Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Лаонец показал ровные блестящие зубы в хищной улыбке. И принял с места в галоп.

Тарег прищурился, разглядывая растущий силуэт крепости. Где же ты, где ты, Манат?.. Для чего я туда еду?.. И кого мне теперь защищать, а, Хозяйка?..

Тот, на кого показали как на амиля, ползал в пыли и жалко всхлипывал:

– О благороднейшие дети ашшаритов! Я знать не знаю ни о какой таможне! Клянусь Всевышним, о цвет воинов пустыни, мы не посылали катиба собирать налоги!

Хлюпающий кровью человек вытирал почему-то не текущий нос, а бритую голову. Он елозил рукавом по потной макушке неестественно быстро и еще чаще всхрюкивал. А потом снова пускался в мольбы:

– Во имя Всевышнего!..

Крепость оказалась пустой. В саманном домике у внешней стены они и нашли этого хлюпающего человечка. Точнее, к человечку их привел шаркающий шлепками – юноша? Но у юноши вместо зубов были гнилые желтые пеньки. И морщинистое одутловатое лицо. И пустые глаза. Этот ходячий полумертвец что-то жевал, время от времени пуская из уголка губ желто-коричневую слюну. Принюхавшись, лаонцы скорчили понимающую гримасу – гашиш.

Такие, как этот хашишин, встречались во множестве – нагляделись, пока ехали кривыми улочками к крепостному холму. Оборванцы в пропотевших грязных рубахах, пошатываясь, брели вдоль глинобитных дувалов: хватались за стены, изможденно приваливались в воротные ниши. Кружком сидели на обрывке ковра перед заброшенной масджид, дверь которой оказалась заложена здоровенной щеколдой. А сверху еще и забита досками. На темных брусьях выделялись свежие царапины. Глубокие борозды складывались в рисунок вязи: рука какого-то отчаявшегося человека пыталась вывести «бисми ллахи ар-рахмани…». «…И милосердного».

Черные потеки и бурое пятно на каменной плите у входа объясняли, почему призыв к Всевышнему, милостивому и милосердному, остался неоконченным. Край похожего на тряпку ковра наползал на то, что, видимо, было лужей крови последнего верующего Хайбара.

На ковре кружком сидели четверо пустоглазых и передавали друг другу мундштук кальяна. С гашишем, конечно.

Заметив метнувшуюся в переулок фигуру, лаонцы рванули следом. Человека удалось изловить быстро – их нынешний проводник бежал, судя по всему, не от них, а спасаясь от каких-то собственных то ли мыслей, то ли видений, и довольно долго бессмысленно бормотал, отмахиваясь от видимых только ему собеседников.

Аирмед, морщась от невыносимо смердящего дыхания человека, нажала ему на виски и что-то проговорила. Лицо хашишина немного прояснилось и стало осмысленным. Тогда-то все и увидели: человек еще молод. Поначалу сумеречники приняли его за старика.

Поднимаясь вслед за ним к крепости – снизу цитадель все больше походила на два шлепка грязи, забытой каким-то великаном, – заглянули в несколько дворов. Где-то от них шарахнулись тени в абайях – с призрачным, жалобным шепотком. С потолков и перекладин свисали странные плетенки.

Осторожно повертев одну, Аллиль тут же отдернул пальцы: согнутый из нескольких перевитых хворостин круг. И протянутая сквозь него ветка. Как молния. Это был «Глаз аль-Лат».

Талисманы покачивались в пыльной пустоте брошенных жилищ, пылинки вились и медленно оседали в солнечном свете. Плетенки бесшумно поворачивались, крутились в потревоженных тенях утра.

А в один дом им входить не хотелось. Из распахнутых настежь ворот тянуло таким обморочным холодом, что колени подкашивались. Кони, которых вели в поводу, устали рвать губы об мундштуки и последний квартал шли понуро и покорно. Только потели и время от времени утробно гоготали. И жалобно взвизгивали. Перед холодными воротами лошади обреченно опустили морды в пыль и устало всхрапнули.

Где-то у подножия холма послышались крики. Бедуинское воинство вступило в городок.

– Надо посмотреть, что внутри, – сглотнув, пробормотал Амаргин. – Почему оттуда стужей дышит…

Все поежились, но кивнули.

Сделав глубокий вздох, Тарег вошел в холодный дом первым.

За крохотным хозяйственным двориком под хлопающим, сорванным навесом болтались раскрытые двери в сад. Небольшой, но ухоженный, обнесенный белой оградкой.

Перед низким абрикосовым деревом светлела засыпанная мелким песком площадка. Ее заливало не по-осеннему горячее, плавящее белый цвет солнце. В середину был вбит низкий колышек. К нему за лапку привязали курицу – рябую, коричнево-белую пеструшку. Курица умирала, завалившись набок. Лапы с длинными когтистыми пальцами скреблись о песок. А с краю площадки вкопали еще один столбик.

