Избавление - Василий Соколов

К Верочке Костров возвращался довольный, сияющий. Какой же груз свалился с его плеч! На радостях он даже прищелкнул перед ней каблуками.

Почти следом подошел Сидорин.

- Теперь едем, - удовлетворенно загудел он басом. - Не узнавали, когда отправляется поезд? Пассажирского ждать до десяти утра, а товарняк, сказывают, через час идет в Яссы. Может, махнем? Вы-то выдержите? участливо спросил он у Верочки.

Та сидела и плакала на радостях.

- Выдержу, - сквозь слезы промолвила она.

Отыскали стоявший на пути товарный состав, протиснулись между вагонами, выйдя к последнему с будкой, и забрались в нее перед самой отправкой поезда. Подталкивая вагоны и скрипя буферами, состав медленно набрал скорость, и через несколько минут проглотила их серая при луне темнота.

Было сыро, ветер свистел в проемах вагонов. Верочка зябко ежилась.

На каком-то перегоне товарняк остановился, пропустив впереди себя дрезину. И когда состав тронулся, на подножку прицепился неизвестный человек, оказавшийся тем же встреченным на вокзале солдатом. Только теперь шинель без погон у него была застегнута на все пуговицы.

- Товарищ начальник, провезите и меня... В ноги поклонюсь. Что вам стоит? - упрашивал он, поднимаясь с подножки уже на площадку тамбура.

Верочка и во мраке, при лунном свете узнала знакомое лицо, громким шепотом промолвила:

- Да это же Левка Паршиков! Наш, ивановский... Дезертир!

Костров тоже припомнил его и, не раздумывая, смело шагнул навстречу. Паршиков хотел выхватить из-за пазухи пистолет, но Костров ловким ударом сбил его, и Левка, кувыркаясь, покатился по насыпи, крича:

- А-а-а...

Ветер отнес вой назад, в темноту.

- Мерзость, какая мерзость! Дезертир. Пробирается тихой сапой, чтобы от расплаты улизнуть, - проговорил нервно Костров.

Верочку всю трясло, и она жалась к ошеломленному Алексею. Этот тип с пистолетом нагнал на нее страхов больше, чем казус с документами. Придя немного в себя, Верочка сказала:

- Переждал войну в бродяжничестве, теперь возвращается волком.

- Как он мог за границу забрести, в чужую страну? - засомневался Алексей.

Вмешался старший лейтенант, рассудил так:

- Всякого сброда полно, тех же власовцев... А как почуяли, что их корабль тонет... крысы ведь чуют раньше... ну и давай тикать кто куда. Одни домой под свою крышу... Глядишь, и Советская власть помилует. Другие не посмеют возвращаться, сознавая свои тяжкие грехи, останутся за кордоном...

- Иным всю жизнь будет петля мерещиться, - глухо добавил Костров.

- Этот глумной Паршиков, если пройдет через границу, - вслух думала Верочка, - опять будет рыскать, как конокрад. Я его буду бояться.

- Пустяки. Ничего он не сделает. Словят!

Поезд вошел в туннель. Гулко грохотали на стыках колеса, гремели рельсы, перезвоном сообщая о себе на много верст. Темень туннеля была кромешная, чуткая до малейших звуков.

Туннель выхватил кусок света, мгновенно насытясь солнцем, и вновь проглотил поезд. "Откуда же на этом пути, до Ясс... туннели? Ведь я марш делал на машинах тут, аж до Бухареста... Вроде и гор не видел", удивлялся Костров.

Туннель тянулся слишком долго; набралось дыма, паровозной гари. Дым выедал глаза, забивался в горло. И наконец плотный, как спрессованный, черный дым выдавился из туннеля вместе с поездом на открытый простор, и сразу все почувствовали облегчение.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Станции, пересадки... Перевалили через границу, и как будто просторнее стало вокруг - распахнулась родная земля, приласкала своих питомцев, и едут они - и Костров, покалеченный, с протезом, и Верочка, сбереженная его любовь, и понявший с полуслова чужую беду Сидорин, - едут и не могут наглядеться: плывут перед глазами сады Молдавии, чаруют белым цветением акации, несколько часов езды, и потянулись долгие украинские села с хатами, укромно прикрытыми вишнями и грушами, а там, где-то за горизонтом, - это уже мысленно додумывали - пойдут русские избы, спокойно и открыто раскинутые на безлесых, полустепных равнинах, по черноземью, от которого и в малый дождь проселочные и грейдерные дороги расползаются, становясь вязкими и нехожими...

Верочка уже не может так беспрестанно глядеть в окно. Кружится голова от мелькающих пейзажей, и душно, почти жарко. То ли оттого, что пережилось многое, или... Она ощутила внутри какие-то легкие, приятные толчки и машинально положила руку на живот, вслушиваясь, и тотчас устыдилась этой своей позы, трудно поднялась, прошла в коридор, постояла в одиночестве, не переставая ощущать толчками подающего о себе знать того, просящегося на свет нового человека, и устало заулыбалась, вернулась к себе в купе.

- Ты утомилась, да? На тебе лица нет, - пожалел Алексей.

- Вы прилягте, отдохните. После муторной этой дороги и здоровый человек утомится, - сказал Сидорин. Сказал и удалился, предусмотрительно прикрыв за собой дверь купе.

Верочка посмотрела на мужа страдающими впалыми глазами и проронила:

- Алешка, тяжело мне. Стучит ребенок, чувствую его под сердцем... Дурно мне.

- Ложись, ложись, родная... Дай и я послушаю. Можно?

- Ну, вот еще, этого не хватало, - застыдилась Верочка, а сама взяла его руку, слегка прижала к животу. - Чувствуешь, бьется?

- Сын будет, отчаянный.

- Не загадывай. А вдруг дочь? Как ты к этому отнесешься?

- По мне все равно.

Верочка прилегла, закрыв глаза, и Алексей, чтобы не мешать ей, вышел из купе. Стоя у окна, интендантский работник созерцал местность. Костров вынул папиросы, предложил товарищу, и оба они, дымя, перекидывались словами.

- Значит, вы под началом Ломова, - сказал Костров. - Знакомы... Имел личное касательство... В бытность замкомандующего он меня еще в штрафную упек, - сознался Костров. - Да и сам поплатился. Его турнули с должности и послали к вам, на тыл...

- А-а, так вы тот и есть Костров? Слышал, слышал, - остановил на нем взгляд удивленный Сидорин. - Значит, вы стали невольным козлом отпущения. По его машине кто-то выстрелил, а весь гнев обрушился на вас.

- Скажите, не кривя душой, какое ваше мнение о Ломове?

- О начальниках не принято мнение выражать, - с видимым пристрастием ответил Сидорин. - Могу только сказать: человек он суетной, энергичный, но и... умеет обделывать делишки...

- То есть... не понимаю?

- О карьере больше печется, о личном благополучии.

Они вернулись в купе. Верочка, сидя у края столика, упиралась руками о постель, лицо ее выражало едва сдерживаемое мучение.

- Какая остановка впереди? - не скрывая своих страданий, медленно спросила она.

- Пойду узнаю у проводницы, - Костров выскочил и тотчас же вернулся. - Через одну - Киев.

- Придется нам сходить. Не могу... Приступ, - бледнея, созналась Верочка и прилегла.