Смертельно опасны - Антология

– Мне нужна Мартина, – пробормотала она и, когда лекарша поспешила вернуться к ней, схватила ее за запястье. – Помни… если не сможешь спасти нас обоих, спасай дитя… – Ее голос был слаб и прерывист, но глаза сверкали так яростно, что Мартина не смела отвести взгляд. – Обещай… – потребовала Констанция, – обещай мне.

Лекарша кивнула, не доверяя своему голосу.

Время потеряло для Констанции всякое значение; весь мир сузился до душных стен шатра. Ее поили вином, смешанным с корой кассии трубчатой, поднимали запачканную сорочку, чтобы помассировать живот, умащали лоно горячим тимьяновым маслом, но ее муки все не кончались, и некоторые из женщин ускользнули из шатра, чтобы помолиться за нее в церкви рядом с площадью. Но Мартина продолжала настаивать, что осталось уже совсем немного, что ее чрево расширяется, разжигая надежду, словно свечу во тьме. Минула уже целая вечность, и вдруг Констанция услышала крик: головка показалась. Она снова принялась тужиться, и следом появились плечики ребенка.

– Еще раз, – сказала Мартина, и красное, сморщенное тельце выскользнуло в потоке крови и слизи прямо в подставленные руки акушерки.

Констанция, обмякнув, затаила дыхание и наконец услышала его – тихое, тоненькое воркование, возвещающее, что младенец жив. Улыбка на лице Мартины сияла ослепительно, словно восход солнца.

– Мальчик, мадам! У вас родился сын!

– Дайте мне его… – слабо произнесла Констанция.

Так много всего еще предстояло сделать. Обрезать и завязать пуповину. Вымыть ребенка, натереть солью и запеленать. Унести послед и закопать его, чтобы не привлек демонов. Но Мартина знала, что все это может подождать. Взяв дитя, она вложила его в руки матери, и, глядя, как Констанция в первый раз обнимает сына, мало кто из женщин сумел сдержать слезы.

Когда шесть дней спустя разнеслась весть, что императрица собирается показать сына горожанам, площадь заполнилась людьми за много часов до того, как она должна была там появиться. Мужчины слышали рассказы своих женщин о рождении ребенка, и им не терпелось увидеть чудо-дитя своими глазами. В конце концов, улыбались они, он был уроженцем Ези – одним из них. Наконец на площади появился паланкин Констанции; толпа расступилась и захлопала в ладоши, когда ей помогли спуститься на землю и подвели к подготовленному креслу. Стоило ей сесть, она подала знак, и Мартина протянула ей небольшой аккуратный сверток. Констанция откинула одеяльце, открыв взглядам головку, покрытую пушистыми рыжеватыми волосами, а потом подняла младенца, который замахал крошечными кулачками, так, чтобы его увидели все.

– Мой сын Фридрих, – громко и четко произнесла она, – который однажды станет королем Сицилии.

Когда Фридрих испустил внезапный требовательный крик, все снова захлопали и заулыбались. Констанция тоже расплылась в улыбке.

– Мне кажется, он голоден, – сказала она. Матери в толпе согласно закивали и принялись оглядываться в поисках кормилицы – таким знатным дамам, как Констанция, не подобало выкармливать младенцев самим. Но то, что случилось дальше, повергло их в изумление. Прислужницы шагнули вперед, на мгновение заслонив императрицу от взглядов. Когда же они отошли в сторону, толпа ахнула, ибо оказалось, что Констанция распахнула мантию, оттянула корсаж и принялась кормить своего сына. Когда горожане поняли, что она делает – явив миру окончательное, неоспоримое, явное доказательство того, что это дитя ее чрева, ее плоть и кровь, – они взорвались ликующими криками. Даже те, кто не жаловал ее мужа-немца, присоединились к ликованию, ибо храбрость заслуживает признания и восхваления, а все они знали, что наблюдают проявление отчаянной храбрости, наивысшее выражение материнской любви.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Несомненно, Констанция была отважной женщиной, но можно ли назвать ее опасной? События, последовавшие за рождением Фридриха, дают на это ответ. Щедрые условия перемирия Генриха оказались ловушкой. Он показал свое истинное лицо на рождественской коронации, приказав вытащить тела Танкреда и его сына из королевских гробниц. Четыре дня спустя он заявил, что раскрыл плетущийся против него заговор, и приказал, чтобы Сибиллу, ее детей, а также знатнейших сицилийских вельмож взяли под стражу и отправили в Германию. Сибилле с дочерьми в конце концов удалось бежать, но пятилетний сын погиб вскоре после того, как его отослали в монастырь. По слухам, перед смертью его ослепили и кастрировали. Деспотизм Генриха привел к восстанию 1197 года, и существуют некоторые свидетельства вовлеченности Констанции в заговор. Генрих определенно в это верил – судя по тому, что заставил ее смотреть, как зачинщика бунта казнили, прибив ему к голове раскаленную корону. Но в сентябре того же года Генрих неожиданно умер в Мессине. Констанция сразу взяла государство под свой контроль, окружила себя сицилийскими советниками и изгнала оттуда всех немцев. Но она пережила Генриха меньше чем на год, все это время лихорадочно трудясь, чтобы защитить сына. Она устроила ему коронацию, а затем заключила союз с новым Папой, Иннокентием III, и успела наречь его опекуном Фридриха до того, как умерла в ноябре 1198 года в возрасте сорока четырех лет. Фридриху суждено было стать одним из самых ярких, противоречивых и выдающихся правителей Средневековья – королем Сицилии, главой Священной Римской империи, а впоследствии даже королем Иерусалима. А что же Констанция? Данте поместил ее в рай.

