Епископ ада и другие истории - Боуэн Марджори

Все в моей семье были ювелирами, по крайней мере, с тех пор, как о ней известно из письменных источников, и я тоже с энтузиазмом взялся за изучение этого ремесла, серьезно и прилежно, читая и размышляя. Когда и при каких обстоятельствах я впервые встретил Энн Лит, я не помню.

Она освещала мою жизнь подобно солнцу; мне казалось, что я всегда знал ее, но, возможно, моя память подводит меня.

Ее отец был адвокатом, она — единственным ребенком в семье, и хотя она стояла выше меня по общественной лестнице, я обладал гораздо большими мирскими благами, так что никаких препятствий для нашего земного союза не существовало.

Но нашему счастью воспрепятствовали силы зла; я боялся этого с самого начала, поскольку оно было полным, что всегда ненавистно дьяволам и демонам, и они предприняли все, чтобы разрушить его.

Моя возлюбленная привлекла к себе похотливые взоры молодого доктора Роба Паттерсона, обладавшего ложным обаянием, а вовсе не подлинной привлекательностью личности; при этом имевшего должные манеры и всегда со вкусом одевавшегося.

Его восхищение подогревалось ее холодностью и сильнейшей неприязнью ко мне.

Дошло до того, что он предпринял попытки выставить меня не джентльменом, а заурядным торговцем; я же презирал его как праздного сластолюбца, замышляющего гибель женщины ради грубого удовлетворения сиюминутной страсти.

Он даже не пытался сделать вид, будто способен содержать жену, и принадлежал к тем распутникам, которые открыто насмехаются над супружеством.

Будучи всего лишь студентом-медиком, он имел благородное происхождение, а его семья, хоть и пришла в упадок, обладала определенным общественным влиянием, так что его преследования Энн Лит и насмешки надо мной имели некоторый успех, тем более, что ему нельзя было отказать в определенном такте и хороших манерах.

Этому мог бы положить конец наш брак, но моя возлюбленная не хотела оставлять в одиночестве своего отца, часто впадавшего то в меланхолию, то в раздражительность.

Незадолго до ее двадцать первого дня рождения, — к которому я и изготовил этот медальон с гербом ее матери, — ее отец внезапно умер. Последние его мысли были о ней, потому что именно по его заказу был изготовлен портрет, — он собирался подарить его ей на день рождения. Она осталась одна; дела семьи находились не в лучшем состоянии, и она приняла решение отправиться жить к какому-нибудь дальнему родственнику, пока приличия не позволят нам вступить в брак.

Я стал возражать против этой разлуки и отсрочки; мы поссорились; она заявила, что я такой же назойливый, как и доктор Паттерсон, и что я, подобно ему, останусь в неведении относительно места, куда она отправится.

Я, однако, питал надежду убедить ее изменить свое решение и, поскольку стояла прекрасная весенняя погода, пригласил ее прогуляться со мной за городом, чтобы обсудить наши планы на будущее. Я был сиротой, подобно ей, и у нас не было иного места встречи, какое не могло бы повредить ее и моей репутации.

Из-за напряженной работы, к которой я всегда относился внимательно по причине своего темперамента и воспитания, я опоздал на свидание на несколько минут; место, как обычно, было пустынным; стоял прекрасный майский день, тихий и безмятежный, подобный улыбке разделенной любви. В ожидании своей возлюбленной, я медленно прогуливался.

Она носила траур, но обещала надеть темно-зеленое шелковое платье, которым я так восхищался, под черный плащ, и я высматривал этот цвет среди яркой зелени деревьев и кустарника. Она все не приходила, и сердце мое замирало от страха, что она обиделась на меня и не придет совсем, и еще более глубокого страха, что она могла, по причине обиды, скрыться в неведомом убежище, как и собиралась.

Эта мысль заставила меня пойти к ней навстречу, и тогда я увидел Роба Паттерсона, идущего по постриженной траве лужайки.

Помню, тогда мне показалось, что яркое солнце потемнело, но не от облаков или дымки, а словно во время затмения, и что деревья и цветы страшным образом поникли и приняли увядший вид.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Это может показаться ничего не значащей деталью, но я ясно помню, во что он был одет, — роскошно не по средствам, — костюм из тонкого серого сукна с вышивкой золотой нитью, совершенно не сообразующийся с его профессией.

