Анхен и Мари. Прима-балерина - Станислава Бер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да нечто я бы не заметил, барин? – удивился мужик, почесал бородку веником и отвел глаза в сторону. – Ясное дело, заметил бы и дирехтору доложил. Что я правил не знаю что ли?
Анхен не понравился его бегающий взгляд, да и бородка веником тоже не понравилась. Она зашла за стойку осмотреться – где, говоришь, ключи висят? – и невзначай схватила гардеробщика за руку. Гардероб со стройными рядами вешалок поплыл и растворился. А Анхен попала в воспоминание гардеробщика.
– Вот ведь, зараза какая, а ещё из благородных! – ворчал он, оглядывая щит с ключами. – Зубы заговорила, а сама ключи умыкнула, и даже бумагой не побрезговала из-под селёдки. Бесстыжая!
Гардеробщик сразу понял, куда подевался ключ от комнаты прима-балерины, и прямиком к полячке. Не зря она тёрлась у его стойки, байки балетные травила и улыбалась так, что у него поджилки затряслась. На его вкус тощая бабёнка, ухватиться не за что, но ведь из благородных, да и глазищи такие, что ух! Хвостом вильнула – даже погладить не дала, и исчезла, а теперь вот вещички пропали.
– По-хорошему верни, говорю! Или я за себя не отвечаю, – шипел он, прижав её у окна в коридоре.
– Вот он. Не ори, – ответила ему Агнешка, оглядываясь по сторонам, и положила в его ладонь злополучный ключ.
– На кой брала-то? – спросил гардеробщик, смягчившись.
– Надо было, – сказала она так, будто не балерина вовсе, а принцесса заморская. – Надеюсь, ты понимаешь, что не следует об этом болтать?
Тьфу! Бесстыжая. Нечто он – дурак? У него же ключ пропал, не у кого-нибудь. Сам уже уразумел, что лучше помалкивать, коли не спросят. Да и спросят, помалкивать.
– Иван Филаретович, Вы только посмотрите, что здесь нам уготовано судьбой, – сказала Анхен из глубины гардероба.
В подсобном помещении на стеллаже стоял пузырёк с белым порошком и красочной этикеткой – череп и скрещенные кости, а на столе лежала бумага с оторванным краем.
– Откуда у тебя, братец, стрихнин? – спросил господин Самолётов, оглядев находки художницы.
– Так мыши завелись в театре. Да-с. Господин Мариус велел вывести их срочно. Вот. Травим, – ответил плешивый гардеробщик.
– А край бумаги где? – спросила Анхен, указывая на стол.
– Да шут его знает. Умыкнули, стало быть, – сказал гардеробщик.
– Всё видели свидетели. Всё знаем мы. Как Вы с Агнешкою бранились в холле. Как ключ она Вам отдала. Так что Вы скажете, любезный, брала полячка от комнаты гримёрной примы ключ или нет?
Всё знаем мы? Господин Самолётов хоть уже и привык к странным выходкам коллеги, но всё равно посмотрел на неё и покачал головой.
– Она, паскудница, она, Агнешка! Покрывать её не буду, всё расскажу. И ключи, и бумагу забрала. Да ведь без спросу! Нечто я теперь виноватый?! – спросил гардеробщик и схватил делопроизводителя за рукав сюртука.
– Из города чтобы ни ногой. Понятно? – строго сказал господин Самолётов и сбросил с себя его руку.
Анхен и господин Самолётов вернулись в партер, к начальнику. И не с пустыми руками.
– Вот, стало быть, как оно было, господа хорошие, – сказал господин Громыкин, выслушав рассказ помощников. – Стало быть, вот так.
– Да, теперь можно восстановить картину преступления по часам и минутам, – поддакнул начальнику господин Самолётов.
Господин Громыкин, встав посреди партера, важно нацепил на нос пенсне, хоть и не собирался ни читать, ни писать, упёрся одной рукой в бок, другой же отчаянно зажестикулировал.
– Утро: балерину Черникину подселили к приме, разгорелся скандал. День: Прима идёт к главному балетмейстеру, пьёт чай, но подселение остаётся в силе. Вечер: госпожа Лещинская сцепилась в холле с госпожой Черникиной из-за какой-то важной бумаги.
Дознаватель замолчал, обдумывая.
– Агнешка спустилась в гардероб, украла ключ и стрихнин. Угостила госпожу Пичугину отравленным кокаином или просто подсыпала его в марафет, зная, где его хранит прима. Пока все были на репетиции – помните, она опоздала, госпожа Лещинская с помощью украденного ключа проникла в гримёрку подруги, схватила очки балерины Черникиной, разбила их, а стёкла подложила в пуанты примы. В ящик стола Мыши Серой подкинула остатки стрихнина, завёрнутые в клочок бумаги из-под злополучной селёдки.
– Но зачем?! – почти хором спросили Анхен и господин Самолётов.
– Вот тут я пас. Тут думать надобно, – сказал дознаватель, снял пенсне и положил его в карман клетчатого пиджака.
Он отвернулся и скрестил руки за спиной.
– Зачем она отравила госпожу Пичугину, если ей следовало устранить Серую Мышь? – спросил господин Самолетов.
– Ведь именно балерина Черникина недостойное что-то про Агнешку ведала, – подхватила его мысль Анхен. – Бумагой шантажировала, грозилась придать её великому позору.
– М-да. Не ведомо сие пока. Тут думать надобно, – повторил господин Громыкин.
Фёдор Осипович к ужину фатально опоздал, за что и получил отповедь от Александры Николаевны. Однако супруга его простила. Не сразу, конечно. После покаяния и лобызания. Чтобы уж совсем загладить свою вину, дознаватель решил рассказать ей про арест. Уж он-то знал, что ей это понравится. Скорее всего. В общем, есть вероятность, что понравится.
– Ты себе даже не представляешь, душа моя, какие нынче в моде убийства, – начал господин Громыкин. – Вот взять, к примеру, арестованную. Её, сердечную, Черникина бумагой какой-то шантажировала, а она возьми, да и подругу свою отрави. Виданое ли дело? Нет, в ранешние времена такого не бывало.
Дознаватель сидел в гостиной за столом орехового дерева и поглядывал на супругу с опаской. Вдруг Александра Николаевна решит, что о таких страстях дозволительно рассказывать только в кабаках, а не в христианских домах.
– Не может быть. Как же это? Почто подругу-то травить? – спросила Александра Николаевна и захлопала короткими белёсыми ресницами.
– Вот так, друг мой. Вот так. И ведь что интересно, девка-кремень, хоть и балерина. Расколоть никак не получается. Мы ей донос показываем, а она "Зачем вы читаете такие гадости?". Мы ей вопрос задаём, а у неё уже ответ припасён.
– Фёдор Осипович, родной мой, ты уж постарайся. Поднатужься да расколи её, раз так надо, – ласково сказала супруга.
– Я стараюсь, – сказал господин Громыкин и вздохнул.
– Ты должен докопаться до истины. Нет, ты просто обязан, – повысила голос Александра Николаевна.
Господин Громыкин вздрогнул от окрика и втянул голову в плечи. Уж очень он боялся, когда супруга кричала. Очень. Аж поджилки тряслись.
– Иначе не светит тебе генеральский чин, – опять ласково сказала Александра Николаевна.
– Ну, какой генеральский чин? – заканючил Фёдор Осипович. – Ведь не дадут. Ведь не из дворянского рода. Ну, право слово, о чём ты, душа моя?
– О том, что
