выбьюсь в зампреда. Но разве о такой жизни мечтал он? Его осенило. Он подумал, что убил отца ради великой своей мечты. Да, да, как за соломинку, схватился он за эту мысль, вот мое абсолютное оправдание. Ну, в самом-то деле, рассудите, что представляет собой его, то есть отца моего, жизнь? Какое-то серое облако. Пустота. Нудное пережевывание времени. Копил деньги исключительно для того, чтобы их стало больше. Он только тогда бывал, наверное, счастлив, когда приносил в свою кладовую новую пачку
бабла и тешился зрелищем своего богатства. Такие люди подобны злокачественной опухоли на теле жизни и вполне заслуживают удаления. Немножко боли ради всеобщего блага. И потрудитесь взглянуть, что было бы, если бы обладателем миллиона стал я. Если бы сбылось, промолвил он со скорбной гордостью человека, принесшего себя в жертву; о, если б сбылось! все забыли бы, какой ценой стал я наследником богатства отца моего; кто пожалел бы о нем, если благодаря мне от бедных отступила нужда, а от больных – недуги. Карандин перевел дыхание. Сердце стучало. Тишина стояла в квартире – как минувшей ночью, когда он прокрался к двери и впустил Володю. Он заглянул к маме – она спала, и во сне лицо ее приобрело то робкое выражение, с каким она смотрела на отца, выговаривавшего ей за то, что в доме не оказалось зеленого чая. На кухне он сел за стол, покрытый клеенкой, и медленным взглядом обвел два навесных шкафчика, раковину, кран, из которого с громким звуком капала вода, плиту. Поискать под раковиной, где ведро? Так он подумал, но не двинулся с места. Ничего там нет, он знал заранее. В нижнем шкафу, где посуда, тоже нет. В горле пересохло. Из заварного чайника он налил в кружку холодный чай, глотнул и поставил кружку на стол. Володя – страшный человек. Привел с собой, тот на голову выше. Бык. Навалился, зажал рот, Володя вонзил иглу. Убийца. Нет, не убийца. А кто? Он прикусил нижнюю губу. А что отец думал? Что он успел подумать? Догадался? Если догадался, то последней его мыслью было проклятье. Душа его где-то здесь бродит, и дышит в затылок, и льет слезы, и жалуется, что до срока покинула тело, что совершилось невиданное преступление, а преступник – вот он, новоявленный Каин, ищет деньги убитого им отца. Она смеется сквозь слезы и мстительно шепчет: ищи, обагривший руки в крови отца, ищи, исполнивший злодейский умысел, ищи, сотворивший великое злодеяние, – и будет тебе наказанием каждый день твоей жизни. Он поспешно оглянулся. Позади висела на стене купленная по случаю акварель: кораблик под алыми парусами, плывущий по ярко-синему морю. Вслед за тем показалось ему, что под чьими-то осторожными шагами скрипнул старый паркет. Никого в доме нет, кроме мамы, знал он, но стало страшно. А вдруг найдут след от укола?! И поймут, что скончался от яда? Он глянул в окно. Может быть, и едут уже за ним. Вы Карандин Сергей Лаврентьевич? Да, это я. Предупреждаю, ваши показания могут быть использованы против вас. Ваш отец умер. Да, я знаю и скорблю. А вам не показалось странным, что ваш отличавшийся отменным здоровьем родитель внезапно скончался? Он бледнеет и нервно говорит, что случиться может со всяким. Баня, жар, тромб. Конец. Да вы успокойтесь. Как я могу быть спокойным, потеряв отца! Не требуйте невозможного. Вы скорбите или вы раскаиваетесь? Позвольте, лепечет он и поводит руками, как слепой, опасающийся угодить лбом в стену, я не понимаю… Гражданин Карандин, гремит над ним безжалостный голос правосудия. В крови вашего отца найден яд; на левом предплечье обнаружен след от укола. Вам будет предъявлено обвинение в убийстве. Он рыдает. Я не убивал. Я не хотел. Это не я!
В дверь позвонили. Он вздрогнул и вытер повлажневшие глаза. Мама проснулась и окликнула его. Сережа! К нам кто-то пришел. Да, мама, откашлявшись, сказал он. Иду открывать.
13.
Таким образом, мы изложили почти все, что нам стало известно о годах, предшествующих прямо-таки космическому взлету Сергея Лаврентьевича Карандина, – причем изложили с добросовестностью, которая является нашим краеугольным камнем и которой, заметим с прискорбием, столь часто пренебрегают авторы написанных на заказ жизнеописаний. Бывает, впрочем, когда нестерпимо фальшивые звуки издает сочинение, написанное, так сказать, по зову сердца и выражающее сокровенные мысли своего создателя. В таких случаях следует разъяснять доверчивому читателю, что он может стать жертвой пусть искреннего, но от этого не менее чудовищного заблуждения. Читатель углубится, к примеру, в некое повествование об одном еврее, ставшем католическим священником и благовествовавшем на Святой Земле, – и поверит измышлениям автора о Христе, Деве Марии, христианстве, священстве и проч., и проч. Они ни в какие ворота не лезут, эти измышления, а простодушный читатель может принять их за чистую монету. Поддельная это монета, дорогие мои. А вот не так давно вышедшая книжка об одном из генеральных секретарей Компартии. Ангел страдающий, ей-Богу. Между тем… но не будем продолжать, ибо все, что связано с деятельностью партийных вождей, вызывает у нас самое гневное осуждение; бурю в душе она вызывает, их деятельность, едва помыслишь, что они сделали с несчастным нашим Отечеством и его народом. Если мы живем в эпоху обесценивания слова (под которым следует понимать соединение истины и красоты); если оно уже не золото и даже не серебро, а так – медяшка, то не означает ли это, что те немногие, кому плоская, убогая, мертвая речь ранит сердце, должны с еще большим рвением оберегать чистоту слова – единственной, драгоценной нити, пока еще связывающей нас с отошедшими в вечность столетиями. Аминь. Что же до жизнеописания Карандина, то мы ручаемся за его точность и беспристрастность; сам он, однако, рассказывая о себе Марку Питовранову, дабы объяснить причины своего в высшей степени странного пожелания, о многом умолчал. И это понятно: кто по доброй воле признается в тягчайшем преступлении отцеубийства; кто, замученный совестью, средь бела дня выйдет на Красную площадь, поклонится на все четыре стороны (прижмурив при этом глаза, чтобы не видеть мавзолей) и завопит: люди добрые! страшный на мне грех – погубил родного отца! кто раздерет на себе одежды, посыплет голову уличной пылью и закричит, надрывая грудь и обращаясь к таинственно-молчаливому небу: нечистый попутал! жадность сгубила! судите меня беспощадным судом?! Таких мы не помним.
А кто к вам пришел? – спросил Марк, когда Карандин упомянул о звонке в дверь в день смерти отца. С его службы, усмехнулся Карандин. Не с базы, а эти…