У него сидели двое – мальчик и девочка. Привязанные за тоненькие шейки. Только за шейки. Руки безвольно свисали вдоль тела, ноги вытянуты. Босые ступни развалены в стороны. Дети сидели, свесив головы. В одинаковых чистых, ни разу не ношенных рубашечках, которые им надели перед жертвоприношением.

– Не ходи сюда, Аирмед, – рявкнул Сенах.

Но заклинательница медленно, как во сне, вошла в сад. И тут же выбежала, закрывая рот рукой.

На столбике под ветерком колыхалась все та же круглая плетенка. Девочка пошевелилась. Курица вдруг вскочила и, заполошно кудахча, забегала на веревке.

Сенах двинулся вперед, Тарег вскинул руку:

– Нет. Смотри внимательно.

В сумеречном мире вокруг обеих фигурок оборачивалась склизкая лента. Она вылезала из приоткрытых ртов детей, мальчику заползала в одно ухо, вылезала из другого, обкручивалась вокруг столба, перекидывалась через свитые веточки «глаза».

– Они уже не здесь.

Впрочем, все и так это поняли.

Добровольное согласие жертвы нельзя отменить. И нельзя взять обратно. Даже если в какой-то момент жертва обнаруживает, что ее обманули.

Но дети, похоже, не сопротивлялись. Веревка не натерла им горло, не оставила красных следов. За шею их подвязали, чтобы удобно сиделось темечком вверх – головой к солнцу. И чтобы не упали, потеряв сознание. Чтобы оставались в ритуальной позе – макушкой к Глазу аль-Лат. Богиня питалась.

Хашишин, приплевшийся в сад вслед за сумеречниками, сплюнул тягучую слюну. На него обернулись. Он равнодушно оглядел пятачок с жертвами и медленно моргнул. Пожал плечами и поплелся наружу. Сумеречники вышли следом и больше никуда уже не заходили. Только в дом амиля – вот этого вот хлюпающего дурака в нестираной рубашке.

– Клянусь, о благороднейшие дети ашшаритов… – этот дурак даже не мог отличить сумеречника от человека, – …я не виновен в ваших бедах! И я не знаю ни про каких пленных лаонцев!

Из проема, уводящего на холодную винтовую лестницу в подвал, вынырнул Аллиль. И покачал головой – никого, мол. Три арки моста над синеватым провалом вади виднелись с верхнего яруса крепости как на ладони. Там тоже никого.

– Где они? Где сумеречники? – тихо спросил дурака Амаргин.

– Сюда давно, давно никто не приезжает… – жалобно забормотал человек.

И захлопал ресницами, словно просыпаясь.

Амаргин обернулся к заклинательнице. Та пожала плечами и кивнула: ну что ж. И потянулась к кинжалу.

– Он тут ни при чем, – Тарег сделал шаг к замершему дураку. – Какое у тебя дело к сумасшедшему?

– Отойди, – улыбнулась Аирмед.

– Он не виновен перед тобой!

– Они все виновны, Стрелок, – улыбнулась женщина.

Зародыш в ней дрогнул и дернул обеими ручками. И крутанулся вокруг своей оси, играя с пуповиной.

– Отойди.

Тарега подвинули.

Человек пискнул и страшно охнул, когда лезвие со скрипом вошло ему в грудину. И кулем рухнул на песок. Кровь толчками выплескивалась из раны.

– Киан умирал на этом мосту одиннадцать дней. И все эти одиннадцать дней этот человек ходил туда поглазеть. Сделать ставки. Посудачить. А потом шел есть плов.

Аирмед медленно вытерла кинжал краем своего бурнуса. И тихо сказала:

– Они все виновны. И все наказаны. Они заслуживают власти такой, как… Она.

Тарег развернулся и быстро пошел прочь.

Проулок перед ним затягивало дымом. Где-то впереди орали. Билась посуда.

Знакомый холод вдруг лизнул спину. Под воротной перекладиной крутилось плетеное колечко. Изнутри доносились веселые крики и хохот:

– Аааа!.. Лови ее! Лови!..

И кудахтанье курицы.

– О господин! О господин! Там… там совершается ужасное!.. – Неизвестно откуда взявшийся Юсуф ибн Тагрибарди ибн Али аз-Захири налетел прямо на Тарега.

Языковед цеплялся и стучал ему в грудь сухим кулачком:

– Ужасное злодеяние! Девочке еще не закрыли лица! Они разыгрывают ее в кости!

Квохтанье курицы оборвалось.

– Ааа! – донесся из сада счастливый вопль. – Попалась! Ощипать ее! Где этот старый пердун! Эй, ты, засранец! Куда он делся, Аббас?!..

– Ой-ой-ой! – глупо крикнул Тарег.

И бросился в дом.

– Не трогайте! Не трогайте ее!!! – орал он на бегу.

Похоже, эти идиоты собирались сожрать жертвенную птицу!