Избавление - Василий Соколов

- Чего ты кипятишься, как тульский самовар. На медленном огне самая что ни на есть картошка получится, в золу зарывай. А так подгорит корка, и...

- И никто тебя от сажи не узнает, - поддел Нефед и скосил на него глаза.

Нефед сосредоточенно продолжал орудовать то ножом, то деревянным половником. В огромном котле, поставленном на колосники в углублении, вода уже кипела, и самая пора была засыпать концентраты пшена, приправленного салом.

- Друг ситный, чего ты сидишь? - обратился Нефед к Тубольцеву. Концентраты вон в пачках откупоривать надо... Самая твоя должность!

Пшенный суп, или, попросту, кулеш, скоро уплетали за милую душу. Кто-то просил добавки, подставляя котелок. Потом, помешав присыпанную золой картошку, выкатывали палочками, подхватывали в руки и, обжигаясь, перекидывали с ладони на ладонь.

По обыкновению, после еды прилегли отдохнуть: кто на охапку сена, кто, скучая по мягкой домашней постели, довольствовался пока расстеленной плащ-палаткой и камнями вместо подушки.

- Разлеглись, как на перинах! - съязвил Нефед Горюнов.

- Недурно бы и в сам деле под перинами косточки погреть, - встрял, переча ему, Тубольцев, готовый тоже ослабить ремни и прилечь.

- Вы где находитесь? - спросил нечаянно пугающе-громко Гребенников.

Услышав голос начальника политотдела, показавшийся окриком, все разом повскакали: воинская субординация неумолима, даже если с начальником порой и кашу ешь из одного котелка.

- Нет, вы лежите, лежите, - уже мягче проговорил Иван Мартынович. - Я вообще говорю... Где мы находимся, знаете ли?..

- Надо полагать, обложены ихними войсками, - сказал Нефед.

- "Обложены... Обложены..."! - передернул его слова Тубольцев. Заявляй уж напрямую, немец в тыл к нам забредает... А то ведь, ровно красная девица, кокетничаешь.

- Если все время напрямую заявлять, то и соображать совсем перестанешь, - осерчал Нефед. - Непутевый!

- Злиться не надо, не рекомендую, - утешливым тоном проговорил Гребенников. - Я хочу знать, как будем вести себя... Занимать круговую оборону и вести бой или... сдаваться?

- Хм... хм... сдаваться? Да вы шутите чи пугаете нас, товарищ начальник? - послышался тонкий голос из темноты, похоже, солдата-украинца. - Мне батько не велит такое слово в голове держать. Яки воно поганое слово!..

- Можем переждать заваруху, - сказал Тубольцев. - Провизия у нас есть. Концентраты, галеты вон у каждого... Сухари... Кое у кого и колбаса сухая припрятана... А как прояснится...

- Не пойдет, - и тут нашелся что возразить ему Нефед Горюнов. - Одни, стало быть, биться должны, а мы пережидать... Как сурки возле норы... Столбиком стоят и посвистывают, а почуют опасность, юрк в нору... Так вот, немец нынешний, он пужливый, острасткой хочет брать, нахрапом... Наступает, а у самого небось поджилки трясутся.

- Откуда вам знать, товарищ Горюнов, что у немцев поджилки трясутся?

- Визуальным наблюдением доказано, - ответил Горюнов.

- Больно мудрено говоришь, вроде тумана напускаешь, - попрекнул Тубольцев. - Надысь мы наступаем... Ну и колотит пулемет. Залегли мы, а он колотит. Думаем, дурной, что ли: сами на износе, каждый патрон на учете, а он знай себе шпарит в небеса, будто ангелов грешных вознамерился сбивать. Строчит и строчит поверх лежачих. А когда мы сызнова поднялись, пулемет перестал стрелять. Видим, немец крутится вокруг пулемета, как пес на привязи. Ну, взяли его за шкирку; пытаемся оттащить от пулемета - не могли силком оторвать. Его и вправду приковали к пулемету цепью, мол, нет у тебя никакой дороги, окромя одной - могила, умирай на месте, и крышка.

- Принудиловку отбывал, - не унимался Горюнов. - А вообще-то дело гораздо сложнее. Сплошь и рядом мы наблюдаем, как гонят наперед ихние войска и особливо этих... как их...

- Нигилистов, - подсказал Тубольцев, чем вызвал насмешку, и почувствовал, что сел в лужу.

