Белые флаги - Нодар Думбадзе

– Нравится. Но ведь это не настоящее имя.

– Како моё имя. Акакий.

– Акакий – Како – Каки, – сказал я про себя.

– Что?

– Ничего. А почему – Лимон?

– В детстве меня звали Макакой. А Лимоном прозвали позже, на втором сроке… Желчь у меня разлилась, понимаешь? Пожелтел, как лимон.

– Ну, знаешь… Дыня тоже желтая!

– Да и характер у меня немного того… кислый.

– А-а…

– Успокоился теперь?

– Нет.

– Не вздумай только говорить, что желтым и кислым бывает огурец! предупредил Лимон.

Наступила долгая пауза.

– Лимон! – снова начал я.

– Ну, что ещё?

– Ты влюбился? – спросил я, и сердце моё затрепыхалось в ожидании ответа.

– Что-о-о?!

– Влюбился, говорю, в неё?

– В кого?

– Будто не знаешь!

– В кого же?

– В Нуну!

Лимон долго не отвечал.

– Ты, дорогой мой, – наконец заговорил он, – мало того, что зеленый, простофиля, да к тому же, оказывается, ещё и балбес!

– Ладно, ладно, поглядел бы ты на себя, когда ты её подхватил… А как стихи читал…

– Глупости!

– А плакал почему?!

– Ну, знаешь, у заключенного глаза на мокром месте…

– А я? Почему я заплакал?

– А ты разве не заключенный?

– Хорошо. Но ведь Нуну тоже плакала?

– Она всех нас жалеет одинаково…

– Лимон, ты любил когда-нибудь?

– Любил. С первого до третьего класса любил одну девочку. Нелли её звали… Когда учительница выстраивала нас парами, чтобы перейти улицу, мы всегда оказывались рядом…

– Потом?

– Потом ничего… Больше никого не любил. Не успеваю влюбляться часто меня сажают! – вздохнул Лимон.

– Значит, не любишь Нуну? – пристал я.

– Люблю! Ещё как! Только не Нуну. У моей возлюбленной нет имени! Нуну, Манану, Кетино, Жозефину, Тамар – всех я люблю, понимаешь? Я женщину люблю, понимаешь? Женщину и красоту!

У меня отлегло от сердца.

– А Нуну очень красивая, правда, Лимон?

– Нет.

– Как это нет?!

– А вот так. Я и ты – заключенные, узники. И мы изголодались по женщине. Поэтому эта фельдшерица и кажется нам красавицей. А на воле она казалась бы самой обыкновенной девушкой.

– Что ты, Лимон! Такой красивой девушки я ещё не встречал!

– Слушай, ты что, правда влюбился в неё?

– Ещё как! – выпалил я и почувствовал, что краска залила моё лицо.

– Ва-а-а, значит, любит! – проговорил про себя Лимон.

– Люблю, Лимон, люблю! – подтвердил я.

– Снится?

– Как же она приснится, если я не сплю ночи напролет!

– Значит, не снится?

– Я видения вижу… Когда вы спите, я вижу, как она входит в камеру… То появится, то исчезнет…

Девдариани громко рассмеялся.

– Ты что? – удивился я.

– Вот теперь я верю, что ты не убийца.

– Почему?

– Потому что убийцы ночью видят мертвецов, а не женщин!

– А ты почем знаешь?

– Знаю…

– Откуда?

– Утром спроси у Тиграна. Он объяснит… А теперь – спать! – Лимон отвернулся к стене.

Прошло немало времени, а я так и не смог уснуть.

– Лимон! – позвал я.

– Ты что, ещё не спишь, парень? Все носишься со своей Нуну?

– Да, Лимон, все с ней!

– Счастливый ты человек!

– Лимон, знаешь, по-моему, самое великое из всего, что создано на свете, – женщина!

– Может быть! – ответил Лимон после длительного раздумья.

– Самое великое из всего, что создано, – это азбука, знамя и гимн, ибо в них истоки свободы! – услышали мы вдруг голос Исидора.

Я вздрогнул.

– Вы тоже не спите, дядя Исидор? – спросил Девдариани.

– Нет.

– Почему?

– Убитый мерещится…

– Шутите, дядя Исидор!

– Нет, не шучу… Ещё несколько ночей, и я, наверное, не выдержу, умру!

– Что вы, дядя Исидор, до смерти ещё долгий путь! – успокоил его Лимон.

– Самый долгий путь тот, по которому идут и не возвращаются. Понял?

– Не понял…

– Жаль…

Исидор умолк. Молчали и мы. Тишина воцарилась в камере…

…Потом вновь явилось Солнце. Сегодня Светило было столь велико, что не смогло протиснуться сквозь решетку нашего окна. Оно, словно руку, протянуло свой луч, обняло меня, приподняло с нар и увело с собой…

Видение второе

Нуну лежала на кровати навзничь, подложив под голову руки. Она смотрела на меня полуприкрытыми глазами, видя и не видя, как бы блуждая в смутных, далеких сновидениях. Я сидел на краю кровати и терпеливо ждал, когда она проснется окончательно, удивленная, присядет на постели, обнимет меня и скажет своим мягким грудным голосом: "Заза, мой Заза!.."

