Юность в Железнодольске - Николай Воронов

— Дед, мы ж договорились — ты разогреваешь смолу. Да, пожалуйста, не лезь стеклить на крышу. Я сам.

Коняткин повел борозду дальше. Паша Белый укорил внука за то, что он до того серчает, что забыл поздороваться со своим армейским другом. Коняткин, не переставая пахать, огрызнулся:

— Ты теперь его дружок. Блудней я Славку не знал и знать не желаю.

— Фух-фух! Ну, вякнул. Кабы все такими блуднями были!..

У котла, возле которого поблескивала куча свежеколотого вара и пахли живицей сосновые горбыли, Вячеслав простился с Пашей Белым. Ему хотелось развести костер под котлом, позаливать жидкой смолой пазы между краями стеклянных листов и стальными рамами, куда они вкладывались, но он беспокоился, что вовремя не успеет на околицу, потому и пустился в путь. Старик не стал оправдываться за внука, однако тем, что грустно вздохнул, дал понять: все-де мы прытки на заблуждения и нечего шибко огорчаться.

За парниками был взгорок. На него свезли ульи. Уставленный этими разноцветными домиками, взгорок походил на пчелиный град. Подле ульев чего-то колдовали люди в халатах, в сетках, с дымарем. Среди них оказалась Лёна. Она тоже заметила Вячеслава.

— С добрым утром, — сказала она, ласково прищуриваясь.

— С добрым утром. Солнышко, — сказал он и ощутил застенчивость и грусть. — Мед берете?

— Пчел готовим к отдыху. Отдохнут — поставим в парники.

— Салют! Бегу. Леонид ждет за околицей, — сказал со вздохом Вячеслав.

Он вскинул над плечом кулак и ринулся вниз по изволоку.

22

Бильярд занимали Бриль и черномазый великан Стругов — мастер отдела технического контроля. На стальных табуретках сидели болельщики. Они следили за левой рукой Бриля. Эта рука, вернее, кисть левой руки прыгала, как лягушка, по травянисто-зеленому сукну стола и, казалось, отыскивала нужное положение не по воле хозяина, а по своей собственной. Голова Стругова с затылком, обритым до уровня верхних кончиков ушей, возвышалась над облаками дыма, меланхолически взирая на приготовления рыжего Бриля. Последовал долгожданный удар. Голова дремотно смежила веки, спустилась с табачных небес к полю бильярда. Меж пальцев, расставленных рогатулей, мелькнул кий, в угловую лузу, яростно грохотнув, ворвался шар. Наслаждаясь восторженным мычанием болельщиков, Стругов торжественно объявил:

— Своего в середину.

— Ворона, подставок не видишь, — предостерег его Леонид.

— Подставки привлекают жмотов, — ответил Стругов многозначительно.

Нужно было так сильно и ловко шибануть своим шаром чужой, чтобы свой сделал поворот под прямым углом и угодил в боковую лузу, а чужой не перескочил через борт. И Стругов «оттянул» свой шар, как и намеревался, и тот, с визгом покрутившись в никелированном полукольце лузы, упал в сетку. Болельщики не успели всласть повосхищаться ударом, а Стругов опять спровадил в зеленые авоськи два новых шара. Победа! Он принял триумфальную осанку. Меланхоличность покинула лицо, и лишь слегка напоминали о ней вытянутые полы ящерично-серого пиджака.

Вячеслав взял деревянный треугольник, составил пирамиду. Шары соединились прочно, готовые отпрянуть друг от друга при первом же ударе. От волнения виски Вячеслава пронзило звоном. Послышалась лихорадочная скороговорка Бриля, просящего Стругова уступить партию с Вячеславом.

— Подзаработать рвешься?

Радость зарумянила медные щеки Бриля. Он подскочил к Вячеславу и, выжимая из лузы шар, осторожно обронил:

— Победителю рупию.

— Хоть трояк.

— Заметали.

— По тройке на машину не наскребешь, — заметил Брилю Стругов.

— Курочка по зернышку клюет.

Осторожность Бриля, прыгающая кисть, то, что он после каждого удара мелил кий, и то, что он бледнел, если делал подставку, возмущали Вячеслава. Это придавало твердость руке, точность глазу. Пять партий подряд он «высадил» Бриля. Бриль, пьяный от огорчения, позабыл про осторожность — в открытую отдал Вячеславу проигрыш.

— Сам рыжий, рыжу взял, — запел Леонид. — Рыжий под его венчал. — И спросил Бриля: — Ты вроде бы в свое время еще «Победу» собирался покупать?

Бриль не ответил.

— Продай очередь на «Жигули», ибо ежели замахнулся, так уж копи на «кадиллак».

— Дядя Лень, не надо, — остановил его Вячеслав. — Товарищ, бери. Поиграли, и ладно. — И вернул Брилю деньги.

Скоро согбенная фигура Бриля промелькнула за окнами.