- Каких тебе нигилистов! - поддел Горюнов. - Венгров, которые не одумались и держатся за старый режим. Как же зовут их?

- Ну вот! А попрекаешь. Грамотей! - отшучивался Тубольцев.

Гребенников мог часами слушать мудреные солдатские истории, но ему было сейчас некогда, и он заторопился уходить.

- Ладно, ребята, готовьтесь, - сказал он, пожав руку персонально Нефеду Горюнову и Тубольцеву, а остальным кивнул и пошел на командный пункт армии.

Командарм Шмелев лежал в крытой полуторке, на койке-раскладушке, весь перебинтованный. Вчера при отражении контратаки произошло такое сближение с немцами, что дело дошло до рукопашной. Генерал Шмелев очутился в самой гуще свалки. Солдаты из комендантской роты и адъютант пытались его прикрыть, и не удалось. У самых ног разорвалась граната. Двоих из охраны насмерть положило осколками, а Шмелева ранило: подкосились ноги, упал, пытался встать, даже шагнул и будто споткнулся, клюнув носом оземь. Теперь он лежал на раскладушке с перевязанными лицом и ногою. Врач, осмотревший и обработавший раны, сказал, что, к счастью командарма, граната была противопехотная и разорвалась, наверное, неблизко, шагах в семи, иначе бы... "Что могло быть иначе, - слушая врача, перебил тогда командарм, - не будем гадать. Запомни: Шмелевы такой породы - целиться в них можно, а убить нельзя..."

Вчера же Иван Мартынович, имевший на него особое влияние, хотел переправить командарма в безопасное место.

- Покуда идет война, нет безопасных мест. Всюду фронт, - говорил Шмелев без всякой бравады, как вполне разумеющееся.

После случившегося Николай Григорьевич в душе выругал себя, что очутился в гуще схватки, - все-таки не дело командарма попадать врукопашную, его дело командовать. Но а как же иначе, коль обстановка принудила... У него был жар, от болей потел, рубашку хоть выжимай. Завидев протиснувшегося в полуторку Гребенникова, он посмотрел на него воспаленно-жалостливыми глазами, сказал постанывая:

- Худы дела у меня...

- Крепись, Николай Григорьевич! Был сейчас у солдат.

- Ну и как они? Неважно себя чувствуют, поругивают нас, полководцев?

- Народ понимает обстановку. И быть может, не хуже, чем мы с тобой. Разговорил я Нефеда Горюнова, Тубольцева, ты их знаешь, со Сталинграда с ними дюжим. Так что ты думаешь? Они тоже вышли на оперативный замысел. В самый корень зрят: предлагают ударить по немецкой наступающей группировке во фланг...

Шмелев задумался, потом сделал жест рукою, пытаясь выразить этим: "А ведь как неплохо?", но вскрикнул, задев больное место. Ругнулся матерно. Медленно, поддерживая руками раненую ногу, с искаженным от боли лицом встал, попросил подать ему хотя бы ящик из-под макарон, разложил на нем карту, провел одну нежирную красную стрелку, упирающуюся с юга в сторону озера Веленце и дальше на Эстергом, намеревался провести и вторую стрелку. Он знал, что сил у немцев, двинувшихся в горловину прорыва, на рассечение нашего фронта ради того, чтобы выручить своих осажденных в Будапеште, много: против одной только армии Шмелева и на самом левом фланге, в устье реки Драва, где размещены позиции болгарских и югославских войск, действуют 2-я танковая армия неприятеля, артиллерийские и инженерные подразделения... И надо полагать, гораздо больше танков, артиллерии и пехоты брошено на развитие прорыва. А в самом городе, в Будапеште, закупорено сто восемьдесят восемь тысяч, говоря на военном языке, активных штыков! Нешуточная группировка: попробуй одолеть. И все знают, что жить надо, все надеются на жизнь и поэтому борются. Но все-таки окружены. И положение у них катастрофическое, а у нас что?.. Временное тактическое осложнение, да и только. И если нападут и разгромят КП армии, то от этого мировой политике будет ни жарко ни холодно... Был такой Шмелев, и нет Шмелева... "Фу, гадость какая пришла на ум!" - перебил себя Николай Григорьевич и настроился додумать предполагаемые контрмеры. Искушение брало, силился провести вторую, более жирную стрелу, нацеленную ударом с севера. Но войска, стоящие на севере, не были в его власти, он ими не командовал, и карандаш из его руки беспомощно выпал.