Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Амаргин оказался высоким. И щегольски – ну, по местным меркам – одетым. Бишт – дорогая вещь. И кобыла у него была потрясающая – гнедая, высоченная, в вызолоченной сбруе и шайтан знает каким числом побрякушек на поводьях. Там даже висели золотые полумесяцы – с хрустальными, поди ж ты, подвесочками. Поэтому кобыла звенела, как убранная к выходу королевы дама: в Гар Эрнионе придворные красавицы тоже носили прорезные серьги с колокольчиками.

А еще оказалось, что на невероятно красивого, под стать элегантному лаонцу, Тарега – синяк на ссадине, губа, как всегда в последнее время, кровит, лохмотья подраны – смотрит не один Амаргин. За спиной лаонца молча стояли и смотрели еще трое: двое мужчин и женщина, самая правая. С двойным, расходящимся как слои парадного платья ореолом, – ждала ребенка. Совсем крошечного, сердце только-только начало тукать.

– Ну и вид у тебя, братишка, – хмыкнул тот, что стоял справа. – Ты всегда начинаешь драку один против всех?

– У меня это в крови, – пробурчал Тарег, осторожно промакивая уголок рта.

– Как нам тебя называть? – спросил Амаргин.

– Как все называют. Стрелок. На ашшари – Рами.

– Тогда побереги силы, Стрелок, – нехорошо усмехнулся лаонец. – Шейхи решили, что завтра утром мы отправляемся в Хайбар. Ты слышал о Хайбаре?

Он слышал. Говорили, что самийа, если его распять, умирает долго. Бедуины хмыкали, рассказывая, как кто-то выиграл чуть ли не сотню дирхам, поставив на одного из подвешенных на мосту сумеречников: тот чуть ли не две недели продержался, дольше всех из пятерых распятых, на радость сделавшему ставку ашшариту. Еще рассказывали, что к концу первой недели все начинают просить воды. Кто-то раньше, кто-то позже. На это тоже делали ставки.

Люди из Басры приезжали в Хайбар за пленными – ну или за теми, кого уже подвесили на мосту через вади. Если у солдат не хватало денег на выпивку, они могли кого-нибудь продать. Но это случалось нечасто. Там, на границе, где ад-Давасир образовывал прорезающее Хиджаз ущелье, дрались не за деньги. Туда ехали мстить. Убивать. С той и с другой стороны. С того года, как при ад-Давасир произошла та кровавая стычка и в Хайбаре расправились с пленными – а случилось это двадцать с лишним лет назад, – счет нарос немаленький. С обеих сторон. Что лаонцы делают с пленными ашшаритами, никто не знал. Караваны из Лаона вот уже полвека как перестали ходить – за взаимной резней местные позабыли торговлю, и некому стало рассказывать жуткие истории. Сумеречники, которых привозили в Хайбар казнить, тоже не распространялись о судьбе пленных ашшаритов – видимо, распятие на мосту их устраивало больше, чем задумки сородичей, вздумай ашшариты взять с них пример.

– А что ты весь встопорщился? – поинтересовался Тарег. – Ты же сам говорил – лаонца не выручу. А тут воспылал жаждой мести? А вдруг там подвешивают твоих заклятых врагов?

Вышло неожиданно насмешливо – сам от себя не ожидал.

В ответ Амаргин подошел вплотную. Чуть носом в нос не уперся. И прошипел:

– Когда мы друг с другом воюем – это наше дело. А когда нас убивают люди – это дело между нами и людьми. Ты понял меня, аураннский умник?!..

Тарег кашлянул и отодвинулся.

Амаргин злобно осклабился:

– Я вижу, ты понял, Стрелок. Каждый из нас будет рад перерезать горло халифскому гвардейцу. Давно, кстати, мы не испытывали такого незамутненного удовольствия.

– Дама поедет тоже? – кивнул Тарег на поигрывавшую рукоятью кинжала женщину, в которой дрыгал крохотными ручками зародыш.

– Дама поедет тоже. Она хотела бы принести жертву на том месте, где умер ее племянник. Дама также надеется, что это будет не коза. Ты спросил все, что хотел?

– Вы навряд ли увидите там гвардейцев, Амаргин. Похоже, в Хайбаре сидят контрабандисты. И айяры.

Лаонец улыбнулся:

– Не все ли равно, в какую сбрую одета человеческая свинья? Разве не так? А, Стрелок?

Тарег снова промакнул рукавом натекающую в угол рта кровь. И опустил глаза.

Амаргин смерил его взглядом, хмыкнул и пошел к своей звенящей кобыле. За ним, обескураженно оглядываясь – человек, конечно, не понял ни слова из их беседы, – засеменил аз-Захири, трогательно прижимая к груди испещренные буквами бумажки.

Хайбарский оазис, два дня спустя

Бедуины рассчитывали остановиться на ночлег в вилаяте у края оазиса.

Подъехав, они обнаружили, что вилаят вымер.

