Епископ ада и другие истории - Боуэн Марджори

И он уставился на тело ее мужа.

Мэтьюз, любивший свою госпожу, словно своего маленького ребенка, начал стонать и что-то бормотать.

— Разве он не предупреждал, что она станет его? И разве этот негодяй не сам поменялся с ним местами? О Господи, разве он не пришел исполнить данное им обещание…

— Но Роберт Хорн мертв. Я сам видел его тело, — сказал сэр Николас и поставил фонарь, поскольку его рука дрожала так, что пламя колебалось от порывов ветра.

— Ах! — воскликнул старый Мэтьюз, вставая на четвереньки, в одной рубашке, — но разве дьявол не мог одолжить ему чужое тело, чтобы он мог исполнить данное им обещание?

Присутствовавшие в комнате взглянули на обезумевшего старика; затем сэр Николас, а за ним — принесшие тело Роберта Кредитона, взбежали по лестнице, и Ник принялся колотить рукоятью шпаги в дверь, пинать ее ногами и выкрикивать проклятия.

Бродяги столпились на лестнице, переговариваясь, а в гостиной, подвывая, скорчился у камина старый Мэтьюз.

Дверь спальни распахнулась, из нее вышел Роберт Хорн; он остановился и улыбнулся; молодой человек отшатнулся, шпага со звоном выпала из его руки.

Роберт Хорн был бледен смертельной бледностью, с обнаженной грудью, блестевшей ужасной росой, в рваном саване, завязанном под горлом; на его впалом восковом лице проступали пятна темной крови; он начал спускаться по лестнице, и бродяги отворачивались, когда он проходил мимо них.

Сэр Николас, спотыкаясь, вошел в спальню. Мертвая Энн Кредитон лежала на кровати, в лунном свете, с букетом сорняков на обнаженной груди, с открытым ртом и руками, вцепившимися в занавеси.

Бродяги поспешили обратно и нашли тело Роберта Хорна там, откуда оно исчезло — в зарослях болиголова; они похоронили его в неосвященной земле, но с тем уважением, каковое полагалось человеку, которому дьявол позволил исполнить его самое заветное желание.

МЕСТЬ ЭНН ЛИТ

The Avenging of Ann Leete (1923)

Это странная история, дающая некоторое понятие о сильных человеческих страстях, ставших ее причиной, а также иных мотивов и поступков, казалось бы, вовсе не человеческих.

Она видится смутно, фрагментами, беспорядочными обрывками; один рассказывает историю, другой удивленно восклицает, третий уточняет, четвертый смутно припоминает обстоятельства, имя на табличке в заброшенной церкви служит подтверждением, — из всего этого и состоит наш рассказ. И когда он рассказан до конца, невольно соглашаешься с тем, что история и в самом деле — странная.

Она случилась семьдесят с лишним лет назад, так что из нынешнего, 1845 года, вы переноситесь почти в середину века прошлого, когда условия жизни значительно отличались от теперешних.

Действие происходит в Глазго, и мы начинаем с трех отправных точек, путями, которые приведут нас к самой сердцевине нашей истории.

Первая — это портрет женщины, висящий в гостиной респектабельного банкира. Он считает, что портрет этот имеет отношение к его жене, умершей много лет назад, но точно не знает. Некоторое время назад картину нашли в кладовой, и он повесил ее, чтобы уберечь от порчи, поскольку холст сильно потерся, а краски выцвели.

С тех пор как в молодости я удостоился чести познакомиться с этим достойным человеком, я всегда испытывал странный интерес к этой картине; я был очарован платьем этой леди, теми его не бросающимися в глаза особенностями, какие способно уловить только воображение. Оно было из темно-зеленого шелка, очень необычного для портрета и, возможно, вообще для дамского платья. Небольшой шарфик с римским узором, волосы уложены в античном стиле. Лицо невыразительное, но странное, верхняя губа очень тонкая, нижняя, наоборот, полная, светлые глаза под бровями вразлет. Не могу сказать, почему картина казалась мне такой притягательной, но я часто думал о ней и удивлялся тому, что никогда не встречал ни в жизни, ни на других картинах, леди в темно-зеленом шелковом платье.