Долго сидел я затаив дыхание, а потом понял, что Нуну давно уже не спит, уже смотрит на меня своими большими черными глазами и вовсе не удивляется, что кто-то сидит на её кровати и пожирает глазами её красивую, обнажившуюся во сне грудь и что этот кто-то я, Заза Накашидзе.

– Ты пришел с солнечным лучом, да? – спросила она.

– Да.

– Но почему ты сперва не пошел к матери?

– Мать подождет… Куда мать денется?

– Бедные матери!.. Когда я стану матерью, а мой сын убийцей, мне тоже придется ждать… Куда я денусь? Верно? – Нуну рассмеялась странным, грустным смехом.

– Ты сомневаешься в моей невиновности? – спросил я с болью в сердце.

– Прошло два месяца – долгих, страшных два месяца ожидания. Два месяца могут превратиться в два года, в шесть, десять, пятнадцать лет…

– Я прошу тебя лишь об одном годе! Жди меня всего один год!

– Почему?

– За год все прояснится…

– А если не прояснится?

– Тогда ты свободна.

– А почему я не свободна сейчас?

– Сейчас ты обязана ждать!

– Я к этому делу непричастна! Я не несу никакой ответственности! И никто не вынудит меня ждать!

– Я также непричастен к этому делу, но меня заставляют ждать.

– Ты – заключенный, ты – в тюрьме.

– Ты тоже в тюрьме!

– Каким образом?

– Я – твои камера, замок и тюрьма.

– Ты обвиняемый, а я невиновна.

– С сегодняшнего дня ты также обвиняемая!

– В чем я обвиняюсь? Быть может, в том, что я каждый день прихожу сюда и даю тебе люминал? Но ведь таких, как ты, у меня сотни! Или в том, что я не отказала твоей матери, которая пришла ко мне ночью и коленопреклоненно умоляла меня передать тебе письмо? Но я сделала это не ради тебя, а ради твоей матери, которая в тот миг мне напомнила мою покойную мать… Я и не знаю, о чем говорилось в том письме…

– В том письме мать просила меня говорить правду и только правду.

– Почему?

– Потому что правда – источник свободы!

– А если ты – убийца? Я ничего не знаю о тебе. Кто ты? Откуда и зачем ты пришел в мою жизнь?

– Я – Заза Накашидзе, сын Ноя. Я и мой отец дали начало роду человеческому, и с тех пор ты – жена моя. Я люблю тебя миллион лет, и теперь я обвиняю тебя.

– В чем обвиняешь меня?

– В убийстве, воровстве, взяточничестве, измене Родине, прелюбодеянии.

– В чем ещё?

– Во всех смертных грехах… Тебя вместе со мной поставят у стенки. Тебя расстреляют.

– А что будет потом?

– Потом? Ты умрешь, и никто не поинтересуется – кто ты, была ли ты виновна.

– Потом?

– Никто тебя не оплачет, никто не придет на твою могилу.

– Дальше?

– Ты превратишься в землю, и все, посеянное в тебе, прорастет лебедой и сорняком.

– Потом?

– Потом тебя, как непригодную землю, начнут обжигать. Ты станешь кирпичом.

– Дальше?

– Из тебя сложат дом. И дом рухнет, и люди, много безвинных людей погибнет под твоими развалинами.

– Дальше?

– Твои развалины обнесут колючей проволокой.

– Почему?

– Потому что они долго ещё будут угрожать людям гибелью.

– Хватит! Кто мне предъявит столь жалкое обвинение?

– Я!

– Кто ты?

– Я – обвиняемый без вины человек.

– И ты, безвинный, можешь обвинить меня, безвинную? Тебе не жаль меня?

– Нет!

– Почему?

– Потому что никто…

– И тебе не стыдно?

– Нет!

– Почему?

– Потому что многие вокруг меня не стыдятся ничего.

– И вы так живете?

– Мы не живем. Мы влачим жалкое существование.

– Вы от сотворения мира были такими эгоистами или стали потом?

– Одни были, другие стали.

– А ты? Что же стало с тобой?

– Не знаю! Ничего я не знаю, Нуну! Спаси меня, иначе я погибну!

Я опустился перед Нуну на колени, приник головой к её груди и заплакал, я почувствовал нежное прикосновение её ласковых, теплых рук, и шелковые её волосы закрыли моё лицо. Потом я услышал горячий шепот Нуну:

– Заза, бедный мой Заза! Что с тобой, дорогой мальчик? Не бойся! Я буду ждать тебя тысячу лет! Если возможно ожидание после жизни, я буду ждать тебя и после жизни. Я люблю тебя, Заза! О, как я тебя люблю! Люблю таким, какой ты есть, – виновным и безвинным, убийцей и убитым… Люблю, люблю, люблю тебя, мой Заза!..

Долго шептала Нуну, и горячие её слезы капали мне на лицо.

– А теперь встань и уходи! – сказала потом она. – Опусти только занавеску – солнце режет глаза…

Я опустил занавеску.

Нуну закрыла глаза.

Нуну заснула.

Падший ангел

Утром нас разбудил надзиратель.