Полное собрание рассказов - Ивлин Во

У его ног лежал мат — толстый, подбитый войлоком; чем не постель. Бэзил блаженно на нем растянулся, дух его радостно взмыл ввысь; он закрыл глаза.

— Вам нельзя здесь оставаться, сэр. Мне надо запирать.

— Не беспокойтесь, — сказал Бэзил. — Я не здесь.

Гимнаст был очень силен, он без труда перебросил Бэзила на тележку — санаторий был оснащен тележками всевозможных размеров — и вот так, лежачего, оглушенного, но вовсе не потерявшего сознания, плавно покатил по центральному коридору, где и повстречался с главным врачом.

— Что это у вас, инструктор?

— Понятия не имею. Первый раз вижу этого господина.

— Похоже, это мистер Сил. Где вы его нашли?

— Только что вошел ко мне в зал, вид у него был какой-то чудной, и вдруг упал в обморок.

— Чудно поглядел на вас? Так, так.

Он легче пушинки, он весел, как мяч,Под куполом цирка летает циркач, —

пропел Бэзил с каким-то даже намеком на мелодию.

— Малость перестарался, сэр, ничего удивительного.

— Возможно, вы и правы, инструктор. Теперь оставьте его. Им займется женский персонал. А, сестра Гамаж, мистера Сила надо препроводить в его комнату. Видимо, режим оказался для него слишком тяжел. Можно дать ему двадцать граммов коньяку. Я потом приду посмотрю его.

Но когда он вошел в комнату Бэзила, тот крепко спал.

Врач постоял у постели, глядя на пациента. Морщинистое немолодое лицо удивляло выражением какой-то детской невинности. Но эскулап лучше знал, что к чему.

— Зайду к нему утром, — сказал он и пошел распорядиться, чтобы его секретарь сообщила первым стоящим на очереди, что неожиданно освободилось два места.

— Отчислили, выставили, выгнали. Чтоб через час духу моего здесь не было.

— Ох, Бэзил, прямо как прежде, правда?

— Он говорит, помочь мне может только глубокий психоанализ, а в моем теперешнем состоянии я представляю опасность для его заведения.

— Куда же мы поедем? Дом на Хилл-стрит заперт. До понедельника там ни души.

— Странное дело, я совсем не чувствую, что я с похмелья.

— По-прежнему бесплотен?

— Вот именно. Я думаю, едем в отель.

— Может, позвонишь Барбаре и скажешь, чтоб приезжала? Ей там невтерпеж, она очень хотела вернуться.

Но когда Анджела позвонила невестке, она услышала вот что:

— А разве Барбара не с вами? Она вчера мне сказала, что вы ее вызвали. Она уехала дневным поездом.

— Как ты думаешь, она поехала к тому молодому человеку?

— Ручаюсь.

— А Бэзилу сказать?

— Не надо.

— Вот эгоистичная девчонка! Бэзил сейчас далеко не в лучшей форме. Если он узнает, его хватит удар. У него вчера уже было что-то в этом роде.

— Бедняжка Бэзил. Может, он все-таки не узнает.

Бэзил и Анджела оплатили свой чудовищный счет. К подъезду подали их машину. Вел ее шофер, Анджела села рядом с Бэзилом, он прикорнул подле нее и время от времени мурлыкал под нос про «веселого циркача». Когда они подъезжали к Лондону, навстречу им, как всегда по пятницам, мчался поток машин, покидающих город. Их же путь был свободен. В отеле Бэзил сразу улегся в постель.

— Наверно, мне теперь до конца жизни не захочется принимать ванну, — сказал он.

И Анджела заказала для него устрицы и крепкий портер. К тому времени как стало темнеть, он уже настолько оправился, что закурил сигару.

На другое утро он встал рано и сказал, что пойдет в клуб.

— В этот твой угрюмый?

— Что ты! В «Беллами». Но боюсь, в субботу утром там мало кто будет.

Там не было ни души. Бармен приготовил ему коктейль из яйца, портвейна и коньяка. Потом Бэзил взял такси и поехал на Хилл-стрит — решил прихватить там кое-какие книги. Еще не было одиннадцати. Он вошел в дом, ожидая, что здесь пусто и тихо. Из комнаты в первом этаже, где среди дня и перед обедом принимали гостей, когда их бывало не много, доносилась музыка. Комната была темная, увешанная гобеленами и обставленная мебелью будь.[195] Здесь на полу, прижавшись щекой к транзистору, сидела его дочь, в пижаме и в одном из меховых пальто Анджелы. Позади нее, в камине, лежали крупные куски угля, а под ними — обгоревшие палки и бумага, с помощью которых она так и не сумела разжечь огонь.

— Ох, Хромунчик, милый, до чего ж ты кстати! Я думала, вы приедете только в понедельник, а к тому времени я бы уже умерла. Не могу сообразить, как действует центральное отопление. Я думала, стоит повернуть кран, и готово, и никто для этого не нужен. И камин никак не топится. И пожалуйста, не говори: «Бэбс, что ты здесь делаешь?» Я замерзаю, вот и все.

— Выключи эту проклятую машинку.

