Благородный дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Обожаю!

— Очень хорошо!

— Может, что-нибудь взять с собой? Еду, вино или ещё что-нибудь?

— Нет. Думаю, все это найдется на борту. Мы пойдем к одному отдаленному острову, устроим там пикник, покатаемся на водных лыжах и вернемся сразу после захода солнца.

— Мистер Горнт, я хотела бы, чтобы это осталось между нами. Кажется, Конфуций говорил: «В закрытый рот мухи не залетают»?

— Конфуций много чего говорил. Он однажды сравнил женщину с лучом лунного света.

Она замолчала, насторожась[146].

Потом услышала свой беззаботный голос:

— Может, мне следует взять с собой провожатого?

— Может, и следует. — Кейси почувствовала, что он улыбается.

— Как насчет Данросса?

— Провожатый из него неважный: только испортит день, который может оказаться замечательным.

— До воскресенья, мистер Горнт.

— Благодарю вас. — Телефон тут же со щелчком отключился.

«Наглый ублюдок! — Она чуть не произнесла это вслух. — Все принимаешь как должное? Просто „благодарю вас" и отключился. Даже „до свидания" не сказал.

Я принадлежу Линку, и полапать меня не удастся.

Тогда зачем ты кокетничала с ним по телефону и на приеме? Зачем попросила, чтобы этот ублюдок никому не говорил о воскресной встрече?

Женщины тоже любят секреты, — мрачно ответила она самой себе. — Женщинам нравится многое из того, что по вкусу мужчинам».

26

20:35

Старый китаец-кули дожидался своей ноши в плохо освещенном золотохранилище банка «Хо-Пак». Низкорослый, в замызганной рваной майке и драных шортах, он поправил лямку на лбу и уперся в неё, перенеся основную нагрузку на мускулы шеи, когда два носильщика взвалили брезентовый мешок на его согбенную спину, и ухватившись за две изношенные лямки. Теперь, приняв на себя вес полностью, он ощутил, как тяжело бьется под гнетом перегруженное сердце, как стонут от напряжения суставы.

Мешок был едва ли не тяжелее его самого — чуть больше девяноста фунтов. Клерки-тальманы, следящие за отгрузкой, только что опечатали его. Ровно двести пятьдесят маленьких контрабандных слитков золота, по пять таэлей — чуть больше шести унций — каждый. Один такой слиток мог обеспечить на месяцы самого кули и его семью. Но у старика и в мыслях не было попытаться стащить хотя бы один. Всем существом он сосредоточился на том, чтобы превозмочь агонию, заставить ноги двигаться, выполнить свою часть работы, получить за неё плату в конце смены, а потом отдохнуть.

— Шевелись, — недовольно проворчал десятник, — ещё грузить больше двадцати тонн, так их и этак. Следующий!

Старик ничего не ответил. На это ушла бы часть драгоценной энергии. Сегодня нужно беречь силы, если он хочет продержаться до конца. Он с трудом привел ноги в движение. Голени были все в варикозных узлах и шрамах от многолетних трудов.

Пока он медленно брел, еле переставляя ноги, из затхлого бетонного подземелья, его место занял другой кули. Казалось, маленькие золотые слитки, сложенные на полках аккуратными стопками, никогда не кончатся. Носильщики ждали, когда под бдительными взорами двух аккуратных банковских служащих бруски загрузят в следующий брезентовый мешок, сосчитают, пересчитают и торжественно опечатают емкость.

На узкой лестнице старик споткнулся. С трудом восстановив равновесие, он поднял ногу, чтобы одолеть ещё одну ступеньку — оставалось всего двадцать восемь, — а потом ещё одну, и уже почти добрался до лестничной площадки, но тут голени не выдержали. Шатаясь, он привалился к стене, чтобы было легче. Сердце пронзила мучительная боль, обеими руками он вцепился в лямки. Он понимал, что, если сбросит ношу, снова взвалить её на себя не сумеет, и с ужасом думал, что будет, если появится десятник или его заместитель. Сквозь охватившую все тело боль пробился звук приближающихся шагов. С усилием подбросив мешок выше на плечи, он ещё раз попытался продолжить движение и чуть не упал.

— Эй, Чжу Девять Каратов, что с тобой? — Это был ещё один кули. Обратившись к старику на шаньдунском диалекте, он поправил ему мешок.

— Да... да... — с облегчением и радостью вздохнул старик. Это был приятель из оставшейся далеко на севере родной деревни и глава сообщества из десяти человек. — Ети всех богов, я... я просто поскользнулся...

Тот пригляделся к нему в тусклом свете единственной лампочки наверху. Полные муки старые слезящиеся глаза, напряженные мускулы.