Романист и журналист Лев Гроссман работает ведущим книжным критиком в «Тайм» и является соавтором TIME.com blog TechLand. Его причудливый роман 2009 года «The Magicians» стал феноменальной международной сенсацией и попал в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс», а также был назван «Нью-Йоркером» лучшей книгой 2009 года, его продолжение «The Magician King», опубликованное в 2011 году, тоже получило всеобщее признание. Кроме того, Гроссман – автор романов «Warp» и «Кодекс». Он живет в Бруклине, Нью-Йорк, и ведет свой сайт levgrossman.com.

Здесь он приводит нас в древнюю, почтенную школу волшебников, славную своими тысячелетними традициями и призраками, чтобы показать, что самые невинные проделки могут иметь опасные и даже летальные последствия.

Девушка в зеркале

Конечно, можно сказать, что все началось с невинной шалости или проделки, но на самом деле это не совсем так. Она была не совсем невинной. Уортон плохо себя вел, и Лига решила его наказать, в надежде на то, что он прекратит свои безобразия или по крайней мере слегка успокоится. В самом крайнем случае Лига получит удовлетворение от того, что Уортон будет страдать, – уже кое-что. Даже немало.

Если по правде, шалость ни в малейшей степени не была безобидной. Но вполне закономерной. В любом случае, возможны ли вообще невинные проделки?

Слива являлась президентом Лиги – невыбранным, но бесспорным – и также ее основателем. Чтобы привлечь в нее единомышленников, она представила Лигу как славную и древнюю традицию Брейкбиллса, что, вероятно, не соответствовало действительности. Однако колледжу исполнилось четыреста лет, и Слива решила, что в какой-то момент такая Лига или нечто подобное наверняка существовало, а значит, можно говорить об историческом прецеденте. Во всяком случае, такую возможность не следует исключать. На самом же деле она позаимствовала идею из рассказа П. Г. Вудхауза.

Члены Лиги встретились довольно поздно в необычном маленьком кабинетике в Западной башне, имевшем форму трапеции. Они знали, что башня находится вне защитной магической сети колледжа, а значит, могли со спокойной совестью нарушать здесь комендантский час. Слива, вытянувшись во весь рост, лежала на полу – ее любимое положение, когда решались вопросы, касающиеся Лиги. Остальные девушки в самых разных позах расположились на диванах, креслах и стульях, точно конфетти после удачной, но утомительной вечеринки, которая наконец подошла к концу.

Слива установила тишину в комнате, использовав простое заклинание, уничтожавшее любые звуки в радиусе десяти ярдов, и внимание собравшихся тут же сосредоточилось на ней. Когда она прибегала к какому-нибудь магическому трюку, все сразу забывали о своих делах.

– Давайте поставим вопрос на голосование, – торжественно сказала Слива. – Все, кто за то, что мы должны наказать Уортона, скажите да.

Последовали самые разные «да» – от энергичных и усердных до ироничных и сонных. Слива не могла не признать, что поздние тайные сборища негативно влияют на режим сна. Не совсем честно по отношению к ее соратницам, поскольку сама она делала все очень быстро и проходила через любые домашние задания, точно горячий нож сквозь масло, но остальным учеба давалась не так легко. Сейчас, когда она лежала с закрытыми глазами, а ее длинные каштановые волосы веером рассыпались на ковре, прежде мягком и ворсистом, но давно ставшем гладким и блестящим, голосование получилось практически единогласным.