.

– От это как раз зря, – сказал служака, вставая. – Это не про них, ей Богу!

– Отчего же? – спросил Иван Филаретович, обернувшись к нему.

– Так ихняя матушка-т – святая женщина. Она же это… того. Убиенного-то царя не раз спасала от смерти неминуемой. Да-с!

– Это как же она его спасала? – спросил господин Самолётов и тоже встал.

– Видения её посещали, она и упреждала нападения. Ага, – сказал офицер, присаживаясь на край стола. – Однажды я лично участвовал в такой истории. Её Богу, не вру!

– Рассказывайте! – потребовал Иван Филаретович, приглаживая и так идеальный пробор.

– Мы тогда из Крыма возвращались. Из отпуска, значит. Я дослужился к тому времени, да-с, и поставили меня аж начальником охраны! Ехали мы на двух поездах – в одном царь с семьёй, в другом – свита и багаж ихний. Сижу, значит, чаи с пышнотелой девкой из прислуги гоняю, и тут эта… жена Николая Радова этого. Эммой её кличут. Как забежит, да как в слёзы кинется.

"Нельзя через Одессу. Христом Богом прошу, измените маршрут! – кричит бедняжка.

"Чегой-то?" – засумневался я и девке сисястой, значит, подмигиваю.

Если б ни муж-придворный, я бы её и слушать не стал. Делов что ли нету боле?

"Все погибнем мученической смертью, если через Одессу поедем", – дальше нагнетает неугомонная.

"Слушай её, полковник, она у меня блаженная. И по мелочи предсказывает, и большое горе предчувствует", – говорит тогда господин Радов, качая головой. Правда-правда.

Я покосился на матушку Вашей барышни, три раза моргнул, сглотнул, дёрнул подбородком влево, поправил китель, да и решился.

"Чёрт с вами! Едем через Александровск. Но об этом никому, ни одной живой душе".

В самый, значит, последний момент маршрут изменили. Послал я, значит, депешу в Одессу кому следует. Нашли они потом заложенную мину в четырнадцати километрах от города. Если бы не Эмма Радова, мы все погибли б. А ты говоришь измена. Да за