Увидев меня, он надвинул шляпу на глаза, но это был единственный знак того, что он меня заметил; я, со своей стороны, отвернулся, не желая общаться с этим джентльменом, пока мой дух находился в смятенном состоянии.

Я отправился к дому моей возлюбленной и узнал от ее горничной, что она ушла пару часов назад.

Не хочу подробно останавливаться на этой части моего рассказа, она доставляет мне боль.

Факты же таковы, что никто больше не видел Энн Лит в ее телесном облике.

Никто не мог объяснить ее исчезновения, но это и не вызвало особых разговоров, потому что никто не проявлял к ней особого интереса; все считали, что она удалилась из-за настойчивости своих воздыхателей, тем более, что Роб Паттерсон клялся: в день ее исчезновения он беседовал с ней, и она призналась ему в намерении уехать туда, где ее никто не найдет. Это, в некотором роде, подтверждалось тем, что она говорила мне, и я был склонен поверить этому, поскольку мои чувства твердили мне, что она жива.

Шесть месяцев поисков, тревоги, горечи и печали, остались в моей памяти сплошной пеленой боли, а потом, однажды, осенним вечером, когда я, подавленный, поздно возвращался домой, я увидел ее в сумраке перед собой, бредущую, спотыкаясь, по улице, одетую в темно-зеленое шелковое платье, с клетчатым, или римским, шарфиком на шее.

Я не разглядел ее лица, потому что она исчезла прежде, чем я успел догнать ее, но она прижимала одну руку к боку, и между ее длинными пальцами я увидел рукоять хирургического ножа.

Я понял, что она мертва.

И я знал, что это Роб Паттерсон убил ее.

Было хорошо известно, что все мои родственники видели призраков, но сказать сейчас о том, что видел я, означало подвергнуться осуждению и осмеянию.

Против доктора Паттерсона не было ни единой улики.

Но я решил использовать все доступные мне средства, чтобы заставить его признаться в совершенном преступлении.

И вот как это случилось.

В те дни, в Глазго, было обязательно посещение богослужения в воскресенье, и это соблюдалось с особой строгостью; никому не разрешалось появляться в часы службы в общественных местах, и даже были наняты надзиратели, патрулировавшие улицы по воскресеньям и записывавшие всех, кто был ими встречен.

Но таких было немного, и Глазго по воскресеньям был гол, словно Аравийская пустыня.

Мы с Робом Паттерсоном ходили в церковь на Рутлинген Роуд, в Грин-энд-Ривер.

В воскресенье, после того как я увидел призрак Энн Лит, я сменил свое обычное место и сел позади этого молодого человека. Я намеревался таким образом воздействовать на его дух, чтобы заставить публично признаться в своем преступлении. Я стал сосредоточивать на нем свою ненависть и ярость, внушая ему свою волю на протяжении всей длительной службы.

Я заметил его бледность, и как он несколько раз оборачивался, но не менял места и ничего не говорил; вскоре, однако, он прикрыл лицо руками, словно молился, и я решил, что он находится в состоянии, близком к обмороку, вызванном сопротивлением его духа моему.

Я не переставал воздействовать на него. Я впал как бы в экзальтацию; мне казалось, что моя душа схватила его душу за горло, где-то над нашими головами, и кричит: «Сознайся! Сознайся!»

Пробило час дня, он встал вместе с остальными прихожанами, но как-то неуверенно. Мы с ним вышли из церкви почти бок о бок.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Когда мы вышли, путь нам преградила процессия, шедшая по улице.

Все сразу же узнали двух надзирателей, нанятых для дежурства на воскресных улицах с целью учета тех, кто не пожелал заплатить церковные взносы; с ними шли несколько горожан, если судить по их виду — покинувших свои дома в спешке и смятении.

Они несли грубые носилки, которые чья-то сострадательная рука накрыла белой льняной тканью. Виднелась полоска темно-зеленого шелка и кончик римского шарфика. Я подошел к носилкам.