В углу холста — маленький герб, оправленный бриллиантами, как и подобает благородной женщине, но без каких-либо претензий на строгую геральдику: три маленьких птички, из них верхняя — с цветком в клюве.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Не так давно я наткнулся на вторую подсказку, имеющую значение для этой истории, — маленькую настенную табличку в старой церкви неподалеку от Рутерглен Роуд, церкви, которая в последнее время приобрела дурную славу и, по всей видимости, по этой причине, была заброшена и пришла в ветхость. Но мне сказали, что всего лишь поколение назад, она пользовалась известностью и часто посещалась людьми, имеющими положение в обществе.

На табличке было вырезано имя Энн Лит и дата (семьдесят с лишним лет назад), — эта краткость казалась какой-то зловещей. Под надписью, едва различимой на потемневшем от времени мраморе, был тот же герб, что и на портрете дамы в темно-зеленом платье.

Я был достаточно любопытен, чтобы навести справки, но никто, казалось, ничего не знал об Энн Лит или не желал о ней говорить.

Мне сказали только, что она жила давно, и в настоящее время в приходе не осталось никого из семьи Лит.

Все, кто знал об этой семье, уже умерли или уехали. Приходская книга (мое любопытство дошло до того, что я заглянул и в нее) дала мне не больше информации, чем табличка на стене церкви.

Я спросил своего друга-банкира, и он ответил, что, по его мнению, у его жены было несколько кузенов по фамилии Лит, и с ними связана какая-то история о шумном скандале или большом несчастье, ставшем причиной запрета на упоминание их имени, отчего оно и было забыто.

Когда я сообщил ему, что дама в темно-зеленом шелке на портрете может изображать некую Энн Лит, он встревожился и даже хотел снять его, что вызвало у меня неприятное подозрение: ему наверняка было что-то известно об этой семье, но он это от меня скрыл. Впрочем, мне показалось невежливым и, возможно, бесполезным его расспрашивать. Примерно через год после этого случая моя профессия, — ювелира и серебряных дел мастера, — дала мне в руки третий ключ к разгадке. Один из моих учеников пришел ко мне с редкой вещью, оставленной в мастерской для починки.

Это был изящный медальон из чистого золота, украшенный необработанным жемчугом, рубинами и дымчатыми топазами и символами трех птиц, чье оперение блестело драгоценными камнями, а цветок, который держала верхняя птица, был отделан жемчугом.

Одна жемчужина отсутствовала, и мне было трудно подобрать такую, которая имела бы точно такой же мягкий блеск.

Его принесла пожилая леди. Я увиделся с ней и выразил свое восхищение мастерством изготовления медальона.

— Ах, — ответила она, — его изготовил очень известный ювелир, мой двоюродный дядя, и у него к нему особое отношение, — думаю, он никогда не расстался бы с этой вещицей, но был так огорчен утратой жемчужины, что не мог успокоиться, пока я не предложила ему починить его. Он, как вы понимаете, — с улыбкой добавила она, — старый человек. Он изготовил это украшение, должно быть, лет семьдесят тому назад.

Лет семьдесят назад — это была дата, указанная на табличке Энн Лит, и она возвращала ко времени написания портрета.

— Я видел этот герб прежде, — заметил я, — на портрете одной дамы и табличке, повешенной в память о некой Энн Лит. — И снова это имя произвело неприятное впечатление.

Пожилая леди поспешно забрала медальон.

— Оно связано с чем-то ужасным, — быстро произнесла она. — И мы не говорим об этом — это очень старая история. Я даже подумать не могла, что кто-то о ней слышал…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Мне ничего не известно, — поспешил заверить ее я. — Я приехал в Глазго совсем недавно, учился у своего дяди, а затем занял его место.

— Но вы видели портрет? — спросила она.

— Да, в доме моего друга.

— Как странно. Мы понятия не имели, что он существует. Мой двоюродный дядя, правда, упоминал об одном, — где она изображена в зеленом шелковом платье.

— Совершенно верно, в темно-зеленом шелковом платье, — подтвердил я.