В наступившей тишине Барбара наконец внимательней посмотрела на отца:

— Папка, что они с тобой сделали? Ты совсем на себя не похож. Ты еле держишься на ногах. Совсем не похож на моего упитанного Хромунчика. Скорей сядь. Бедный мой Хромунчик высох как мумия. Бессовестные!

Бэзил сел, Барбара примостилась рядышком, ткнулась подбородком ему в колени.

— Голодающий младенец, — сказала она. Сапфировые глаза глядели с детского лица из-под копны черных встрепанных волос прямо в глубоко запавшие сапфировые глаза, под которыми набрякли темные мешки. — Узник концлагеря, — нежно прибавила она. — Привидение. Человек-скелет. Дорогой мой покойничек.

— Хватит подлизываться. Объяснись.

— Я ведь тебе говорила — мне там скучно. Ты знаешь Мэлфрей не хуже меня. Будь он неладен, этот памятник под охраной государства. Летом, когда автобусы полны туристов, все-таки не такая тощища. А сейчас никого, кроме французских искусствоведов… по полдюжины в неделю, и во всех комнатах до сих пор дорожки из линолеума, чтоб было где ходить публике, и все огорожено веревками, а тетя Барбара ютится в квартире над конюшней, и эти чудаки Сотхилы в холостяцком крыле, и самое большое развлечение — ах, как весело! — охота на фазанов и после завтрак в хижине, а есть, кроме фазанов, нечего, и… В общем, я тебе представила жалобу по всей форме, верно? А ты был слишком занят своей голодовкой и отмахнулся, и если старческое тщеславие для тебя важней, чем счастье твоей единственной обожаемой дочери… — Она выдохлась и замолчала.

— У тебя что-то еще на уме.

— Да, кое-что есть.

— Что же?

— Послушай, Хромунчик, отнесись к этому спокойно. Ради твоего же собственного блага, не ради меня. Я-то привыкла к громам и молниям. Ты всегда со мной так грубо обращаешься, был бы ты беден, полиция тебе этого не спустила бы. Я-то все выдержу, но ты, Хромунчик… в твоем возрасте это опасно. Так что возьми себя в руки, и я скажу тебе правду. Я обручена и собираюсь замуж.

Бэзил не был потрясен, даже не удивился. Именно этого он и ждал.

— Чепуха, — сказал он.

— Я влюблена. Ты ведь знаешь, что это такое. Ты же был влюблен, хоть раз в жизни… в маму или в кого-нибудь еще.

— Чепуха. И не плачь ты, черт возьми. Если, по-твоему, ты уж такая большая, что доросла до любви, значит, достаточно большая, чтобы не хныкать.

— Это глупо. Я потому и плачу, что влюблена. Ты просто не понимаешь. Он лучше всех и ужасно смешной, и потом, он гений, художник, и все за ним бегают, и мне страшно повезло, что он достался мне, и как только ты его узнаешь, ты тоже его полюбишь, если только ты не станешь смотреть на него с высоты своего величия, и мы обручились по телефону, и я взяла и приехала, а его нет, и, наверно, какая-нибудь девчонка уже прибрала его к рукам, и я прямо чуть не умерла от холода, а тут еще приезжаешь ты, прямо вампир какой-то, а не папка, и давай твердить «чепуха».

Она прижалась к его ноге и зарыдала.

Немного погодя Бэзил спросил:

— А почему ты думаешь, что Робин рисует?

— Робин? Робин Трампингтон? Неужели ты вообразил, что я обручилась с Робином? У него есть подружка, и он на ней просто помешан. Ты совсем не знаешь, что кругом делается, правда, Хромун? Если ты просто против Робина, тогда все в порядке.

— Да с кем же ты обручилась, черт подери?

— Ну, с Чарлзом, конечно.

— Чарлз Конеш? Первый раз слышу это имя.

— Не прикидывайся глухим. Ты прекрасно знаешь, о ком речь. Ты уже видел его здесь, помнишь, в тот вечер? Только вряд ли ты так сразу в нем разобрался.

— Олбрайт, — сказал Бэзил. Кровь не бросилась ему в голову, он не задохнулся — санаторий пошел ему на пользу. От только тихо спросил: — Ты была с ним в постели?

— Только не в постели.

— Ты с ним спала?

— При чем тут сон?

— Ты же понимаешь, о чем я спрашиваю. Ты с ним сошлась?

— Да, пожалуй. Только не в постели, на полу, и совсем не во сне, — пожалуй, можно назвать и так: сошлась.

— Скажи как есть, Бэбс. Ты девушка?

— В этом не очень-то приятно признаться, но, по-моему, да.

— То есть как это — по-твоему?!

— Ну, так я думаю. Да, девушка. Но скоро все изменится. Чарлз такой милый, он хочет жениться. Он говорит, на девушке легче жениться, если она девушка. Не знаю почему. Я не хочу пышной свадьбы. Чарлз совсем необщительный, и он сирота, у него ни отца, ни матери, а родственники его не любят, так что через денек-другой мы без всякого шума поженимся, а потом, если вы с мамой не против, мы с ним поселимся в нашем доме на Бермудах. Мы вам не доставим никаких хлопот, правда-правда. А если вы сами хотите на Бермуды, мы поедем в Венецию, только Чарлз говорит, это слишком старомодно и в ноябре уже холодно, так что лучше Бермуды.