Высохшую пальмовую рощу подтапливало дюнами. Темнело, и верблюды чуть не переломали ноги, когда песчаный склон стал разъезжаться. Оползень открыл мертвые, заплетшиеся ветвями верхушки пальм. Потом показались выпроставшиеся под ветром остовы деревьев: серые, лохматые от мочала стволы щетинились срезами опавших листьев. Часть пальм словно перегрызли – они казались причудливо вывернутыми конечностями упавшего с высоты человека. Изломанные стволы торчали под разными углами: у одного дерева отломилась верхушка, другое обрушилось почти целиком, сломавшись у самого корня.

Вокруг арыков еще зеленело, но банановые посадки в тени финиковых крон погибли. В колодцах глубоко плескалась вода. Дома стояли странные – не разоренные, но и не брошенные. Словно утварь разложили в лари – и ушли. Все. Подальше от жилищ – и колодцев, становившихся все страшнее и страшнее, по мере того, как все затягивалось темнотой.

– День наш, ночь – их, – бормотали бедуины.

Кочевники боялись, что в колодцах посреди вымершего – или выбитого, однако ни следов крови, ни трупов они не нашли – вилаята поселились джинны. Поэтому черпать воду отправили самых старых, «лядащих», как выражались кальб, рабов. Аз-Захири вместе со всеми таскал ведро за ведром, выливая в поилки. Бедуины покрикивали, тыкали в сгорбленные рваные спины палками. Свободные ашшариты воду не носили. Носить воду – удел рабов и женщин. Но женщин они в набег на Хайбар не взяли, а зря. Жаркое, влажное между ног тело заставляет забывать о страхе.

Тарег двинулся на помощь старику, но Амаргин положил цепкую, как птичья лапа, ладонь ему на плечо:

– Оставь, братишка. Ты опозоришь нас, прикоснувшись к ведру. Это их обычаи, пусть сами разбираются. Посмотри-ка лучше вон на ту дверь.

Ближайший домик – побелка облупилась, глина растрескалась, обнажая волокнистую плетенку стены, – скрипел рассохшимися воротами.

В сгущающемся мраке охранительный знак виделся очень отчетливо: ладонь Фатимы, йад аль-Фатима, тревожно белела. Дверь болталась на расшатанных петлях, и оберег казался оттиском пятерни, в отчаянии оставленным последним обитателем дома, – словно человек звал на помощь, цеплялся за косяки, за порог, за щеколду и скобу ручки, а его неумолимо волокли наружу.

– Что там написано? – резко спросил Амаргин и ткнул острым пальцем в темень.

– Где?.. – рассеянно отозвался Тарег.

Дверь скрипела, в изгородях тонко свистел ветер. Нервно поревывали верблюды. Верблюды не хотели пить воду из мелеющих, черных колодцев.

– Над входом.

И впрямь, над болтающейся створкой прибита была доска – с надписью. Строчка кривых букв неровно загибалась книзу.

– Это Фатиха, – прищурившись, ответил Тарег. – Открывающая сура книги Али. Ашшариты используют ее как амулет. Верят, что она помогает во всяком деле.

Амаргин презрительно хмыкнул.

– Здесь пусто, – резко сказал из-за плеча Сенах.

– Это-то и странно… – пробормотал Амаргин. И злобно добавил: – Обычно они забывают детей и стариков, когда сбегают от опасности…

И вдруг, тоже прищурившись – стало совсем темно для обычного зрения, – зашипел в сторону соседнего дома. Тоже пустого, как разгрызенная скорлупа.

Над плотно прикрытыми воротами белесым, болотным светом исходила она. Сигила. Сигила Дауда. Крупная, с осенний гранат. Протянутый линиями силы глаз больно плелся серебрящимися нитями, заставляя течь слезы из-под век.

– У, сс-су-уука… – согласно зашипели вокруг.

За спиной запрыгал ледяными бусинами смех Аирмед. Заклинательница веселилась:

– Чего вы испугались? Это же просто рисунок!..

И, решительно покачивая раздавшимися бедрами, пошла к воротам.

– Стой! – крикнули все, включая Амину.

– Глупости! – рявкнула заклинательница.

Толкнула дверь. Уперлась лбом в невидимую стену над порогом. Боднула ее. И прошла внутрь.

– Как?.. – ахнул Тарег.

– Ха!.. – злорадно крикнул Сенах. – Что, туго было с праведностью в этой дырище?!.. Некому дверку запечатать, чтобы такие, как мы, не лазили?!

И с мстительной – а как же, испугала! – злостью поддав по распахнутой двери, тоже прошел под сигилой.

И позвал изнутри, из двора:

– Идите-идите, это как через аураннскую стенку из бумаги проходить! Ха!

Через аураннские стенки Тарегу проходить не доводилось. Зато в дверном проеме под сигилой оказалось натянуто нечто, похожее на огромный мыльный пузырь. И с таким же невесомым влажным хлопком эта пленка лопнула под его ладонью.