Последняя черта (СИ) - "Ie-rey"

Кёнсу тянулся рукой к собственному члену, но Кай перехватывал за запястье, с силой прижимал руку к песку и не разрешал прекратить чувственные мучения. После еще и кончиком носа потерся о сосок, вынудив Кёнсу выгнуться и протяжно застонать.

Встав на колени, подхватив Кёнсу за бедра и приподняв повыше, Кай все же заполнил его одним напористым движением, после чего задвигался сразу с неожиданно сумасшедшей скоростью. На частых толчках у Кёнсу даже дышать нормально не получалось. Он выгибался, вскидывался, пытался за что-нибудь ухватиться, но не находил точку опоры. Наконец обессиленно обмяк, позволяя Каю стремительно и ритмично биться в свое тело, тянуть за бедра, насаживая все жестче и быстрее.

Сил у Кёнсу и впрямь не осталось, ни на что. Мышцы после напряжения распустились и казались мягко-невесомыми. Он просто покачивался на волнах, что создавал для него Кай своими непрерывными движениями. Смятение внутри нарастало постепенно, пока не обрело ошеломительную остроту. На каждом толчке теперь внутри Кёнсу разом звенели все нервы, оглушая его смесью из кристально чистых ощущений и стирая любые мысли, даже зачатки мыслей. Пока одним толчком из Кёнсу как будто все нервы и вырвали, оставив одно непреходящее блаженство, которое струилось по жилам вместо крови.

Далеко не сразу он осознал, что лежит на спине и смотрит в темное небо, улавливая на плече чужое дыхание. Кай лениво водил ладонью по его груди и животу, размазывал сильнее по коже липкую влагу, потом подтащил к себе под бок, приобнял и накинул сверху измятую накидку.

Кёнсу прижал руки к груди и свернулся клубком. Он никогда раньше не спал с кем-то рядом, вот настолько близко. Только с Фанем в пути, но это было другое. Если верить ощущениям — совсем другое. А Кай спокойно прижимал его к себе, удерживал рукой за пояс и позволял прятать лицо на груди.

Уже почти провалившись в сон, Кёнсу нашел слово, которое безупречно отражало его состояние — умиротворение.

●●●

Они покинули остров в назначенный срок. Не без сожалений. По крайней мере, Кёнсу точно сожалел, потому что нигде ему не было так спокойно, как посреди озера. Особенно сильно он сожалел о времени, проведенном вместе с Каем за чтением книги.

Первый день полета прошел тихо. Горы еще только маячили на горизонте, а собрать топливо им удалось без особых проблем и с приличным запасом. Когда же стемнело, и Фань уснул на носу гондолы, Кёнсу сам пошел следом за Каем в трюм.

Они, не сговариваясь, свалились на старую шкуру, сдирая друг с друга одежду. Кай твердо зажимал ладонью рот Кёнсу, не позволяя стонам нарушать тишину. Жалил поцелуями шею, находил старые метки и заставлял их снова пылать под кожей невидимым огнем. Кёнсу сплетал свои пальцы с пальцами Кая, помогал растянуть себя, а после опирался на колени и руки и раскачивался под напором Кая. Кусал его ладонь, что все так же надежно зажимала рот, подавался назад, принимая член Кая в себя на всю толщину и желая испытать еще раз все то, что испытал в свете костра на островке.

В этот раз их близость напоминала исступление. Кай безжалостно разбивал Кёнсу собой, заставлял сильными толчками терять равновесие. Они иногда замирали, тяжело дыша и вслушиваясь в ночь. Слушали шелест ветра, тихий скрип досок, слабые и редкие вскрики птиц, а потом опять забывали обо всем. Кёнсу пластался под Каем на расстеленной шкуре, хрипел на частых толчках, подавался всем телом навстречу и мечтал прилипнуть кожа к коже. Жадно ловил в сбитом дыхании собственное имя, умирал от прикосновений горячих губ к кромке уха и бился в оргазме, беззвучно выстанывая имя сам. И засыпал в кольце крепких рук, прижавшись щекой к гладкой груди. Под стук сердца, который успокаивал.

Такие ночи закончились быстро — они достигли гор, и спать приходилось теперь по очереди. В первое время Кёнсу готов был оспорить такой распорядок, но на третью ночь на них напали в горах. Выпало это, по счастью, на дежурство Кая.