— Этот я возьму, отдохни немного, — сказал старику земляк. Умело сняв лямки, он поставил мешок на доски пола. — Я скажу этому безродному чужаку, этому бахвалу десятнику, что ты пошёл облегчиться. — Он сунул руку в карман поношенных драных шортов и передал старику маленький скрученный кусочек сигаретной фольги. — Возьми. Я вычту за это из твоей зарплаты сегодня вечером.

Старик пробормотал слова благодарности. Из-за боли, разливающейся во всем теле, он почти не соображал. Его земляк взвалил мешок на спину, крякнув от натуги, уперся лбом в лямку и, переступая ногами в узлах вздувшихся вен, стал медленно подниматься по лестнице, довольный совершенной сделкой.

Старик прокрался с площадки в пыльную нишу и присел на корточки. Трясущиеся пальцы развернули сигаретную фольгу со щепоткой белого порошка внутри. Он зажег спичку и осторожно подвел под фольгу, чтобы нагреть её. Порошок стал чернеть и дымиться. Он тихонько поднес дымящийся порошок к ноздрям и стал глубоко вдыхать, снова и снова, пока каждая крупинка не превратилась в дым, который он с такой благодарностью втягивал в легкие.

Он прислонился к стене. Боль вскоре прошла и сменилась радостным возбуждением, охватившим его всего. Он снова ощутил себя молодым и сильным и теперь знал, что закончит смену как надо, а в эту субботу пойдет на скачки и выиграет двойную кинеллу. Да, эта неделя станет для него счастливой. И он вложит все, что выиграет, в недвижимость. Да, сначала в небольшую недвижимость. Но после бума его собственность вырастет в цене, будет расти и расти. А потом он продаст её и выручит целое состояние. Купит ещё и ещё. Станет почтенным прародителем, и внуки будут сидеть у него на коленях...

Он встал, выпрямился, потом спустился назад по лестнице и встал в очередь, нетерпеливо ожидая, когда подойдет его черед.

— Цзю ни ло мо, шевелись, — проговорил он на своем певучем шаньдунском диалекте. — Я не могу ждать весь вечер! Мне в полночь на другую работу.

Другая работа поджидала его на строительной площадке в Сентрал, недалеко от «Хо-Пак», и он понимал, что это благословение богов — два приработка в одну ночь помимо обычного ломания хребта на стройке. Он понимал также, что именно недешевый белый порошок сделал его другим человеком, снял усталость и боль. Ему, конечно, было известно, что белый порошок — штука опасная. Но он не терял благоразумия и принимал его, лишь когда кончались силы. То, что он прибегал к помощи коварного снадобья почти каждый день, а то и два раза в день, его не очень-то заботило. «Джосс», — сказал он про себя, пожав плечами и взваливая на спину новый брезентовый мешок.

Когда-то он был крестьянином, старшим сыном в семье землевладельцев из северной провинции Шаньдун в плодородной дельте постоянно меняющей свое русло Хуанхэ — Желтой реки, где веками выращивали фрукты и пшеницу, соевые бобы, арахис, табак и самые различные овощи.

«Ах, наши милые поля, — счастливо думал он, забираясь по ступенькам и не обращая внимания на колотящееся сердце, — наши милые поля, приносящие богатый урожай. Такие красивые! Да. Но тридцать лет назад настали Плохие Времена. Пришли Дьяволы из-за Восточного моря со своими пушками и танками и разграбили нашу землю. Военачальники Мао Цзэдун и Чан Кайши прогнали их, но потом передрались между собой, вновь опустошив землю. Вот мы и бежали от голода — я, моя молодая жена и двое моих сыновей. И мы пришли сюда, в Благоухающую Гавань[147], чтобы жить среди чужаков — южных варваров и заморских дьяволов. Всю дорогу мы шли пешком. Мы выжили. Я почти все время нес своих сыновей. И теперь моим сыновьям шестнадцать и четырнадцать, и у нас есть две дочки, и все они один раз в день едят рис, и этот год станет для меня счастливым. Да. Я выиграю кинеллу или дневную двойную, и в один прекрасный день мы поедем домой, в мою деревню, и я заберу наши земли обратно, и мы засадим их снова, и председатель Мао будет рад, что мы вернулись, и позволит нам забрать обратно наши земли, и мы будем жить так счастливо, так богато и так счаст...»

Он уже вышел из здания и остановился возле грузовика. Кто-то снял с него ношу и поставил рядом с остальными мешками. Служащие банка проверяли и перепроверяли номера. В этом переулке стояли два грузовика. Один, уже загруженный, ожидал под охраной. Единственный невооруженный полицейский лениво наблюдал за проезжавшими машинами. Вечер был теплый.