Точка отсчета - Вадим Крабов

Наложил проклятие и не попытался скрыться, наглец! А как держался на пытках? Удивительно, улыбался! Мелькала мысль о его сумасшествии, но она мгновенно гасла, как только заключенный начинал очень связно говорить. Ормеду вскоре стало ясно — факир одержим дэвом, скорее всего, хитрым Тишном. Определил и полностью успокоил свою гибкую и покладистую совесть.

— Не походил он на одержимого, Старший! — горячо возразил Керуз. — Я увидел его и поразился: так ловко жонглировать и обманывать взор не мог никто, но это никак не одержимость… — Юный жрец уже жалел, что побежал в храм и рассказал о новом ярмарочном фокуснике. Хотя… не он, так кто-нибудь другой непременно рассказал бы жрецам.

Вместо того чтобы напускать таинственность, факир, напротив, охотно шел к народу и открыто превращал камешек в своих ладонях в болотную лягушку, смеясь, отпускал и, приговаривая «так может каждый…», показывал что-нибудь еще. Толпа восторженно ахала.

— Одержим, — теперь уже твердо заверил Ормед, — потому и казнь для него очистительная, через огонь. А ты успокойся. При мне можно страдать сомнениями, я тебя успел выучить, но я не всегда буду твоим Старшим. Ты меня понял? — закончил разговор многозначительным намеком.

— Понял, — вздохнул молодой мобед и, пересилив себя, выдавил: — Разреши мне завтра не присутствовать на казни?

Дастул сделал вид, что задумался. Помучил-помучил молодого и, словно беря на себя тяжкое бремя ответственности, великодушно разрешил.

Эшафот из промасленных поленьев сложили на центральной площади. На развлечение собрался без малого весь город. Толстое кольцо стражников с трудом оттесняло от места казни толпу торговцев, солдат, ремесленников и рабов. Городская знать с высокопоставленными жрецами наблюдала за процессом с балконов богатых домов и тоже предвкушала достойное зрелище.

Приговоренного привели точно в срок. Худой сорокалетний черноволосый сероглазый мужчина в лохмотьях, в которых теперь с трудом угадывался яркий факирский наряд, шел, сильно хромая, звеня бронзовыми кандалами, но при этом иронично улыбался. Ссадины, кровоподтеки, болтающаяся рука без пальцев кричали о пытках и страданиях, а он улыбался и с удовольствием ловил взглядом последние в своей жизни солнечные лучи. Его не приходилось подгонять — шел сам. Палачи ловко притянули факира к столбу, глашатай зачитал приговор. Казнимый лишь однажды, при упоминании об одержимости, удивленно поднял брови, а остальное не слушал.

Пламя, символ и олицетворение Ахуры Мазды, занялось одновременно с четырех сторон эшафота. Смолистые дрова подбирались не случайно. Огонь не должен долго мучить жертву, он должен быстро объять человека, дабы очисть от скверны, отделить духовную сущность от власти дэва, освободить для Высшего Суда, а мертвое тело — просто падаль, источник заразы — испепелить. Но одержимый, он и есть одержимый, опытный Ормед не ошибся.

Огонь долго не хотел подступать к облитому маслом столбу. Языки пламени отворачивались от тела, словно не желая изгонять злого бога, воочию показывая борьбу двух непримиримых вечных спутников: Добра и Зла.

— …одержимый!!!

Крики разносились по всей площади.

— …одержимый, — шептали губы «балконных» сановников, в том числе и дастула Ормеда. Он окончательно поверил в свое предположение.

Внезапно над толпой пролетел, иначе не скажешь, хриплый, но сильный голос с легким эллинским акцентом:

— Люди!!! — Толпа заволновалась, но возгласы притихли. — Люди!!!

После этого крика повисла тишина. Следующие слова звучали не так громко, но вполне различимо на фоне рева пламени, полностью скрывающего одержимого колдуна. Лишь зрители на высоких балконах могли наблюдать неприступность жертвы для бушующего огня, который злился, возмущался, бесился, но не мог приблизиться к факиру всего на какую-то пару локтей.

— Люди! Не верьте, я не одержим! — Слова лились уверенно, буквально впечатываясь в каждого.

«Надо было заткнуть ему рот!» — возмущенно подумал Ормед и не был одинок в своем возмущении — так думало большинство жрецов и знати.

— Это может каждый, надо только поверить! — В который раз проговорил он эту фразу, ставшую похожей на заклинание. — Вы поверили, что я одержимый, и огонь не может ко мне приблизиться, а я устал… — Голос факира перешел на шепот, но и этот негромкий звук доносился до всех. — Я пытаюсь унять свою волю, но очень хочу жить… а в то же время устал… мне больно. Смерти нет, я знаю. — Тут дым все-таки достал его, и он натужно закашлялся. — Моя воля — мое счастье и проклятие, дар или наказание богов, или дэвов, или Единого Ахурмазды — не знаю… Запомните! — Голос на последнем издыхании снова окреп. — Мир — это лишь отражение наших мыслей, надо только поверить! Запомните это, лю…

Слово закончить не удалось, факир снова закашлялся. Пламя еще два мгновения постояло в относительно безопасном отдалении от измученного тела, а потом как с цепи сорвалось — яростно, в один миг объяло жертву, и одержимый впервые закричал:

— А-а-а!!! — Вой отражал такое страдание, такую боль, что каждое, даже самое закостенелое сердце невольно дрогнуло.

«Ахура! — мысленно взмолился Ормед, почувствовав давно забытую детскую жалость, — рассуди его честно и прости меня».

К счастью для его будущего душевного спокойствия, крик быстро прекратился, и над площадью повис приторно-сладкий запах печеного человеческого мяса. Казнь свершилась, одержимый очистился от Тишны и ушел на Суд Ахуры Мазды. Наверное… теперь жрецы сомневались в его одержимости, проклятый колдун заставил сомневаться!

Вроде бы явно не проклинал своих мучителей этот уроженец эллинских земель, но спустя без малого два века Великий Александр Македонский не оставил от некогда Великого Персидского Царства камня на камне. Его Империя тоже продержалась недолго, но и Персия более не достигала былого могущества, а потом… настали совсем иные времена.

Душа Фируза помчалась в иные планы бытия, а казалось бы, неотделимая ее часть, данная каждому человеку Творцом, — свободная воля отделилась от душевной сущности и скрылась в неведомых глубинах большого астрала. Далеко ли, глубоко ли, а скорее, высоко воле улететь не удалось, будто на нее действовали вполне материальные законы тяготения. На пике «баллистической траектории» волю, эту своенравную часть людского характера, потянуло назад, и она устремилась в «свободное падение».

В шестидесятых годах двадцатого века в поселке Медведка Пермской области родился ребенок. Мать на девятом месяце беременности приехала на свидание к отбывающему первую ходку мужу, разволновалась и разродилась мальчиком.