Царский угодник - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Распутин пил за завтраком много, но не пьянел. Долго не пьянел. Пил Распутин и после завтрака, когда к нему потоком пошли посетители, все с подарками. Чего в распутинскую квартиру только не несли! Филеры отметили, что среди подарков были «серебряные и золотые вещи, ковры, целые гарнитуры мебели, картины, деньги», – была собрана настоящая гора подарков.
С каждым, кто приходил в дом и приносил подарок, Распутин старался выпить и в конце концов, как он ни держался, здорово набрался. Так набрался, что его перестали держать ноги.
Распутина пришлось унести в спальню – это сделали два филера, Терентьев и Секридов, – там положили «старца» на кровать. Распутин застонал сладко, пьяно и, как был в одежде, в сапогах, собранных модной гармошкой, пахнущих дегтем, вытащил из-под одеяла чистую, накрахмаленную Дуняшкой простыню, накрылся ею с головой и уснул.
Спал он недолго, минут через пятнадцать поднялся, протер кулаком глаза, поплевав на пальцы, расправил брови и снова вышел к людям. Был он трезв как стеклышко
В прихожей, на большом серебряном подносе, тоже принесенном в подарок, лежал ворох телеграмм, красочных поздравительных открыток, карточек. Распутин, зевнув и похлопав себя по уху ладонью, взял несколько, вяло шевеля губами, прочитал пару фамилий людей, подписавших телеграммы, бросил назад, в ворох, потом взял в руки открытку – небольшую, с серебряным обрезом, невесть чем его привлекшую, покрутил ее перед носом, понюхал, затем прочитал фамилию под казенным, отпечатанным в типографии текстом Оживился. Подозвал к себе старшего филера Секридова, показал ему открытку:
– А эта мадам давно ушла?
– Какая?
– На, понюхай! – Распутин ткнул ему под нос открытку.
– Не могу припомнить. – Секридов огорченно приподнял плечи: если бы он знал, то вообще задержал бы мадам… Но поди сейчас вспомни, какая из женщин принесла эту открытку, какой подарок сунула в гору золота и серебра и вообще как она выглядела. – Не могу припомнить… Их тут столько было!
– Даю еще раз понюхать! Вот так она пахла, вот так. – Распутин сунул открытку под нос филеру, тот принюхался получше, закрыл глаза, что-то соображая, пропуская через себя нежный дух, чихнул:
– Вспомнил, Григорий Ефимович! Минут двадцать как отбыла. Вы тогда почивали.
– Дур-рак, а чего не задержал?
– Да знать бы… Я бы задержал.
– Ух, какая женщина! – не удержавшись, восхищенно пробормотал Распутин, сунул открытку в карман.
Это было поздравление от Ольги Николаевны Батищевой. Народу в прихожей было мало, в помещении витал запах хорошего табака, французского одеколона и брюссельской воды, кожи, пудры. Распутин восхищенно покрутил головой и спросил у филеров:
– А чего ж народу так мало?
– Да все время народ толокся, сейчас только разредился. – Секридов подумал, а не назвать ли Распутина вашим превосходительством? Как генерала? С завистью покосился на пышную аппетитную Дуняшку достанутся же кому-то эти окорока! – Все время был народ. Счас еще прибудет.
– Ладно, – махнул рукой Распутин, – действительно, сейчас набегут еще. Вона, уже пришли! – Он вытянул шею в выжидательной стойке, Секридов последовал его примеру, заморгал недоуменно, чего же это его обманывает «старец»? Никого!
Но через минуту заскрипел, заскрежетал старыми проржавелыми внутренностями электрический звонок, прикрепленный к толстой дубовой притолоке.
Филер удивился – ну и нюх у «старца»! Распутин толкнул его локтем:
– Иди открывай!
Через двадцать минут распутинская квартира вновь была полна. Именинник гордо расхаживал по ней со стаканом мадеры в руках. Часа в четыре дня он снова изрядно набрался. Позвал к себе Секридова.
– Слушай, мужик, вот тебе деньги. – Распутин достал из кармана новенькую, арбузно хрустящую «красненькую» – червонец, сунул старшему филеру в нагрудный карман пиджака, – поезжай к этой вот мамзели, – он извлек из брюк поздравительную открытку Ольги Николаевны, покрутил ею перед лицом филера, – и привези ее сюда.
– А если она не поедет?
– Уговори и привези. Язык-то у тебя есть?
– Легко сказать: уговори! Дамочка, так пахнущая, – Секридов затрепетавшими ноздрями втянул в себя дух, идущий от поздравительной карточки, – очень капризная.
– Откуда знаешь? – удивленно спросил Распутин.
– А собственный опыт на что? А наблюдательность?
– Скажи, что я очень прошу ее приехать.
– Попробую.
– И пробовать нечего, у тебя, филер, все получится, – убежденно произнес Распутин, – по твоему внешнему виду вижу. Езжай!
Старший филер Секридов оказался умницей, недаром он понравился Распутину – уж больно смышленую морду имел парень, – он привез на автомобиле Ольгу Николаевну Батищеву, ввел ее в квартиру, где шло гулянье, и Распутин, картинно плюхнувшись перед Ольгой Николаевной на колени, пополз к ней со стаканом мадеры, умиленно хлюпая носом:
– Ольга Николаевна, голубушка… Как я рад вас видеть, как рад…
По лицу Ольги Николаевны пробежала тень, уголки рта дернулись. Распутин этого не заметил, подполз к ней, поцеловал уголок платья. Все, кто находился в квартире «старца», удивились: обычно дамы целовали Распутину штаны, обнимали его сапоги, сладостно вдыхая крепкий, дух дегтя, прикладывались к руке, охотно падали перед ним на колени, а тут было все наоборот. Распутин поцеловал подол платья Ольги Николаевны еще раз, умиленно растер по щеке выкатившуюся теплую слезу. Нет, видать, в мире не все еще встало с ног на голову, не все перевернулось…
– Я рад, я так рад вас видеть. – Распутин с трудом поднялся на ноги, пьяно пошатнулся – стены, обитые тканью, украшенной незатейливым рисунком (ткань была новая, еще не успела пропитаться духом разгула), поплыли перед ним куда-то вниз и в сторону, вино выплеснулось из стакана на пол, Распутин покрутил головой неверяще, но на ногах устоял, выкрикнул по-гусарски зычно: – Арон, шампанского Ольге Николаевне!
Симанович подал даме бокал шампанского, сказал ей, лоснясь вспотевшим лицом:
– Выпейте! Григорий Ефимович будет очень рад!
Распутин потянулся к Ольге Николаевне со своим стаканом, чокнулся – он сам себе казался в этот момент неотразимым мужчиной, щеголем и умницей, но в следующий миг в нем словно бы что-то надсеклось, отказало, и Распутин, распустив мокрые губы, не сдержался, икнул, поморщился, поняв, что со стороны выглядит противно, но виду не подал, что это он икнул, оглянулся с недовольным видом, словно бы хотел спросить: кто тут позволяет себе лишнее?
– Выпейте за меня, голубушка. Если мне будет хорошо – всей России будет хорошо, – собравшись с силами, довольно трезво произнес он и одним глотком разделался с мадерой.
Ольга Николаевна отпила чуть, отдала бокал Симановичу.
– Вы чего? – жарко пробормотал тот. – Выпейте, иначе Григорий Ефимович обидится.
– Не могу. Увольте!
– Такой повод, такой повод, – продолжал бормотать Симанович с местечковым акцентом.
– Я все понимаю, но пить не могу – у меня пропал муж.
– Как