Кёнсу разбудил стук. Он спал в трюме вместе с Фанем и сначала вообще ничего не понял — просто открыл глаза и в недоумении приподнялся на локте, пытаясь понять, что же его разбудило. А потом в борт резко ударило раз, другой, еще и еще. Кёнсу схватил лук, колчан и дротик, велел Фаню спрятаться и кинулся на палубу, чтобы растянуться в тот же миг на досках. С ног его сшиб Кай, который тут же прижал палец к губам и кивнул в сторону правого борта. Туда они подбирались ползком, чтобы посмотреть в проточенные в дереве отверстия.

С утеса в дирижабль метали камни, обернутые какой-то пакостью. Пакость горела при этом. На их счастье, дирижабль шел на такой высоте, что закинуть снаряды в гондолу у нападавших не получалось. Камни били в борт и днище.

Но вскоре их радость омрачилась. В темноте они не заметили второй утес — повыше, и гондола ткнулась в него носом. Кай отреагировал мгновенно: ухватил шест, что всегда лежал у борта, и оттолкнулся от каменной стены, заодно разворачивая “Облако” немного. Но этих мгновений хватило, чтобы на палубу с утеса спрыгнули двое, вооруженные дубинами.

Кай налетел на одного из нападавших, и оба кубарем покатились по палубе. Второй нападавший возвышался над Кёнсу на две головы, потому, видимо, решил, что Кёнсу угрозы не представляет, и кинулся следом за клубком из двух тел, что докатился до кормы.

Кёнсу, не мешкая, наложил стрелу и прицелился. Туго натянутая тетива загудела. Стрела вошла в спину грабителю, как гвоздь в масло. Он схватился за грудь, захрипел и покачнулся. Отбросив лук, Кёнсу ринулся на раненого и с силой толкнул плечом в спину. Разница в росте сыграла решающую роль: грабитель перевалил через борт и исчез во тьме с воплем.

Прихватив дротик, Кёнсу обернулся. Кай вытирал нож о накидку из шкуры на поверженном враге, после чего тело общими усилиями спровадили за борт.

— Больше по ночам лететь не будем. Бросаем якорь и пережидаем. Лететь будем только днем. Да и ветер будет меняться, — подвел итог Кай, когда исправил курс и обошел опасное место.

Так и сделали. Для ночных стоянок поднимались как можно выше и бросали якорь в таких местах, куда было бы сложно добраться. На ночь к якорному канату Кай крепил колокольчики, издававшие противные и пронзительные звуки. Фань от этих звуков просыпался мгновенно.

Все бы хорошо, если бы не предвиденные Каем перемены ветра. Кёнсу пришлось познакомиться с ускорялом. Ускоряло представляло собой подобие двух плавников, крепившихся к бортам по центру. Нужно было на обоих бортах крутить ручки, чтобы эти плавники “махали” и хоть сколько-нибудь влияли на скорость передвижения дирижабля. Если за левый плавник Кёнсу брался утром, то к полудню он полностью терял боеспособность и ни на что не годился.

Не то чтобы работать с плавником было тяжело — ручка крутилась без особых проблем. Большой силы тут не требовалось совершенно. Но сам процесс Кёнсу убивал и выматывал. Непрерывное движение ломало после болью каждую косточку и каждую мышцу в его теле. Он виновато смотрел на хмурого Кая и валился мешком на палубу. Кай ни разу его не упрекнул, но Кёнсу легче от этого не было. Он ведь понимал, что чем скорее они пройдут горы, тем менее опасным станет путь.

— Завтра ветер будет наш, — наконец порадовал всех Кай, долго вглядывавшийся в закат.

Ночь прошла спокойно, и утром ветер действительно подул как надо, натянув ветрила и подхватив дирижабль.

— Еще три дня — и все. — Кай осмотрел оставшиеся вязанки с топливом. — Завтра надо обязательно подновить запас. Или сегодня. При возможности.

После полудня глазастый Фань приметил склон с расколотым молнией деревом.

— То, что надо. — Кай привычно забросил якорь и велел выжидать.

Кёнсу тут же принес дротик и лук с колчаном, а Фань притащил веревки. Вылазки за топливом уже стали делом обычным, так что действовали они слаженно. Убедившись, что внизу тихо, стали спускаться. Кай с топором обходил разваленный пополам могучий ствол, обрубал все, что можно, а Кёнсу и Фань таскали вязанки к “Облаку”. Оглядев груду вязанок, решили, что хватит, и перешли к погрузке. Фань и Кёнсу торчали на веревочных лестницах, подхватывали вязанки и закидывали на палубу. Фаню доставались вязанки полегче, потяжелее брал Кёнсу.