Царский угодник - Валерий Дмитриевич Поволяев

– Ну как же, как же… Ведь приказ исходит от самого высокопревосходительства Алексея Николаевича Хвостова…

Вот Ржевский и проговорился. Белецкий усмехнулся едва приметно, качнул головой.

– Вы идете против Распутина, а это – огромный риск!

– Да Распутин же – бельмо на глазу у всей России, ваше превосходительство!

– Не у всей, дорогой друг. Побывайте хотя бы один раз у Распутина – и вы убедитесь в этом.

Ржевский тоскливо скосил глаза в сторону, вздохнул – не хотелось ему быть оттиснутым на обочину и лишиться куска пирога.

– И наш с вами начальник Алексей Николаевич Хвостов получил свой портфель из рук Распутина, я сам тому свидетель. – Белецкий сделал несколько шагов, остановился около большого глобуса, который держал у себя в кабинете ради неведомых целей, крутанул его, потом резко, одним пальцем остановил, посмотрел, на какой географической точке «сидит» его палец. Хмыкнул: палец уперся в бескрайнюю голубизну Индийского океана Покачал головой: – Однако тут глубоковато будет.

– Я ничего не имею против Распутина, – дрогнувшим голосом произнес Ржевский. – Я с ним даже незнаком.

– А я знаком и осмелюсь заверить вас, господин Ржевский, это, несмотря на все кривотолки, что ходят около него, – достойный человек.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Не сомневаетесь, а участвуете в заговоре против Распутина!

– Да какой это заговор? Тьфу! И кто я в этом заговоре? – Ржевский не выдержал, плаксиво сморщился. – Неприметный винтик, мелкая сошка…

– И тем не менее. – Тон Белецкого сделался сухим.

– Ваше превосходительство, посоветуйте, что мне делать?

– Только одно. Повидайтесь с Распутиным и все расскажите ему. Все как есть, начистоту.

– Да с меня же его высокопревосходительство Алексей Николаевич Хвостов с живого шкуру сдерет.

– Думаю, что нет, не сдерет, – Распутин сильнее Алексея Николаевича.

Ржевский болезненно покрутил головой, словно бы ему давил воротничок сорочки, покраснел еще больше и униженно попросил Белецкого:

– Ваше превосходительство, не дадите и мне немного времени, чтобы все обдумать?

– Нет, не дам. Если к Распутину не пойдете вы, то к нему пойдут другие люди, и Распутин узнает о заговоре от них. И тогда вы очутитесь в полном дерьме. Вы просто окажетесь за бортом жизни.

– Что мне делать, что делать? – Ржевский стиснул руки в кулаки, кулаки прижал друг к другу, провел костяшками пальцев по костяшкам.

Белецкий внимательно наблюдал за ним.

– Я же сказал, что делать, – идти к Распутину. Другого пути нет.

– Ладно, – решился Ржевский, – есть у меня друг, инженер Гейн, он знаком с секретарем Распутина, Симановичем.

Белецкий на несколько секунд задумался, просчитывая вариант с Симановичем, потом согласно склонил голову.

– Что ж, пусть будет Гейн… Гейн – это тоже неплохо. Действуйте, господин Ржевский! В добрый, как говорится, час.

Кряхтя, Ржевский приподнялся в кресле, произнес без особого воодушевления:

– В добрый…

Спокойным движением Белецкий остановил его, посадил назад – мягкое кожаное кресло податливо прогнулось под Ржевским, сам Белецкий чувствовал себя не лучшим образом: в ушах стоял назойливый синичий звон, на горло что-то давило.

– Только, господин Ржевский, без колебаний, пожалуйста, – с трудом сохраняя равнодушный тон, проговорил Белецкий, – этим вы можете погубить себя. Надеюсь, вы хорошо понимаете, в какую игру играете? Вас загонят в Сибирь, оттуда вы никогда не выберетесь. – Белецкий снова подошел к глобусу, крутанул его.

