Иван-Дурак - Ольга Матвеева

Иван сидел, медленно тянул шампанское, слушая Петра Вениаминовича, и не мог смириться с абсурдом происходящего. Он не хотел слушать того, что говорил ему этот скромный клерк Небесной канцелярии. Не хотел слушать и при этом сгорал от любопытства. Ни к чему обычному сорокалетнему земному мужчине такие познания. Если верить Петру Вениаминовичу, то все это он должен был узнать лишь после смерти. Вот и ни к чему было торопить события. Впрочем, Иван понимал, что если бы сейчас его ночной гость не ответил на его вопросы, он бы мучился ими до скончания своего века. Но в то же время ему хотелось, чтобы всем переменам в его жизни, всем чудесным и грустным событиям последнего года нашлось какое-то более рациональное объяснение. Чтобы Петр Вениаминович был всего лишь сновидением, а не поводырем, и чтобы Иван абсолютно всего добился сам, а не был марионеткой в руках изобретательного сотрудника Небесной канцелярии.

— Да не переживайте вы так, юноша, — сказал Петр Вениаминович, чавкая хамоном, — обо всем, что я вам сегодня наговорил, вы наутро благополучно забудете — перепили вы, голубчик, шампанского-то, так что случится с вами провал в памяти. И к тому же нечасто люди запоминают свои сны. Но я бы не хотел, чтобы вы меня забыли совсем. Чай не чужие уже, вон сколько ночей-то провели вместе. — Он глумливо подмигнул и рассмеялся как-то по-мальчишески. Иван даже и не предполагал, что персонаж этот может быть таким симпатичным.

— А может быть, и не стоит мне забывать этот разговор? Как-то приятно все-таки знать, что после смерти ничего не заканчивается.

— Возможно, вам не страшно будет умирать, вот только жить будет невесело. Вы перестанете ценить каждое мгновение вашего существования, вы не будете спешить жить, вам не нужно будет чего-то достигать и к чему-то стремиться. Зачем это? Ведь вы точно будете знать, что впереди у вас вечность. Так что, думаю, будет разумнее все же устроить вам частичную амнезию. Страх смерти — это, как ни парадоксально, хороший стимул для жизни.

— Пожалуй, вы правы. — Согласился Иван с доводами Петра Вениаминовича.

— А что касается самостоятельности ваших решений и поступков, то я готов признать, что это были именно ваши решения и поступки, а я лишь вас чуть-чуть, легонечко так, ненавязчиво к ним подталкивал. Это для вас любой друг бы сделал, если бы, разумеется, у вас был такой друг, как я: умный и опытный манипулятор. — Петр Вениаминович снова задорно рассмеялся.

— Послушайте, а как же так получилось, что вас, не самого лучшего на свете человека — я извиняюсь, но вы сами так сказали — приняли на службу в Небесную канцелярию?

— Если бы на работу брали только праведников, то и работать было бы некому, — усмехнулся Петр Вениаминович. Как там было сказано в моей характеристике? «Умеренно добр, беспринципен, завистлив, корыстен, тщеславен, изворотлив, хитер, изобретателен, находчив, умен. Обладает обширными познаниями в различных областях, в том числе и в искусствах, обаятелен, харизматичен, талантлив, владеет даром убеждения, знаток человеческих душ. Свое земное предначертание не исполнил. Резюме — идеально подходит для службы в Отделе заблудших гениев». Вот и определили меня туда. Да и кинули в самое пекло — с городишком вашим возиться. Никто с земляками вашими справиться не мог — ленивы, невежественны, да и сильно пьющие, в основном. От безысходности пили-то. Только вроде бы до человека достучишься, а он бац — и преставился. Помер от пьянства. Был один мужик, который мог бы лет на двадцать раньше осчастливить человечество — телевизор изобрести. Ан нет, его даже грамоте толком выучить не удалось, а потенциал был! Какой был потенциал! Только он о нем так и не узнал. Ну, вы и сами знаете ваш народишко. Своенравный народишко. Гришка вон, друг ваш сердешный, самый типичный представитель — будет тридцать лет на печи лежать да у моря погоды ждать, а пока гром не грянет, так он и не перекрестится. Начальству нашему как раз и нужен был человек, такой, как я, пройдоха, одним словом.

— Как вы сегодня самокритичны, Петр Вениаминович! — вставил реплику Иван.

— Но-но, молодой человек, не забывайтесь. Я и позволил-то себе эту маленькую слабость в виде откровенности только от того, что это наша последняя беседа, к тому же, как я уже вас предупреждал, помнить о ней вы не будете. А знаете, как хочется-то иногда душу облегчить, покаяться, да не положено нам ни по статусу, ни по уставу. Но человеческую-то натуру ничем не переделать, смертью даже и новой жизнью. Нарушаем мы устав, нарушаем. Тоже обходим правила и радуемся, когда нам это удается. Так вот, нужен был им человек, который не сюсюкал бы с подопечными, не нянькался с ними, как с детьми малыми, а действовал бы жестко, непредсказуемо, а если надо и об колено хребет бы ломал, фигурально выражаясь, безусловно. Вот представьте, Иван Сергеевич, явился бы я вам весь такой добренький, в белом мундире и принялся бы вас увещевать, что живете вы неправильно, надо бы измениться, надо бы поспокойнее относиться к деньгам и потрепетнее — к людям, что нужно срочно найти себя, откопать свой талант, когда тебя бьют по одной щеке, тут же подставлять другую, да и вообще, добрее надо быть, добрее. Подействовали бы на вас такие уговоры? То-то и оно, что нет! Так что, уж извините, голубчик, но пришлось вас немного помучить. Для вашего же блага. Мой многолетний опыт показывает, что угрозы действуют намного эффективнее, чем уговоры…, — Петр Вениаминович взял паузу, во время которой он с аппетитом поглощал сыры и пил шампанское большими глотками.

— Послушайте, — подал голос Иван, — а та авария?

— Какая еще авария?

— Это было в самом начале нашего знакомства. Вы тогда еще пообещали, что в порошок меня сотрете, если я вас ослушаюсь и не стану искать женщину, которую нужно спасти. Аккурат после этого мой водитель и въехал в колымагу какую-то. У меня тогда чудесный фигнал на лбу нарисовался и благодаря этому украшению у меня чуть важная сделка не сорвалась. Это что, вы ту аварию подстроили? Мне кажется, что даже при всей вашей склонности к изуверствам, это уж слишком как-то, это перебор. К тому же, могу предположить, что это совсем уж грубое нарушение устава вашей уважаемой конторы. Пардон, канцелярии.

Петр Вениаминович расхохотался:

— Стыдно признаться, но я к той неприятности на дороге никакого отношения не имею.

— А что же это было? И, главное, почему так вовремя эта неприятность случилась! Вот что подозрительно. Так что позвольте вам не поверить.

— Полноте, Иван Сергеевич! — Петр Вениаминович продолжал веселиться. — Ни разу за сегодняшнее наше рандеву не я вам не соврал, честное благородное. Правда и только правда. Ночь откровений. Вы можете мне кое-что пообещать, молодой человек?