Некоторое время после лечения в госпитале Вячеслав помогал художнику Дома офицеров, там и насобачился играть в бильярд.

Со дня, когда обыграл Бриля, Вячеслав зачастил в цеховую комнату отдыха, где играли еще и в настольный теннис. Здесь было хорошо. Простота отношений, веселость, шутки. Порой мнилось, что не следует тревожиться о размолвке с отцом, с Тамарой.

Зато минуты одиночества были для него слишком тягостны, и весь мир, этот поразительной разнообразности и красоты мир, придумавший великие цели, представлялся тусклым, ненадежным, зачастую подпадающим под власть злобы и глупости, а потому и катастрофически несущийся к своей гибели. Вячеслав знал за собой эту слабость, под воздействием которой обесценивается все на свете, и тогда из одиночества он рвался к людям, чтобы успокоить себя слитностью с ними, полными доброй веры и сердечности.

Привычным бильярдным партнером Вячеслава сделался Бриль, больше не предлагавший играть на деньги. За каждым интересным ударом он следил настолько пристально, что облик его приобретал черты манекенной застылости. Из медлительно-осторожного игрока рыжий становился дерзко-стремительным, вроде Стругова, и нередко «обстукивал» Вячеслава.

В день получки Вячеслав не собирался играть. Он хотел побродить по магазинам, надеясь найти электрическую бритву — именинный подарок отцу. Но получилось так, что погода круто завернула: подул студеный ветер, поплыли черноземной сытости тучи, пруд вздыбился волнами. А едва бригада, в которую перевели Вячеслава, сдала смену, пошел снег. Мокрый, лохматый, сек по глазам.

Тощая пачка перегнутых новеньких рублей топырилась в нагрудном кармане пиджака, и невольная улыбка образовывала ямочки рядом с уголками губ Вячеслава. Вспомнилось, что несколько раз не мог ничего поделать с собой, чтобы скрыть радость. Вот так же неудержимо улыбался в детстве после покупки футбольного мяча, потом — получая комсомольский билет и в момент воинской присяги.

Заслышав клацанье чьих-то подковок на лестнице второго этажа, Вячеслав пробовал принять строгий вид, но, как нарочно, ворохнулись с жестяной упругостью рубли и еще шире раскатилось в улыбке его лицо. Он глядел через стекло дверей цеховой конторы и, чтобы все-таки скрыть приятную ему несерьезность, выскочил наружу.

Тем, кто клацал подковками, оказался Бриль. Он высунулся из коридора и поджал плечи к голове.

— Не вздумай, Слава, идти. Схватишь воспаление легких. В городе нехватка пенициллиновых лекарств. Нечем будет согнать температуру, и — прощай юность.

— Чем черт не шутит... Жить при всем при том охота.

— Куда тебе спешить? Я женат и все-таки не спешу.

— Ты уж старик. Лет сорок? Жену, вероятно, разлюбил?

— Здоровье любить не позволяет. Заходи быстрей. В бильярдной тепло. Срежемся. Партия — пятерка.

— Чего-то ты вновь расхрабрился.

— Риск — безнадежное дело.

— Не, сегодня ты выгодно рискуешь. Ты выспался, а я с ночной.

— А ты моложе.

«Не нужно бы играть на деньги. — Вячеслав натирал мелом кожаную нашлепку кия. — А, тоска».

Бил он с остервенением, спешно целясь, мазал, шары перескакивали через борт. Подумал, проигрывая партию: «Возьму и просажу получку».

За полдень Вячеслав положил кий на суконную траву стола, вышел в коридор, отдал Брилю деньги. Надеялся, что Бриль вернет ему  т е  пятнадцать рублей, по Бриль словно намертво позабыл про них.

Перед тем как распахнуть дверь, Вячеслав оглянулся: «Неужели действительно забыл?» Уходя, тоже оглянулся. К считающему его получку Брилю двигалась пудовыми шагами памятниковая фигура Стругова.

23

— Я проиграл получку.

Устя ахнула и тревожно посмотрела на мужа. Он сбросил ногу с колена, встал, тряхнул голубоватой сединой.

— На бильярде? Промерз небось?

— Сырость, будь неладна.

— Давай поешь горяченьких щей. Мать, поднеси ему рюмочку.

— Никаких подносов, бесстыднику. Из армии вон какие умные парни вертаются...

— Не причитай. Развлечься, что ли, нельзя. Позабыла, Устенька, младость. Ых, комитет бедноты! Подай-ка водочки, накорми, поедем отыгрываться. Я на курортах бильярдный чемпион. В американку могу, в пирамидку могу, в алягерр могу.

— Глупости ты бормочешь, Сережа.

— Рассудок, зима-лето. Я не мирволю. Ых, ладони чешутся. Сейчас поширяем кием! Двенадцатого от двух бортов в среднюю лузу. Бац. Точно.