Журналист завороженно следил за Белецким. Белецкий вновь, как и в прошлый раз, резко остановил глобус указательным пальцем, посмотрел, какую же точку выбрал палец. Поморщился: как и в прошлый раз, под пальцем была вода – Океан. Не Индийский, правда, а какой-то другой, но от этого легче не стало. Белецкий повернулся к журналисту. Тот покорно склонил голову.

– Я все понял, ваше превосходительство.

– И упаси вас Господь настучать на меня. – Белецкий в упор, не мигая, посмотрел на журналиста. Взгляд был жесткий, пробивающий, словно острая сталь, насквозь. Ржевский невольно поежился, ему сделалось холодно. – А теперь идите, господин Ржевский!

Белецкий выпрямился, сделался надменным, важным – он умел и знал многое из того, чего не умел, до чего не дошел ни умом, ни сердцем журналист Ржевский.

Когда Ржевский вышел из огромного, давящего кабинета, Белецкий, взявшись за ручку старого валдайского колокольчика, украшенного затейливой вязью, тряхнул его, улыбнулся нежному серебряному звону – любил колокольчики из хорошего металла. На звон явился невзрачный бородатый человек, дешево, но тщательно одетый.

– Терентьев, – сказал ему Белецкий, – с этого бумагомараки глаз не спускать! Даже когда он будет в сортире на толчке облегчаться – все равно держать под присмотром. Понял, Терентьев?

Бородатый человек, не отличающийся, судя по всему, особой словоохотливостью, кивнул. Исчез он так же молча и стремительно, как и появился, – этот человек умел растворяться в воздухе.

Как-то незаметно, очень быстро пролетело лето, оказалось оно крохотным, как вороний шаг, люди оглянуться не успели, как наступила осень, а за ней – зима, не по-петербургски лютая. Многие люди в тот год не заметили, как одно время года сменилось другим, а потом третьим.

К Распутину пришел Симанович, молча сел на краешек стула, глядя, как «старец» что-то неумело пишет карандашом на листке бумаги. От усердия «старец» даже высунул кончик языка, прикусил его черными пеньками зубов. «Готовит на ночь пратецу себе под подушку, – понял Симанович. – Чего-то еще хочет попросить у Бога». Симанович угадал – Распутин трудился над запиской по поводу Ольги Николаевны Батищевой – очень ему хотелось, чтобы строптивая дамочка помягчела, сделалась к нему благосклонной.

Распутин на минуту прервался, скосил светлые тоскующие глаза на секретаря.

– Что-нибудь спешное, Арон?

– Думаю, что да.

– Тогда погоди минуту, сейчас я отмучаюсь, и мы с тобой погуторим.

«Минута» эта оказалась затяжной – Распутин пыхтел еще добрых полчаса, смахивая с лица пот, мял рукою шею, в раздумьях закрывал глаза – ему хотелось, чтобы записка получилась убедительной, а слова – красивыми… – Закончил работу, недовольный собой, – то, что он затевал, не получилось. Отшвырнул записку от себя, выругался.

– Может, нужна помощь, Григорий Ефимович?

– Нет, никто мне в этом деле не помощник. Это я должен сам, только сам. Что там стряслось у тебя, Арон?

– Один пьяница ко мне напрашивается… Немец по фамилии Гейн. Инженер.

– Ну, а я-то тут при чем?

– Немец говорит, что у него есть важное дело. Распутина, говорит, касается.

– Ну и чего хочет немец?

– Он хочет прийти ко мне не один, а со своим приятелем, с Ржевским.

– Ржевский, Ржевский… Вроде бы я уже слышал эту фамилию. А?

– Да есть такой жучок, может, и слышали о нем, мудреного ничего нет. Журналист вроде бы. Подвизался в разных изданиях, а сейчас перешел в ведомство Хвостова.

У Распутина немного прояснело в глазах, появилась резкость, он хлопнул ладонью о ладонь.

– Все, вспомнил, можешь дальше не распространяться. Я этого червяка видел, когда ходил к Хвостову. Важное дело, говоришь? Ладно, встречайся с червяком этим и с немцем, будем хоть знать, что у нас за спиной делается. А за спиной у нас, Арон, чую я, что-то происходит. – Распутин нажал пальцем на резной стоячок-выключатель лампы,